Бег по краю - Галина Таланова

83

Спустя два месяца после того вечера, когда в его жизнь брызнули новые краски, когда он случайно нажал тюбик с надписью на языке, которого он не знал, Мария сказала ему:

– Давай поженимся!

От неожиданности Гриша уронил очки на пол. Он совсем не собирался сейчас жениться.

– Заведём двоих детей – и тогда тебя после института в армию не возьмут.

«Совсем что ли не соображает? Это же надо! А на что детей растить?» – с удивлением подумал Гриша.

– Ты на что их воспитывать собираешься?

– Пособие дадут. И я дома шить буду на заказы.

Нет, он совсем не собирался пока жениться и не видел в Марии свою будущую супругу, он даже не думал о том, что могут быть дети, и был уверен, что Маша обо всём позаботится. Он почувствовал, как его прошиб липкий холодный пот страха, что его жизнь может состояться совсем не так, как он придумал себе в общих очертаниях. Он совсем не хотел быть с Машей всю свою жизнь – но если ты находишься в холодном, пропитанном сыростью доме, в окна которого заглядывает свет осенней непогоды, кто же откажется от весёленького лоскутного одеяла, которое можно подоткнуть под себя со всех сторон и свернуться калачиком, слушая, как выбивают чечётку капли дождя по крыше?

84

Ожидание визита девушки оказалось для Лидии Андреевны не менее тягостным, чем для сына. Она уговаривала себя: «Пусть уж лучше на моих глазах, чтобы я могла контролировать ситуацию».

Девушка совершенно ей не понравилась. «Конечно, хорошо, что она самостоятельная и может заработать, но Грише она явно не пара». Когда она представляла, что ей придётся её регулярно видеть, она чувствовала необъяснимое отвращение, как у беременной на некоторые продукты.

– Имей в виду, – сказала она сыну, – в этой среде чрезвычайно легко заводят всякие интрижки, в том числе, и с клиентами.

Лидия Андреевна смотрела на лицо сына и видела, как розовая краска заливает его лицо, мочки его ушей стали, как ошпаренные. Лидия Андреевна отметила, что сыну стало не по себе и он обожжён едкой ревностью, словно прошёлся голым по зарослям крапивы. Лицо его стало по-детски растерянным, будто он собирался с плачем кинуться к ней и спрятаться в мягких складках её байкового халата от надвигающейся опасности. Перед ней снова стоял не чужой самостоятельный человек, а её любимое дитя, готовое броситься к ней за утешением.

– И я вообще не понимаю, о чём вы разговариваете? Неужели тебе не скучно с ней? Она пряма, будто обструганная палка.

– Что ж, – ответил сын, – на палку хорошо опираться, если нетвёрдо стоишь на земле.

Лидия Андреевна развернулась и ушла к себе в комнату. Села на кровать, начала с остервенением откручивать голову у флакончика с лаком для ногтей, что она не смогла отвернуть вчера. Открутила. Поставила на тумбочку. «Не ревнуй! Не ревнуй! Прекрати! Когда-нибудь это должно было произойти, и с этим надо жить».

На другой день она сказала сыну, что раз у него сейчас каникулы, и он взрослый мужчина, заведший девушку, работающую не только на основной работе, но и подрабатывающую, то он должен ей соответствовать и быть под стать, не век же у матери на шее сидеть, свесив ноги.

85

Полагаться на материальную помощь сына было смешно и нелепо, но, как ни странно, у Гриши неожиданно появилось убеждение, что мужчина должен уметь заготавливать дрова для домашнего очага, чтобы было чем топить хоть иногда. Чувство это было вызвано, скорее всего, ощущением вины за свою свалившуюся, как съехавший с крыши мартовский снег, любовь и блуждающую улыбку лунатика на лице. К тому же, ему нужны были теперь хотя бы карманные деньги, которые он мог бы тратить на свою любимую без каких-либо угрызений совести, не дающих ему спокойно спать, точно капающий в эмалированную раковину кран. Сначала он хотел заняться извозом, но водительских прав у него не было, хотя в гараже и стояла старенькая помятая «Волга». Да Лидия Андреевна, пожалуй, места бы себе не нашла, если бы единственный оставшийся у неё ребёнок ездил по городу на старом разваливающемся автомобиле, подсаживал неизвестных пассажиров, что могут и грабануть, и из машины выкинуть. И конкуренция, говорят, среди таксистов страшная: могут ни за что ни про что покалечить, лишь бы из строя вывести и убрать с проезжей части. К тому же, у него было плохое зрение, и Лидия Андреевна даже не была уверена, что врачи дадут ему разрешение на права. Гриша видел всё в тумане, очки с толстыми линзами, сквозь которые глаза казались уменьшенными до размеров совиных, зрение корректировали только частично. Поэтому на семейном совете было решено: пусть он попробует, как делали очень многие его сокурсники, быть распространителем, или дистрибьютором, как они сейчас теперь все себя называли, но Лидия Андреевна без саркастической усмешки сама это слово произносить не могла.

