Ветер в лицо - Николай Руденко

А вот Голубенко я не совсем понимаю. Он мне кажется разумным и трудолюбивым инженером. Он вкладывает в работу все свои способности. А способности у него немалые. Достаточно обратить внимание на то, что он никому не напоминал о своей учебе в институте, не просил меньше его загружать. И все же окончил институт с отличием. Упрямый человек. Войну прошел. Но я сомневался оставлять на него завод. Есть в нем что-то неустойчивое, что-то зыбкое. Я даже не знаю, откуда у меня возникло такое впечатление. Но ему не хватает духовной твердости. Возможно, я ошибаюсь. Духовный рахит страшнее всех других болезней. Читаю газеты, радуюсь вашим успехам. Молодцы! Поздравь, Макар, от моего имени Георгия Кузьмича. Как только меня выпишут — хотя бы скорее! — приду сам к нему, обниму, поцелую. Пусть все тянутся за ним. Но ты помнишь, как начальник мартеновского цеха однажды хотел поставить его в исключительные условия?.. Я думаю, что никто у вас не ждет завалки по полтора, по два часа, как это я видел на одном заводе, где все бросались обслуживать печь рекордсмена, где все только о нем и думали...

Как твои Макаровичи поживают?.. Хорошие мальчишки. Жаль, что у меня нет детей. Особенно это ощутимо в наши годы. Приехал твой старик?.. Пошил ты ему сапоги?.. Ей-богу, приеду на завод и тоже пару хромовых закажу. Не бойся, не бойся. А то напишешь врачам, чтобы вообще меня не выписывали. Как твоя Катюша?.. Ты знаешь, что я в нее немного влюблен? Передай ей привет. Надеюсь, что у нее на очереди новый Макарович, ты уже доволен количественными показателями?.. Прости, так мне здесь скучно, что хочется хоть в письме отвести душу.

Обнимаю, целую тебя, Макар.

Твой Гордей».

Макар Сидорович склонил голову на руку, смотрел на быстрые, размашистые строки письма своего ближайшего друга, директора завода, но видел перед собой не фиолетовые буквы — видел перед собой его вечно улыбающиеся глаза, улыбающиеся даже тогда, когда он кого-то отчитывал с нарочитой суровостью в голосе. Такой уж характер у Гордея Горового, что настоящая злоба в нем могла закипеть только к врагу... Макар Сидорович видел улыбающееся лицо, шершавую седину, большие руки, напоминающие руки грузчика, широкие плечи, приземистую квадратную фигуру в кожаном реглане, и так ему захотелось потянуться к нему, обнять или по-медвежьи неуклюже померяться с ним силой, как они это делали второго мая вон там за окнами, в саду!.. Гордей, Гордей! Казалось, что вылепленный ты из того материала, что не разрушается полтораста лет. Что же с тобой?.. А как тебя сейчас не хватает, чтобы посоветоваться, поговорить! С тобой думать вслух можно...

Макар Сидорович не раз на протяжении этих нескольких дней собирался поговорить с Голубенко о рекордах Гордого. Нет, преуменьшать их значение нельзя. Если бы такие условия были созданы не Гордому, а менее опытному сталевару, то ничего бы этого не было. Была бы семичасовая плавка, что, правда, по сравнению с нормой тоже немалый успех. Мастерство и опыт Гордого имели решающее значение. Но почему же тогда Коля Круглов в последнее время начал варить сталь значительно более медленными темпами? Да и не только Коля.

