Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

– Ты назвал её любимой, – Полынь осторожно употребила новое слово.

– Тебе не понять.

– Объясни.

– Ну… – Забой задрал голову и уставился в потолок. – Ну… Представь, что ты просто часть чего-то большего.

– Это довольно легко, – нервно ответила Полынь, передёргиванием плеч пытаясь согнать мурашки страха со спины.

– Ну вот. И тебе нужна вторая часть. Нужна настолько, что тебе всё равно, какая она. Плохая или хорошая. Добрая или злая.

Полынь скрипнула зубами от злости – ещё один работник поддался на мерзкий шёпот живых стен. Она стукнула Забоя кулаком по плечу, чтобы привлечь его внимание:

– Ты понимаешь, что разговаривал с Плёнкой? Она просто создала эту Забаву, чтобы обмануть и соблазнить тебя. Создала специально для тебя. Ей это ничего не стоит.

– Может быть, – грустно ответил Забой, – может быть…

Потеряв терпение, Полынь встала и поставила шахтёра на ноги одной рукой, схватив того за шею:

– Ты так и будешь грустить вместо работы?

– Кхе-кх… Может быть.

– Ты знаешь много слов. У тебя полно мозгов, пусть они и текут. У тебя ещё есть шанс вернуться в Град.

– Может быть, я не хочу в Град, – зло ответил Забой.

Полынь отвесила ему затрещину:

– Не дури. Все работающие хотят. Копаем вниз, чтобы попасть вверх. Забыл?

– Не забыл…

– Вот и хорошо. Работай. Если ты не будешь работать, мы тебя сожрём.

Забой продолжил недовольно бурчать себе под нос, но его тело показало, что он уже принял решение – рука-кирка медленно поднялась к потолку и с размаху вонзилась в стену. Шахтёр испуганно уставился на неё, но почти сразу же смирился; он опустил голову и обмяк. Всё его тело превратилось в бессознательную, податливую, содрогающуюся от каждого удара подставку для кирки.

Душу Полыни наполнило злорадное удовлетворение. Ещё один работник спасён от участи овоща. Ещё один человек получил причину жить, двигаться, думать и говорить – страх. Стимул, простой и понятный даже тому, кто растерял почти всю свою память. Понятнее страха была только боль, но к каждому шахтёру не приставишь по надсмотрщику.

Всё же удовольствию от работы мешала странная мысль. Словно синяк, кровоподтёк, оставленный на поверхности сознания словами Забоя.

Полынь вышагивала дальше по тоннелю, непроизвольно нахмурившись и покусывая губы. В задумчивости она провела рукой по стене, цепляя острыми когтями попадающиеся сухожилия – словно струны инструмента, для которого нет названия.

– Назвал её любимой, ха… – пробормотала она, наполнившись бесцельной злобой.

Память подкидывала в топку злости странные видения: убеждённость, что её никто никогда так не называл; уверенность, что в словах не было нужды. И страх. Конечно же, вездесущий страх. Но не за себя, а за… него.

Кто бы он ни был.

Полынь сердито тряхнула головой и треснула по стене кулаком, выбив из пружинистой плоти целый фонтан крови. От этих осколков мыслей и слов нет никакой пользы. А то, что бесполезно, должно быть уничтожено.

Отросток тоннеля заканчивался тупиком. Узкий просвет, сжатый мускульным кольцом стен, резко расширялся в большую плоскую пещеру, похожую на ту, в которой ползал по бесконечному кругу Раджа. Густой и неподвижный воздух, низкий потолок и единственный вход придавали этому уголку лабиринта частичку уюта. Кто-то мог бы назвать это место домом.

Пещеру называла домом целая сотня тел. Толпа тощих и сгорбленных работников; каждый из них выглядел серым и сморщенным придатком, вся жизнь которого перетекла в отполированную, массивную руку-кирку. Бригада питания Полыни.

Полынь протиснулась в сфинктер входа и уставилась на отдыхающую смену. Сплошной ковёр уставших тел колыхался в широкой трещине под стеной – шахтёры плотно набились в естественное укрытие, превратившись в переплетение туловищ, рук и ног. От слияния в единое целое их отделяло только наличие собственных, куцых сознаний. Тело удерживалось в своих границах, пока память напоминала ему о существовании этих границ.

