Нити разрубленных узлов - Вероника Иванова

Возникает только один вопрос. Пока один:

— Но как я мог оказаться в мире, куда можно попасть только через «врата мечты»? Я не вдыхал пыльцу с крыльев бабочки, это совершенно точно.

Себерро улыбнулся, прикрывая глаза длиннющими и все еще угольно-черными ресницами.

— Ходят слухи, что любая отлетевшая душа, неважно каким образом ее разлучили с телом, способна оказаться здесь. Все зависит от того, найдет ли она того, кто переполнен желанием, или нет. Если не сумеет сделать это очень быстро, то исчезает. Навсегда.

— Но я не слышал, чтобы «вдохи» умирали во время своего беспамятства.

— С «вдохами» проще. Их души ведь не полностью отрезаны от тела. Они могут ждать. Правда, чем дольше такие несчастные находятся между мирами, тем больше забывают свою прошлую жизнь. Тебе в этом смысле, похоже, повезло. Ты ведь все помнишь?

Да. До последней мелочи.

И теперь понимаю, почему император избрал такой жестокий способ отправить меня исполнять поручение. Это ведь его рук дело, приговор и казнь. Может быть, и представление, устроенное Герто, имело своей целью только мое путешествие за пределы мира…

Может быть. Если нет, то тогда мне немного жаль моего напарника. У него была мечта. Была цель, наполнявшая его жизнь смыслом. Неужели он тоже казнен, как и я? Но если да, то…

То я могу найти его здесь.

Если ему повезло.

Мое возвращение императору не нужно. Зачем? Чтобы вернулся человек, обладающий не только могуществом, но и знаниями о тайных помыслах властителя Дайи? Знаниями, которые можно извлечь из памяти, если поторопиться… Это слишком опасно. А так нет тела — нет дела, как любят говорить дознаватели. Я не могу вернуться, даже если захочу. Но мне так и не объяснили, почему медлят те, у кого есть все шансы вновь перейти границу миров.

— Вы ушли за «врата» по собственной воле?

— Да, — спокойно признает Себерро.

— А почему не вернетесь? И почему вообще многие… не возвращаются?

— Очень просто. Все очень просто. — Лицо калеки освещается еще ярче. — Не хочу. Здесь… как бы сказать? Веселее.

Я пока ничего веселого не вижу. Кровь, смерть, боль — какая в них радость?

— В этом мире ты словно получаешь новый шанс прожить жизнь. От начала до конца. А потом еще раз и еще, пока не надоест. И поверь, надоедает нескоро! Я и вовсе не знаю тех, кто вернулся, устав перерождаться.

— Но насколько я понял, такое «перерождение» подчиняется желанию? Вы же не можете заранее предсказать, каким оно будет?

— Тем интереснее! — искренне заявляет Себерро. — Это же настоящее наслаждение — бороться с чужим желанием, искать в нем лазейки, позволяющие исполнить все в точности, но не более. Ведь когда исполнишь, становишься полновластным владельцем тела. Причем зачастую — тела, обретшего невероятную силу. Силу наподобие той, которой владеют «выдохи».

Качаю головой:

— Все равно до конца не понимаю. Почему не вернуться? Дома ведь ждет вся магия мира.

— И сотни таких же магов, как ты сам! — подхватывает калека. — А здесь… Здесь ты можешь стать каким угодно. До последней минуты не знаешь, что тебе предназначено, и все время нужно быть готовым к сражению. И можешь многократно пройти через все, о чем мечтал. Слава, боль, счастье, скорбь, любовь…

Любовь? А ведь в самом начале он что-то говорил о сыне. Своем сыне.

— У вас было много любви?

— Не так много, чтобы набраться осторожности, — хохочет калека, подрагивая всем телом. — Вот и сейчас то, что ты видишь… Мое не слишком завидное положение — дело рук моего собственного сына.

— Но…

Он немного успокаивается, правда, смешинки в его речи не исчезают полностью. Чувствуется, что Себерро искренне наслаждается происходящим. Возможно, потому, что давным-давно сошел с ума?

— Мы можем и тут заводить детей. Легко. Тело-то остается человеческим. Правда, рождаются… Здесь их называют недокровками. Они всем похожи на обычных людей, только не могут принять в себя выходца из империи. Хотя желаний испытывают много, и очень даже сильных. А еще они хорошо чувствуют присутствие одного из нас. Как собаки. Унюхивают.

Почему-то мне делается не по себе.

— Они опасны?

— Отчасти. Но ты тоже легко сможешь их распознать, когда увидишь. Сам поймешь как. А нас недокровки, конечно, не любят. Правда, нечасто решаются противостоять, тем более открыто.

— Но не в вашем случае.

— Да, не в моем. — Кажется, что сейчас ему следовало бы сделать скорбное лицо, но калека продолжает все тем же беспечным тоном: — Ошибся. Заигрался во власть и не заметил надвигающейся измены. Она подползла как змея и…

Лязгает засов. Узкая дверь открывается, пропуская в залитую светом комнату женщину. Незнакомка довольно высока, излишне худощава, на мой вкус, да еще затянута в черное платье с высоким воротом и длинными рукавами, оставляющими на свободе только пальцы. Но именно этот черный цвет странным образом естественно сочетается с… серым цветом женского лица. Если полубезумный калека словно светится изнутри, то пришелица, кажется, где-то растеряла все краски. Кожа, глаза, волосы отличаются друг от друга оттенками и все равно остаются серыми. Словно неизвестный художник сделал набросок графитовым грифелем, но не стал раскрашивать свое творение, а лишь растушевал линии.

— Все болтаешь? — спрашивает она, равнодушно посмотрев на Себерро.

— Болтаю. Пока вы не отрезали мне язык. Правда, гостей у меня маловато последнее время, — потешается тот.

— Этот тоже долго не задержится.

— Жаль. Я ведь не успел ему еще так много рассказать…

— Своих бредней? Ничего, он переживет.

— Он-то? — ухмыляется Себерро. — Он — да. В отличие от тебя, лапушка.

Вместо ответа женщина подходит ближе и коротким, явно натренированным движением бьет носком ноги в живот калеки.

— Посмотрим, — равнодушно роняет она, глядя, как Себерро сгибается, хрипя задержавшимся в груди смехом. Потом женщина берет меня за шиворот и поднимает на ноги. — Пойдешь со мной. В доме ты будешь под лучшим присмотром, чем здесь.

— И в такой замечательной компании! — подмигивает калека, чье дыхание пока еще болезненно срывается.

Незнакомка переводит взгляд на Себерро, но нового удара не наносит. Наверное, брезгует.

— Будешь прислуживать. Мне. И кому придется.

У нее сильные руки. Или мое тело истощено так, что меня под силу нести даже женщине. Но носить меня на руках никто не собирается: незнакомка лишь держит ворот, не давая упасть. Дверь комнаты с искалеченным узником закрывается за нами, и я едва успеваю услышать его по-прежнему веселое: