Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

В минуту нашего выхода из Белы подали мне милейшие письма ваши от 24 июля (No 24): твое, моя бесценная жинка, и ваше, добрейшая матушка. Напрасно полагаете вы, что глаза мои утомляются чтением ваших милейших строк. Сердце радуется, душа подкрепляется и освежается, голова ободряется, когда получаю дорогие письма ваши и родителей. Спасибо тебе, ненаглядная подружка моя, за твою заботливую исправность. Чтобы не сглазить, всякий приезжающий курьер мне приносит твою грамотку.

Статейка, присланная тобою, зла, потому что в действительности меня не слушают (головой ручаюсь, что дело пошло бы иначе и что мир был бы уже заключен, если бы советовались своевременно и слушались опытности моей), а пускают в ход противное тотчас после глупейшего дела плевненского.

Вчера видел я всю свиту главнокомандующего и ругался с ними за оборот дела, обвиняя офицеров Генерального штаба, ничего не предусматривающих, играющих с турками в жмурки и водящих войска в бой без рекогносцировок местности! Обвинения всей армии направлены на Левицкого. Оказывается, что хороший офицер Генерального штаба Паренсов предуведомил, что массы турок собираются в Плевно и что 8 батальонов идут на Ловчу, где у нас одни казаки были. Паренсов получил выговор от Левицкого, обвинившего его в неосновательности сведений и в бесполезном беспокойстве, причиненном главнокомандующему. Замечательно, что письмо Левицкого отправлено как раз в тот день, когда турки напали на Ловчу, выгнали казаков и избили несчастных болгар, защищавшихся в школе и церкви (говорят, брат Караконовского убит, а сестра увлечена в гарем!). Вместо того, чтобы послушаться Паренсова, бывшего на месте, и послать в Ловчу пехоту, приняв соответствующие меры касательно Плевно, поляк Левицкий "осадил" усердного и дельного офицера. Слава Богу, молодого Скобелева, кажется, оценил, наконец, главнокомандующий. Авось, его будут слушаться, а я с ним удивительно схожусь в воззрениях на образ действий против турок.

Князю Имеретинскому дали было 2-ю гвардейскую пехотную дивизию. Государь и Милютин его поздравили. Теперь дают Павлику Шувалову!! А Имеретинский остался не при чем.

Дух войск нисколько не поколеблен событиями последнего времени.

При Горном Студене сосредоточено немало войск, и Главная квартира в безопасности. Румыны вступают в действие и переправляют до 30 тыс. войска за Дунай. Сербы также собираются начать скоро. Австрийцы мобилизировали два корпуса, приготовляются занимать Боснию и Герцеговину. Бертолсгейм вернулся и привез очень удовлетворительное письмо императора Франца Иосифа государю, а мне привет и поклон от императора и Андраши, который пустился в разные нежности.

Не нахожу слов благодарить добрейшую матушку за ее нежное письмо, дорогое мне по тем подробностям, которые она, наконец, сообщила мне о здоровье твоем, моя милейшая Катя. Но два моих вопроса остались без ответа: написали ли Герману (парижскому гомеопату) и как исправили карету (втулку медную), которая может понадобиться для матушки и Екатерины Матвеевны. Целую милейших деток и благословляю. Обнимаю тебя мысленно. Целую ручки у добрейшей матушки. Мой сердечный привет Екатерине Матвеевне и поклон сожительницам и Соколову.

4 августа

Любимое мое препровождение времени - это мысленно быть с вами и беседовать хотя письменно без участия посторонних. Хотя и закончил я свое вчерашнее письмо, но, получив твое от 28 июля No 26, дорогая моя подруга, милейшая жинка моя, не могу не добавить еще листок. Не только добрейшая матушка, но и ты, моя Катя, ошеломили меня буквально своими ласками и любезнейшими заявлениями. Спасибо вам сердечное за теплые слова, облегчающие кручинушку, надо мною тяготеющую вследствие неблагоприятного оборота дела, в котором принимаю также живое, хотя и бессильное участие. Не поверишь, как приятно на душе, когда видишь и осязаешь, что ты меня понимаешь и слилась нравственно и умственно! Дай-то Бог, чтобы это длилось навеки и чтобы trio наш был неразрывен, как теперь.

Скобелева (молодого) послали помощником к Зотову под Плевно. 4-й кавалерийской дивизии (наконец) поручено выйти на Софийскую дорогу для прервания сношений Осман-паши с подкреплениями, к нему идущими. Боюсь, что время опять упустили.

К моему ужасу ничего не делается (рационально) для обеспечения продовольствия армии. Войска уже теперь (корпуса у наследника) часто остаются без хлеба и сухарей, а кавалерия промышляет тем (полковые командиры получают деньгами), что скашивают хлеб (ячмень, пшеницу) на корню и кормят лошадей. Всякий берет, что попало, тогда как нужно чрезвычайно систематически действовать, чтобы не истощить края бесполезным образом.

Предложение Полякова сделать военную железную дорогу между Журжевом и Никополем (вдоль Дуная по румынскому берегу) принято. Работы начнутся, а затем поведут рельсовый путь по Болгарии до Балкан. Тыльная часть армии вовсе не устроена. Нет человека энергического и деятельного, который умел бы устроить и распорядиться этой существенной частью управления армии.

Сейчас был у меня Церетелев, обвешанный 4-мя Георгиевскими крестами. Он счастлив и здоров, представлен в офицеры.

Когда великий князь Николай Николаевич объезжал перевязочные пункты и госпитали, где сложены были раненые под Плевно, то солдаты, отзываясь весело и бодро на его приветствие, единодушно кричали, что "взяли бы несомненно Плевно и задали бы ходу турке, если бы начальство не выдало и умело распорядиться". Один бригадный генерал Горшков приобрел общее уважение. Он забрался в Плевно, провел там всю ночь на барабане и, окруженный солдатами разных полков, шесть раз отвечал отказом на приказание Шаховского отступить: "Пусть пришлет письменное приказание, ибо в диспозиции сказано было, что отступления не будет. Если мы продержимся ночь, то турки сдадутся". И прав был Горшков, и Скобелев был того же мнения. И всякий человек, знающий турок, с ними согласится. Одного казака донского взяли в плен в Плевно, и паша, говоривший хорошо по-русски (поляк или хафиз), стал его допрашивать. Тот отвечал, что "наши непременно вас заберут". - "А сколько нужно войска русского для этого?". Казак, не моргнув спросил: "А сколько вас тут собралось?" Паша ответил: "Ну, положим, 50 тыс." - "Так 10 тыс. наших довольно". Паша взбесился и выгнал вон пленника, который в ту же ночь ухитрился бежать в наш лагерь и пришел невредим. Каков молодец! Хотя бы нашим дипломатам и петербуржцам поучиться у него народному достоинству!

Здесь я встретил Николая Николаевича со всею свитой его в[ысочества]. Христо, одетый теперь в фиолетовый кафтан, золотом шитый (еще более прежнего на шута похож), соскочил на всем ходу с лошади и при всех у меня руку поцеловал, прежде чем я успел одуматься. Вот тебе "игнатьевский", а чем же он и я виноваты, что опечатка сделана "Игнатьев". Моего имени никто у меня не отнимет и в грязь, с божьей помощью не втопчет.