Империя алмазов - Джеральд Браун

– Надо их почистить, – сказала Марен. – Я собиралась, но все времени не было.

Она небрежно кинула маузеры на кровать. Как похоже на нее: делать первое, что придет в голову. Она достала из сумки инструменты и занялась пистолетами, копаясь в железках своими холеными пальчиками.

С минуту Чессер не отрываясь смотрел на нее – на свою любовь, сидящую в теплом свете вечернего солнца и забавляющуюся смертельно опасными игрушками. Потом он оторвался от этого зрелища и прошел в ванную. Ему захотелось помочиться в биде, но он подавил это желание и спустился вниз, в общий туалет. Там он откинул крышку и увидел, что стульчак похож на зевающий рот с горлом, уходящим вниз не меньше чем на два этажа.

Они собирались провести на Сент-Маргерит два или три дня. Этого времени как раз хватило бы, чтобы их противники, кто бы они ни были, потеряли их след, гоняясь за яхтой. Но глядя на висящее на стене устройство, скупо отмеривавшее крохотную полоску гладкой и жесткой туалетной бумаги, Чессер подумал, что так долго Марен не выдержит.

Вечером они спустились поужинать. В баре сидели трое здоровенных мужчин, из местных, и пили вино. Сын хозяйки подавал молодой женщине, сидевшей за столиком в углу, спиной к ним, какую-то еду, приготовленную его матерью. Очевидно, эта женщина и была другим постояльцем.

Марен и Чессер сели за столик у окна. Мужчины в баре отпустили несколько сальных шуточек по поводу Марен. Они говорили на таком жутком жаргоне, который не понимал никто, кроме них самих, но глумливый смех не оставил у Чессера никаких сомнений о предмете. Он не обращал на них внимания.

Толстая хозяйка оставила кухню, чтобы самой обслужить таких дорогих гостей. Она принесла дымящееся блюдо мидий. Меню не существовало. Или ешь, что дают, или не ешь вообще.

Чессер не хотел мидий, хотя и слыхал, что они очень полезна как возбуждающее средство. Марен мидии любила. Она набросилась на еду и съела больше половины. Она уверяла, что они необыкновенно вкусные и заставила Чессера проглотить три штуки и запить большим глотком бульона, в котором, по ее словам, были сконцентрированы все ценные свойства. Толстуха-хозяйка понимающе ухмыльнулась, ставя на стол две тарелки с воздушным омлетом и салат из помидор, политых уксусом.

Через несколько минут женщина за столиком в углу закончила еду и поднялась. Она была одета небрежно, но со вкусом. Она была привлекательна, как умеют быть привлекательны самые невзрачные французские женщины. Темные глаза немного подведены, волосы подстрижены по современной моде так, что кажутся в легком беспорядке. Она, несомненно, была француженка, о чем свидетельствовала ее фигура ниже талии: бедра и ягодицы немного толстоваты, ноги недостаточно длинны. Повернувшись, она заметила Марен и остановилась в неуверенности. Потом узнала ее, приветливо улыбнулась и прошла к себе наверх.

Чессер едва не подавился. Уксус попал не в то горло и теперь нестерпимо жег.

– Она из Парижа, – сообщила Марен.

Чессер задыхался, ловил ртом воздух и наконец сумел выговорить:

– Она узнала тебя. Марен равнодушно кивнула.

– Я ее знаю с тех пор, когда работала фотомоделью. Ее зовут Анет, или Колетт, или что-то в этом духе.

– Что она здесь делает?

– Наверно то же, что и мы: прячется.

Чессер был серьезно обеспокоен тем, что их могут узнать. Он так нервничал, что даже не мог есть. Он сидел, откашливаясь, чтобы избавиться от неприятного ощущения в горле.

Марен переложила часть его омлета себе на тарелку, а когда подали десерт, она дважды заметила Чессеру, что он даже не знает, как много теряет.

После ужина она отправилась посетить молодую женщину, чтобы успокоить Чессера. Пробыв у нее почти час, она вернулась, чтобы выложить те успокоительные сведения, которые она раздобыла.

Молодую женщину звали Катрин. Она была первым помощником одного из ведущих парижских модельеров, работала с ним последние пять лет и все пять лет была влюблена в него. Их интимные отношения сильно осложнялись сексуальными особенностями модельера. Его больше интересовали мужчины, но ему требовалось время от времени искупать свои грехи, и для этого ему нужна была Катрин. Для нее это был бесперспективный, унизительный союз. Не всегда, правда, но по большей части. Наконец недавно она приняла окончательное решение порвать с ним. Теперь она была настроена гораздо решительнее, чем раньше. Однако, когда она сообщила модельеру о своем решении, он умолял ее передумать и подкреплял свои клятвенные заверения неопровержимыми доказательствами своей гетеросексуальности. В результате Катрин была беременна, а модельер, в свою очередь, безумно влюблен в молодого человека, которого встретил недавно. Все это так непросто! Сейчас Катрин была на седьмой неделе беременности и приехала сюда на Сент-Маргерит, чтобы решить: оставлять ребенка или сделать аборт. Когда она сюда приехала, она была уверена, что родит ребенка, хотя, слава Богу, она не католичка. Она пробыла здесь десять дней и теперь ее уверенность поколебалась. Через десять дней она встретится с модельером в Сен-Тропезе и скажет ему о своем окончательном решении. Она полагает, что сделает аборт и будет продолжать работать с ним. Они были так близки, так близки! Она уже скучает по нему, чувствует себя одинокой. Если она родит, она никогда больше не увидит его, потому что он так сказал. Она поблагодарила Марен за то, что та ее выслушала. Ей так нужно было узнать мнение другой женщины.

