Реанимация. Истории на грани жизни и смерти - Мэтт Морган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обратная связь, которую я получаю на работе, не заставляет себя ждать. Я испытываю удовлетворение, наблюдая за улучшением состояния пациентов с каждой секундой, минутой или часом моего дежурства. Я вижу, как после сильных лекарств их кожа превращается из холодной и липкой в теплую и сухую. Я наблюдаю за мигающими яркими мониторами, показатели на которых с каждой секундой все больше приближаются к норме. После этого я могу уйти домой, довольный собой. Я и дальше интересуюсь своими пациентами: мне важно узнать, стало им лучше после перевода в палату из отделения реанимации или же они скончались.
Иногда я вижусь с пациентами после того, как они покидают наше отделение. Некоторые возвращаются, чтобы подарить подарок, или присылают подписанные дрожащей рукой открытки, полные надежд на будущее и благодарности за прошлое. Однако величайшая привилегия — это навестить пациента у него дома. Это та обратная связь, которая больше всего нам нужна. Работа в реанимации иногда бывает очень тяжелой, но я забываю об этом в мгновение ока, когда пожимаю крепкую руку пациента, который когда-то чуть не умер. С этим ничто не сравнится: ни работа в мегаполисе с предоставлением быстрого корпоративного автомобиля, ни радость от рождественской премии, ни раннее окончание дежурства в солнечный пятничный вечер. Жизни, которые спасают наши сотрудники и аппараты, находятся рядом с нами: они просыпаются, разговаривают, улыбаются и проживают еще один день под солнцем. Мне повезло навестить Джо у него дома, пока он все еще восстанавливался после тяжелой черепно-мозговой травмы. Он был таким же, каким я его помнил, но в то же время другим. Если раньше он был гостем в моем мире чисел и науки, то теперь я вошел в его настоящую жизнь. Я испытал от этого редкое удовольствие.
К счастью, в некоторых больницах вводятся программы по отслеживанию пациентов после их пребывания в отделении реанимации, чтобы чаще получать обратную связь. Такие амбулатории приглашают некоторых людей, перенесших тяжелое заболевание, чтобы поговорить об их опыте и текущих проблемах. Многие упоминают проблемы, на которые обычно мало обращают внимание, например нарушение сна, снижение полового влечения, выпадение волос и сухость кожи. Хотя такие неприятности несравнимы с болезнями, которые довелось пережить этим пациентам, они все равно имеют огромное значение. У некоторых людей проявляются симптомы посттравматического стресса, включая такие же яркие флешбэки, как у вернувшихся с войны солдат.
Проблемы с голосом тоже являются распространенными, особенно среди тех, кому была сделана трахеостомия. У кого-то появляются трудности с глотанием. Однако такие амбулатории упускают важную группу пациентов, с которыми мы работали: тех, кто не выжил.
Иногда я встречаюсь с пациентами, которых ранее спас. Но величайшая привилегия — навестить пациента у него дома.
* * *
Через десять лет после смерти Кристофера от сепсиса я навестил его родственников, чтобы спросить у них о последствиях его ухода из жизни. Мне было непередаваемо сложно даже написать им спустя столько времени: я боялся, что заставлю их заново пережить тяжелые времена. В то же время я твердо убежден, что пациентам и их семьям необходимо хотя бы дать возможность рассказать свою историю. Я надеялся, что предложение поведать свою историю поможет не только им, но и многим другим людям.
Войдя в витражную дверь их дома, я сразу понял, что для семьи юноши жизнь остановилась в тот момент, когда он умер. Его мать смело и открыто рассказала о том, что болезнь Кристофера до сих пор лежит тяжким грузом на ее сердце даже спустя десять лет. Она была рада, когда страдания Кристофера в итоге кончились, но ей было невероятно больно потерять 18-летнего сына.
Поразительно, насколько детально близкие Кристофера описали мне события 2009 года. Их душевная боль навсегда осталась с ними, покрытая оболочкой любви и скорби. Больничный запах все еще стоял у них в носу, а цвет стен комнаты для родственников до сих пор вгонял их в тоску. Услышав все это, я в очередной раз задумался о том, как важно врачам правильно общаться с семьями пациентов, особенно когда нужно сообщить плохие новости. К своему стыду, после долгих ночных дежурств мне тоже доводилось выходить к родственникам в ботинках, испачканных кровью, или неправильно произносить имя пациента. Мать, отец или сестра навсегда запомнят эти детали.
Поразительным явлением, о котором постоянно упоминают семьи пациентов, является нежелание других признавать смерть. В первые дни после смерти сына отец Кристофера встречал старых друзей и коллег. Большинство из них физически избегали его на улице или смотрели в противоположную сторону, стоя на эскалаторе, просто чтобы не говорить о его потере.
Медикализация смерти — это глубокая трещина, которая проходит по скале смерти вот уже 100 лет. Сегодня немногие люди когда-либо видели смерть человека, еще меньше людей проводило время рядом с умершим. Вспомните последний раз, когда вам сообщали о том, что у вашего друга умер отец, мать или ребенок. В таких случаях люди обычно говорят: «О, мне так жаль», — прежде чем предложить физическую или моральную помощь. Затем многим из нас хочется закончить этот разговор как можно скорее.
После долгих ночных дежурств мне доводилось выходить к родственникам пациента в ботинках, испачканных кровью, или неправильно произносить его имя.
После беседы с семьей Кристофера я стал поступать прямо противоположным образом. Людям нравится говорить о тех, кого они любят, так почему это должно измениться после их смерти? Это желание может даже усилиться. Если бы вы сказали мне, что у вас недавно умерла мама, я бы стал расспрашивать вас о ней: как ее звали? Как она выглядела? Какой у нее был характер? Чем ей нравилось заниматься? Какая песня играла на ее похоронах? После смерти человека я спрашиваю родственников о его жизни и призываю вас делать то же самое.
Каждый врач-реаниматолог должен в совершенстве овладеть умением сообщать плохие новости. Нам приходится более 200 раз в год говорить семьям, что их любимый человек уже никогда не станет прежним или даже может умереть. После каждого разговора у меня остается неприятный осадок. Сто часов в год я приношу свои соболезнования и смотрю на людей, которые плачут от страха и затаенной надежды. Я понимаю, что однажды на их месте могу оказаться я.
Мне приходилось сообщать матери, что ее
