Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

Мвинди сказал, что мне следует принять ванну, воду он нагреет мигом. Я ответил, что обмоюсь в рукомойнике, и попросил свежую рубаху.

— Тебе нужна большая ванна.

— Позже. Сейчас слишком жарко.

— Как же ты кровь отмывай, что от чуй?

В вопросе была тщательно скрытая ирония.

— Кровь с веток и листьев.

— Мойся хорошо, возьми голубое мыло. Я красная жидкость принеси.

Меркурохромом мы пользовались вместо йода, если удавалось его достать, хотя многие местные предпочитали йод, полагая, что чем сильнее жжется, тем лучше лечит. Я разделся и промыл царапины, каждую из которых Мвинди аккуратно помазал.

Одеваясь в чистое, я думал, что Мтука, Нгуи, оруженосец Отца и Чаро сейчас делают то же самое.

— Чуй напал?

— Нет.

— Тогда почему люди такой веселый?

— Очень смешное шаури. Все утро сегодня смешное.

— Почему ты старайся живи, как африканец?

— Хочу быть вакамба.

— Может быть.

— К черту может быть.

— Вот твои друзья.

— Братья.

— Братья… может быть. Чаро не брат.

— Чаро друг.

— Да, — грустно согласился Мвинди, подавая мне тапочки, которые были слишком малы, и наблюдая за моим лицом, чтобы понять, сильно ли они жмут. — Чаро хороший друг. Много невезение повидай.

— В смысле?

— Всякое невезение. А сам везучий человек.

Я присоединился к остальным за столом. Мсемби в зеленом халате и зеленой шапочке держал наготове выцветшее брезентовое ведерко с холодным пивом. Облака стояли высоко, и небо было самым высоким небом на свете, и я увидел, оглянувшись в сторону палатки, парящую над деревьями белоснежную вершину.

— Джентльмены, прошу! — сказал я.

Мы уселись на стулья белых бван. Мсемби наполнил пять больших стаканов: один кока-колой, а четыре пивом. Чаро за столом был самый старый, поэтому его обслужили первым. Ради торжественного случая он сменил тюрбан на более светлый и надел голубую куртку с бронзовыми пуговицами, застегнутыми под самое горло, и аккуратно чиненные шорты; на куртке красовался значок, мой подарок двадцатилетней давности.

— За королеву! — сказал я.

Мы выпили, и я сразу предложил второй тост:

— За мистера чуй, джентльмены! Как-никак королевская дичь!

Мы осушили стаканы жадно, но с достоинством. Мсемби тотчас освежил их, начав в этот раз с меня, а закончив Чаро — при всем его почтении к старости дважды пускать вперед безалкогольный напиток было бы неуважительно по отношению к пиву.

— A noi, — кивнул я Нгуи, изучившему итальянский в борделях Аддис-Абебы. — Вакамба rosa е la liberta, вакамба rosa triomfera.[7]

Мы снова выпили до дна, и Мсемби среагировал правильно.

Следующий тост был спорным, однако, учитывая дух времени и необходимость сообщить моей новой религии некую достижимую цель, что послужила бы ступенью на пути к высокому и благородному финалу, я провозгласил:

— Тунауа!

Мы встали и сдержанно выпили, хотя я заметил, что Чаро чувствует себя неловко. Когда все сели, я добавил, чтобы угодить исламскому электорату:

— На джихад ту!

Впрочем, угодить ему было нелегко; мы знали, что Чаро наш брат лишь формально, его политические взгляды не изменятся, и он никогда не примкнет к нашей религии.

Мсемби вернулся к столу, наполнил стаканы и сообщил, что пиво квиша. Я ответил, что в гробу видал такую организацию застолья и что мы тотчас седлаем коней и отправляемся в Лойтокиток за пивом. С собой возьмем холодного мяса и несколько банок консервов.

— Квенда на Шамба, — предложил Мтука.

Решили сперва заглянуть в Шамбу и реквизировать пиво, буде таковое найдется; это поддержит боевой дух и поможет дотянуть до Лойтокитока или до шамбы, где есть пивоварня. Нгуи посоветовал взять с собой невесту и Вдову и сообщил, что ни он, ни Мтука не будут возражать, если по пути в город мы дозаправимся в третьей по счету масайской шамбе. Оруженосец отца заявил, что он на все готов и лично присмотрит за Вдовой. Мы хотели пригласить и Мсемби, но нас уже было четверо, плюс моя невеста и Вдова, плюс еще по дороге наверняка подсядут масаи. В Лойтокитоке масаи хватало.

Я наведался в палатку, где Мвинди открыл для меня жестяной короб и извлек старый гонконгский твидовый пиджак, в нагрудном кармане которого лежали деньги.

— Сколько надо? — спросил он.

— Четыреста шиллингов.