Чессер успокоился. Без сомнения, у Катрин хватает своих проблем, поэтому для них она неопасна. Он спросил Марен:

– Ну и что ты ей посоветовала?

– Ничего.

– Она же спрашивала твое мнение.

– Нет, она только так говорила, а на самом деле оно ей не нужно.

– Хорошо, но если бы она спросила, что бы ты сказала?

– Ты испытываешь меня.

– Вовсе нет.

– Ты просто хочешь узнать, как я отношусь к аборту.

– Или к ребенку.

– Давай играть в трик-трак, – предложила Марен.

– Ты изворачиваешься.

– Как ты можешь оттуда видеть, – ухмыльнулась она, нимало не смутившись.

С минуту они смотрели друг другу прямо в глаза.

– Давай играть, – сделала выбор она.

Чессер достал доску, а она в это время скинула одежду. Она не разделась до конца, пока он не отвернулся.

– Твоя аура видна. – Сказал он ей.

– Ты видишь?

– Ага. Очень ярко.

– И какого же она цвета?

– Красного, как ад.

– Неправда, она бледно-лиловая, – смущенно сказала она.

– Только не сегодня, – сказал он, подходя.

– Трик-трак, – напомнила Марен и стала устанавливать белые и красные кружки на доску, которую он поставил на кровать. – Сколько я тебе должна? – спросила она.

– Три миллиона.

– Я думала, больше.

– Нет, не больше. Ровно три миллиона.

– Давай сыграем на все. Он покачал головой.

– Нет. Миллион – это предел.

– Думаешь, я не заплачу?

– Ты заплатила Мэсси ту тысячу, которую проиграла в бридж?

– Нет, – призналась она.

– Ты обманщица.

– Зато не извращенка.

– Кто это извращенец?

– Старикашка Мэсси.

– Ну и какой же v него предмет?

– Деньги.

– Я имел в виду в сексуальном плане.

– Именно об этом я и говорю.

– Деньги?

Вместо объяснений Марен кинула один из кубиков. Выпало одно очко. Она тут же схватила кубик.

– Это не в счет, – заявила сна и сразу же бросила снова. На этот раз выпало шесть.

Чессер не стал спорить. Он по-прежнему думал о Мэсси, представляя себе старого миллиардера, зашедшего настолько далеко, чтобы использовать жесткий, тугой рулон тысячных купюр в качестве суррогата.

К тому времени Марен уже успела сделать два хода подряд. Чессер дал ей фору. Они сыграли две партии по пятьсот долларов. Чессер выиграл одну и дал ей выиграть другую.

Потом она погасила свет.

Стало слишком темно.

– Я не вижу твоей ауры, – сказал Чессер. Он включил ночник у кровати. Чересчур ярко. Пришлось накрыть абажур полотенцем.

Он сразу же понял, что Марен настроена агрессивно. Она заявляла об этом пальцами и губами. Оба были поглощены друг другом – пока не заметили, как громко и нестройно им вторят ржавые кроватные пружины.

Чессер замер. Внизу, в баре, прямо под ними послышался хохот островитян. Марен не обратила внимания, хотела продолжать, но Чессеру скрип пружин вдруг показался страшно громким. Он был уверен, что островитяне смеются над ними. Он начал было снова, по-другому, но пружины были безжалостны. В довершение всего матрасы разъехались, так что Чессер, оказавшийся между ними, больно ударился коленями об пол.

Снизу донесся взрыв смеха и подходящие к моменту восклицания по-французски.

Чессер встал, злой, и вышел на балкон. Перегнувшись через перила, он попытался разглядеть сидящих в баре людей, но отсюда были видны только ноги. Он еще постоял, посмотрел на далекий Канн, нашел симметричные цепочки уличных фонарей Круазетт и ярко освещенное казино. Авианосец «Шангри-Ла», весь в огнях, выглядел по-праздничному. «Зачем это?» – удивился Чессер. Футах в пятистах от берега вспыхнул и поплыл красный огонек. Лодка. Чессер даже различал гудение мотора. Приятный звук, в самом деле приятный. Противнее всего был хохот островитян в баре.