Для Доронина причины были вполне понятны. Кажется, все просто — пригласить главного инженера и начальника мартеновского, поговорить с ними, а не поможет — вызвать на заседание партийного комитета. Хотя Голубенко и беспартийный, но он не посмеет не подчиниться воле парткома. Начальник мартеновского говорил Доронину, что на этот раз инициатива индивидуальных рекордов принадлежит не ему. Было бы нелепостью обвинять Голубенко в семейной заинтересованности. Он, конечно, целил не туда. Наверное, фигура Круглова ему показалась не вполне солидной для этой цели. Но он не подумал о том, что общественность может именно так истолковать его указание. И наконец, не только в этом дело. Гордый имеет свой собственный большой авторитет, и этот авторитет может пошатнуться... Как же решить этот вопрос? Если бы это был не Голубенко, а Горовой, Доронин бы долго не раздумывал. Пошел бы он ругаться к нему в кабинет, или пригласил к себе, поставил бы об этом вопрос на заседании парткома или даже горкома — в любом случае он достиг бы одинаково правильного результата, и от того, каким образом он к этому шел, ничего бы не изменилось. Не раз они «резались» и лицом к лицу, и на заседаниях парткома. По дороге домой молчали, а может, даже на прощание не подавали друг другу руки. Но назавтра сходились и, прося друг у друга прощения, разговаривали, словно между ними ничего не произошло. Если и вспоминали об инциденте, то только через месяц, когда уже все утрясалось, чувство обиды теряло остроту, развеивалось свежим ветерком заводских будней. Нет, Доронин не боялся, что Голубенко на него обидится. Пусть обижается!.. Он боялся именно другого — что этого не произойдет... Голубенко, несмотря на то что исполнял обязанности директора, достаточно нетвердо чувствовал себя в директорском кабинете. Себя он считал здесь временным человеком, а Доронина видел на его посту — ветераном и относился к нему как к старшему, как к непосредственному и постоянному начальнику, хотя никаким административным начальником он и не был. Если бы Доронин поговорил с ним, выразил свое недовольство, он бы это воспринял как директиву. Один-другой такой разговор, одно-второе такое замечание, и Голубенко в каждом отдельном случае начнет оглядываться на Доронина — а что думает он?.. Доронин все время давал Голубенко понять, что он — единоначальник, что он имеет право принимать самостоятельные решения, что он должен их принимать. Доронин боялся сковывать своими вмешательствами инициативу Голубенко, боялся, что в таком случае парторг скоро стал бы подменять собой директора, как это часто случается с плохими директорами и с плохими парторгами. А хорошие директора вырастают не сразу — они вырастают в течение нескольких лет...

Особенно большое значение имеет чувство самостоятельности при первых шагах на руководящей работе. Доронину надо было убедиться, что Голубенко твердо стоит на ногах, что он может спорить с парторгом, отстаивать собственное мнение, обижаться, даже жаловаться... Чрезмерная вспыльчивость — меньшая беда, и от нее легче избавиться. А выработать в человеке чувство самостоятельности в решениях, чувство ответственности значительно труднее. Излишне горячего молодого директора есть кому поправить, есть кому предостеречь, приучить уважать мнение других. Но безынициативного, забитого, издерганного никто не подгонит, если бы даже ему прислали на помощь сотню уполномоченных. Они его только больше затуркают и задергают. Тогда уж, как говорится, пиши пропало.

Голубенко вроде бы неплохо справлялся с обязанностями главного инженера. Неплохо он взялся и за выполнение обязанностей директора. Но как-то он к этому отнесся более спокойно и рассудительно, чем это бывает с молодыми людьми, которые впервые получают в свои руки такую ​​власть. Будто эта власть его не радовала, была для него привычной... А где же молодое самолюбие, где желание показать свои способности? Или оно сказалось в рекордах Гордого?.. Если это даже неправильное решение, оно меньше беспокоило Доронина, чем холодновато-благоразумное отношение к делу, по которому не чувствуется заинтересованности ни в личной славе, ни в славе коллектива. К этому надо присмотреться, это надо изучить. Рубить с плеча нельзя, потому что можно натворить еще большей беды. Конечно, Гордей слишком резко сказал о Голубенко. «Духовный рахит»... Нет, это очень резко. Молодых специалистов надо воспитывать. А может, Гордей Карпович не ошибается?.. Время покажет. Жаль, если окажется, что Гордей прав.

Все эти размышления удерживали Доронина от откровенной беседы с Голубенко. Он пока присматривался и выжидал. А если принимать меры, то надо организовать дело так, чтобы Федор сам столкнулся с жизнью, сам почувствовал неудовлетворение коллектива. Это его больше научит, чем проработка в кабинете.

21

Вадику понравился город металлургов, но удручало то, что он не находил для себя какого-то интересного дела или развлечения. Накалывать флажки на карте — этого мало. И Георгий Кузьмич, как ему казалось, очень спокойно отнесся к работе, в которую Вадик вкладывал весь свой юношеский пыл. Парень даже обиделся на старика.

Кузьмич, видимо, понял настроение Вадика, — как-то подошел к нему и серьезно спросил:

— Завод осмотреть хочешь?.. У нас очень много такого, чего нигде не увидишь.

Разве мог Вадик не согласиться?..

Но в последнее время Гордый почему-то забыл о своем обещании. С работы он приходил хмурый, и Вадик боялся ему напоминать о своем желании.

Сегодня Гордый проснулся рано, сбрил бороду, подкрутил усы, надел новый костюм с орденами и медалями. Походил вокруг дома, поправил колышки на винограднике. Вадик знал, что он собрался идти за получкой. Парень решил, что именно сейчас и есть то удобное время, когда Кузьмич ему не откажет.