— Большие деньги. Зачем столько? Жена покупать?

— Пиво покупать. Еще купим пошо, лекарства для Шамбы, подарки на Рождество, новые копья, бензин, виски для парней из полиции. И копченой рыбки, конечно.

Копченая рыбка его позабавила.

— Возьми пятьсот. Монета шиллинг тоже надо?

Шиллинговые монеты хранились отдельно, в кожаном кошельке. Отсчитав тридцать, он спросил:

— Что надевай? Хорошая куртка?

Имелась в виду моя старая куртка наподобие жокейской, тоже приобретенная в Гонконге.

— Нет, кожанка надевай. Которая с молнией.

— Свитер надо под низ. Холод с вершина приходи.

— Одевай во что хочешь, — сдался я. — Только осторожнее, когда будешь обувать.

Он подал мне чистые хлопчатобумажные носки, которые я тут же натянул, и аккуратно обул меня в ботинки, оставив молнии незастегнутыми.

В палатку заглянул Нгуи в свежевыстиранных шортах и новой спортивной рубахе, которой я раньше не видел. Я сказал, что хочу взять только «Спрингфилд». Он ответил, что патроны имеются, и спрятал большую винтовку под раскладушку, наскоро протерев ствол: из нее сегодня не стреляли. При стрельбе из «Спрингфилда» пользовались антикоррозионными капсюлями, поэтому с чисткой можно было подождать до вечера.

— Пистолет! — сурово потребовал Нгуи.

Я покорно шагнул правой ногой в петлю на кобуре, и он опоясал меня ремнем.

— «Джинни»! — не менее сурово сказал Мвинди и передал Нгуи тяжелый кожаный чехол для фляги.

— Деньги! — сказал Нгуи.

— Хапана, — ответил я. — Деньги квиша.

— Слишком много деньги, — проворчал Мвинди, убирая пиджак в жестяной короб и закрывая замок.

Мы подошли к машине. Кейти пребывал в благодушном настроении, и я спросил, что купить для лагеря. Он попросил привезти мешок пошо, если будет правильный сорт, который привозят дилижансом из Каджиадо. Мы отъехали. Кейти грустно смотрел нам вслед, склонив голову набок и улыбаясь своей неизменной безгубой улыбкой.

Мне стало совестно, что я не позвал его с нами, но машина уже вырулила на дорогу к Шамбе. Дорога была наезженной, и я подумал, что прежде чем все закончится, ее наездят еще больше.

Глава четырнадцатая

Мтука практически не нарядился, если не считать чистой клетчатой рубашки и чистых же брюк с заплатками. Оруженосец Отца надел ярко-желтую спортивную рубашку без узора, отлично гармонирующую с красной, как тореадорская мулета, рубашкой Нгуи. Мой наряд, увы, был консервативен, однако за день до отлета Мэри я побрил голову под ноль, а потом забыл о ней, так что в моем обличье явно читалось нечто барочное, особенно если снять кепку. Следует сказать, что моя голова, будучи выбритой или выстриженной под машинку, напоминает историю затерянного племени, выраженную языком скульптуры. Речь идет не о чем-либо живописном, как Великая Рифтовая долина; просто некоторые детали ландшафта представляют определенный интерес как для археолога, так и для антрополога. Я понятия не имел, как отнесется к моему виду Дебба, но при мне была старая рыбацкая кепка с длинным козырьком, и душа моя пребывала в покое. Машина въехала на территорию Шамбы и остановилась в тени большого дерева.

Как я узнал позднее, Мтука заранее послал молодого парнишку по имени Нгуили, работавшего в лагере поваренком, но мечтавшего стать охотником, чтобы тот предупредил Вдову и мою невесту о нашем приезде и о последующем вояже в Лойтокиток за платьем ко дню рождения малютки Иисуса. По законам камба парнишка был нанаке и даже пива пить не мог, однако до Шамбы он добежал очень быстро, чтобы продемонстрировать свои способности, и сейчас стоял под деревом весьма довольный, поблескивая потом и стараясь дышать ровно.

Я вышел из машины, чтобы размять ноги и отблагодарить нанаке.

— Бегаешь лучше, чем масай.

— Я камба, — ответил он, изо всех сил сдерживая дыхание, и я попытался представить вкус монеток, которые он положил за щеку.

— Хочешь с нами на гору?

— Хочу. Но это против правил, и у меня есть обязанности.

С достоинством, покачиваясь на каблуках, к нам приблизился Стукач в неизменной шали.

— Добрый день, брат! — приветствовал он.

При слове «брат» Нгуи отвернулся и сплюнул.

— Добрый день, Стукач. Как здоровье?

— Лучше. Можно, я поеду с вами на гору?

— Нельзя.

— Я буду переводчиком.

— Переводчик найдется на горе.