Раздалось торопливое шлёпанье босых подошв. К Полыни подбежал один из работников, умудряясь одновременно кланяться и приседать на бегу. В отличие от прочих шахтёров, предпочитавших передвигаться как можно тише, он специально притаптывал – как будто стремился оповестить всех вокруг о своём приближении.

– Госпожа Полынь, – затараторил он, несмело остановившись поодаль. – Как прошёл обход? Все ли работают? Кто-то лучше? Кто-то хуже?

– Да, да, Главрук, уймись.

Полынь недовольно помахала рукой, сердясь больше на себя, чем на него. Почему-то Главрук считал себя главным в бригаде – он суетился, крутился, бегал, громко шлёпая подошвами, кланялся, задавал вопросы и раздавал бессмысленные и бесполезные команды, которые никто не слушал. По какой-то загадочной причине эта суетливая услужливость вытягивала из Полыни реакцию – и не просто типичное, почти автоматическое причинение боли, а реакцию более сложную. Главрук умудрялся втягивать Полынь в разговор.

– Уймусь, уймусь, – принялся кивать головой он.

– Ты почему не в тоннеле? – спросила Полынь, покосившись на его кирку. Та заросла кожей почти до кончика.

– Работал. Руко-водил.

– Я тебе сейчас по рёбрам рукой-водить начну. Погоди, только в кулак её сожму…

– Нет-нет! Я… Я отбирал овощей. Отборных. Отбирал. Поглядите сами!

Он торопливо отбежал в сторону, явно стараясь не попасть под костистый кулак Полыни, и указал на лежащие поодаль тела.

Несколько работников лежало плашмя, слепо уставившись в потолок распахнутыми глазами. Зрачки смотрели, но не видели. Руки и ноги раскинулись безвольными, утратившими силу придатками. Только грудные клетки всё ещё шевелились, но уже утратили свою размеренность – они вздымались, замирали и опадали невпопад, то содрогаясь в торопливых судорогах, то останавливаясь на томительно долгое время.

– Погасли, – то ли с гордостью, то ли с грустью заявил Главрук. – Больше никого нет дома. Не думают, не говорят.

Полынь с сомнением оглядела созревших овощей; после чего выдала каждому по увесистому пинку. Тела рефлекторно содрогались, но зрачки не двигались ни на волос.

Никого нет дома. Некому больше думать, некому говорить.

– Ладно… Этого отнеси Радже, – она потыкала пальцем в тела, – этого я заберу себе. Остальное остаётся вам.

– Спасибо! Спасибо! – Главрук крутнулся на месте, порываясь убежать к другим работникам.

– Постой. В прошлый раз Раджа ничего… Ничего не говорил?

– Нет. То есть… Как обычно, говорил про Град. Скоро снизойдут новые работники. Значит, будут новые приказы, новая работа. Нужно больше места, значит, нужно больше копать.

– Ага. И всё?

– И всё.

Полынь задумчиво погрызла коготь пальца. Раджа обещал найти того, кто был ей так нужен… Но время шло без результата. Этого человека не было тут, внизу; он не приходил оттуда, с Верха. Сколько ещё ей нужно ждать?

Главрук всё ещё отирался неподалёку; одновременно боялся приблизиться и не осмеливался уйти. Пытаясь отвлечься от своих мыслей, Полынь сказала:

– Слушай… Ты здесь очень давно. Дольше, чем я.

– Да, да, так и есть.

– И ты явно не работаешь. Не ври. Иначе ты бы давно уже вернулся в Град.

– Э-хе-хе…

– Почему ты всё ещё не стал овощем? Что тобой движет? Почему ты всё ещё думаешь и говоришь?

Произошло неслыханное – Главрук не нашёлся, что ответить. Некоторое время он молчал; даже прошёлся туда-сюда по пещере, словно пытаясь шлёпаньем подошв рассеять тишину.

– Я нужен! Нужен! – с неожиданной горячностью выпалил он. – Здесь я нужен… Им всем.

Он указал на непрерывное шевеление живого холма из тел и продолжил:

– Я знаю, что делать. Куда идти. Как говорить с тобой.

– Знаешь, вот как?.. – недовольно буркнула Полынь.

– Я помню. Там, в Граде, я был никем. Никого не волновало, жив я, или меня нет вовсе. Там я не знал, что делать. Как будто мне забыли выдать инструкцию. Всем дали, а мне забыли.