Так её неожиданно повзрослевший сын начал бегать по киоскам и предлагать на реализацию чай. Киосков стало много. Они росли, как грибы на влажном и тёплом грунте, через каждые несколько метров, так что особой необходимости в автомобиле не было. За лето он заработал существенную добавку к семейному бюджету, позволившую ему даже купить новые ботинки и куртку к началу учебного года. После занятий подрабатывать было тяжеловато, он очень уставал, осунулся и похудел. Он часто теперь не успевал делать домашние задания к практическим занятиям и приходил на них, чувствуя себя гостем, случайно забредшим в спальню к хозяевам. Домой он теперь возвращался почти каждый день после десяти вечера – и тотчас сваливался и засыпал мёртвым сном, лишь наскоро умывшись и даже не перекусив. Лидия Андреевна несколько раз заставала его лежащим поперёк кровати в уличной одежде. Присел, чтобы облачиться в домашнее одеяние, – и провалился. Он стал раздражителен по мелочам и вспыхивал, будто стружка, к которой поднесли спичку или направили сфокусированный поток солнечного света… Правда, его взвинченный тон касался лишь Лидии Андреевны и немногочисленных его товарищей, с Машей же он по-прежнему заливался по телефону соловьём. Лидия Андреевна еле сдерживалась, чтобы не ворваться к нему в комнату и не прекратить его птичью трель какой-нибудь просьбой. Однажды она всё-таки не выдержала, заглянула в комнату к сыну и изрекла: «Хватит! Кончай трепаться, мне надо позвонить!» Сквозь стёкла роговых очков сына сверкнули две молнии, и он заорал: «Закрой дверь!» Аккуратно, будто боясь ушибить, положил трубку на стол, брошенным камнем подлетел к Лидии Андреевне и буквально вытолкал её из комнаты, взяв за сгорбленные плечи.

86

И всё же теперь он, почти не таясь, мог разговаривать с Машей. Теперь она изредка бывала у него дома. Видеться они старались, пока Лидия Андреевна была на работе. Всё было бы прекрасно, если бы Гриша не нервничал. Он даже открывал дверь в коридор, объяснив, что не закрывает её специально, чтобы мама не подумала чего-нибудь плохого о них. Хотя Лидия Андреевна и была у себя на работе, она как будто всё время находилась около них: вплывала шаровой молнией и зависала в уголке около шкафа. Не она за ними наблюдала – они за ней следили со всё усиливающимся страхом за её перемещениями огненной медузой. До кого дотронется и кого спалит? Им казалось, что она слышит их, и говорили они всегда приглушёнными голосами, будто боялись её разбудить. Когда Гриша обнимал Марию, она казалась ему холодной, словно ящерица, пригревшаяся на солнцепёке. Раз – и выскользнула, а он сжимает в кулаке только её безжизненный хвост. Вместо всех радостей райского сада, они растерянно и натужно болтали, с трудом находя тему, блеснувшую, как янтарный камушек среди обкатанной гальки, но тут же теряли её из вида, переключив на минуту свой взгляд на серую входную дверь, за которой им слышался ропот волнующегося моря. Они непрестанно следили за движением часовой стрелки, перескакивающей с одного деления циферблата на другой, будто Гришины пальцы с позвонков его любимой. Примерно за полтора часа до возвращения мамы Гриша начинал нервничать, не зная, как выпроводить девушку, чтобы не выглядеть смешным. Его тревога становилась всё сильнее, он чувствовал себя школьником, гасящим недокуренную сигарету и прячущим её в карман при виде завуча на задворках школьного двора, почуявшим запах прожжённой подкладки.

Так и в тот раз он вскочил и судорожно начал одеваться, запутавшись в вывернутых рукавах рубашки. Рванул молнию на джинсах, с тоской поняв, что она съехала с рельс… Маша будто решила поиграть с ним и сладко потягивалась на тахте, выгибаясь, как кошка сфинкс. Закинув ногу с ноготками, похожими на облетевшие лепестки жасмина, смотрела с насмешкой на Гришу. Гриша чувствовал себя пассажиром в самолёте, бегущем по взлётной полосе и неожиданно накренившимся набок: смешались и чувство радости, что миновала неизбежная беда при посадке в чужом городе, и досада, что прилёта не будет.