Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана - Сергей Милошевич

На следующий день Холмов и Вацман действительно отправились в колхозную контору и, к удивлению многих, в том числе самого Тимофея Степановича, устроились на работу. Шуре председатель смог предложить только место водителя трактора с прицепом, на котором с фермы вывозили на поля навоз. Диме досталась должность почище —. фельдшера в сельском медпункте. Прежний фельдшер, городской житель, направленный в Хлебалово против своей воли по распределению после окончания медучилища, «в знак протеста» против своего назначения саботировал свою работу, причем весьма оригинальным способом. Не отказывая в помощи в серьезных случаях, он мог «ради шутки» назначить, скажем, пурген при ангине или горчичники при запоре. Когда же председателевой теще, жаловавшейся на «анемию и общий упадок сил» фельдшер-саботажник поставил между ягодиц перцовый пластырь, терпение Тимофея Степановича лопнуло и он уволил сельского эскулапа, к вящей радости последнего. Не помог даже тот факт, что этот неожиданный способ лечения от анемии и упадка сил дал положительный результат и теща носилась по всей деревне, как угорелая.

Теперь друзья вели размеренную колхозную жизнь, ничем не отличавшуюся от существования окружавших их людей. Приходили с работы, ужинали, помогали хозяйке по хозяйству, играли с соседями в домино, шашки, карты, пили с ними чай либо чего покрепче. Частенько вечерами Холмов отлучался из дома, с целью «прогуляться с Фросей (пышная грудь которой продолжала волновать его как мужчину) до ближайшего кустарника». Что же касается Фроси, то она была от Шуры без ума и буквально молилась на своего, свалившегося словно с неба, суженого. Она стирала Холмову его вещи, вплоть до трусов и носков, угощала разными вкусностями, которые сама готовила и так далее.

Так незаметно и быстро пролетел почти месяц. И вот, однажды вечером, за чаем, пропахший до самых пяток навозом Холмов объявил Диме. — Сегодня нам нужно лечь спатки пораньше. Завтра опять пойдем со стадом дежурить, надо выспаться.

— Что же ты об этом раньше не сказал! — возмутился Дима. — Мне же у председателя отпроситься необходимо.

— Председатель в курсе, — успокоил друга Шура. — Тем более, что он будет, по моей просьбе, дежурить завтра вместе с нами. Так надо.

Однако, выспаться в эту ночь Диме не удалось. Где-то около часу ночи в дверь дома кто-то сильно и требовательно постучал. — Фершал у вас живет? — сквозь полудрему услышал Дима чей-то незнакомый голос. — Разбуди его, Семёновна, там моя баба кажись кончается… Минут через двадцать Дима был уже в доме у Петра Ивановича Полуйкина, местного техника-осеменителя.

— Ну как она? — тревожно спрашивал у Димы и Петр Иванович, пожилой кряжистый мужчина. — Проживет еще, али помрет?

— Проживет, — усмехнулся Дима Вацман, меряя пульс у толстой, краснощекой женщины, супруги Полуйкина, которая лежала на тахте и негромко стонала.

— А сколько проживет? — продолжал допытываться техник-осеменитель. — Две недели проживет? Или больше? Пора закваску ставить, али еще погодить?

— Какую закваску? — удивился Дима.

— Известно какую, для самогона, — веско ответил Петр Иванович. — На поминки знаешь сколько выпивки потребуется, а водки на всю эту ораву не укупишь. А закваска в один день тебе не забродит, ей определенный срок полагается…

— О, святая простота, — вздохнул Дима. — Не волнуйтесь, ничего с вашей дорогой супругой не случится. У нее обыкновенный сердечный спазм от переутомления. Пусть валидольчику пососет, да полежит с денек и все будет нормально… Рано утром следующего дня Холмов, Вацман, Тимофей Степанович и местный учитель физики Шмонов с фотоаппаратом (Шура настоял на том, чтобы с ними был фотограф, однако зачем не объяснил) погрузились в председателев «УАЗ» и отправились в неизвестном для всех, кроме сидевшего за рулем Холмева, направлении. Выехав за околицу села и попетляв немного по проселочным дорогам, Шура неожиданно заехал в сосновую рощу и остановился.

— За мной! — скомандовал Холмев, выключая мотор. Выйдя из машины, все углубились в рощу, следуя за бодро пробиравшимся сквозь кустарник Шурой. Вскоре роща начала редеть и за ней открылось обширное зеленое поле, на котором мирно паслось колхозное стаде. Неподалеку на пригорке, сидели Филимоныч и Вовчик. Собственно, Филимоныч не столько сидел, сколько лежал, положив руки под голову и сосредоточенно глядя в бездонное небо. Так что за стадом присматривал один только подпасок. Изредка он вскакивал и, щелкая бичом, отгонял назад слишком далеко отбившуюся от коллектива буренку.

— Располагаемся здесь, — шепотом объявил Холмов, усаживаясь прямо на землю. — Только не высовывайтесь, нас не должны заметить…

— А чего мы тут ждем? — с любопытством спросил председатель. — У меня дел куча… Шура ничего не ответил и, улегшись на живот стал внимательно наблюдать из-за нависших веток кустарника за стадом. Так прошел час, затем другой, третий… Тимофей Степанович и Шмонов, у которого сегодня, по его расчетам должна была отелиться коза, стали открыто ворчать, допытываясь у Шуры, чего они ждут, но Холмов упорно молчал, не сводя глаз с коров, Вовчика и Филимоныча. Последний, уговорив традиционную чекушку самогона, крепко спал, развалившись на пригорке с раскинутыми в разные стороны руками, словно застреленный во время атаки солдат. Так прошло еще полчаса.

— Внимание! — вдруг металлическим голосом прошептал Шура, подняв согнутую в локте руку. Все ко мне! Приготовить фотоаппарат…

Разом умолкнув, председатель, Шмонов и крайне взволнованный Дима быстро подползли к Холмову.

— Смотрите вон туда! — прошептал Шура. Проследив за направлением, которое указывал Шурин палец, Вацман увидел Вовчика, который какими-то странными, деревянными шагами приближался к спокойно пасшейся неподалеку корове. Лицо подпаска было неестественно бледным, глаза широко раскрыты, а в уголках рта мыльной пеной пузырилась слюна.

— Смотрите внимательно, Тимофей Степанович, — звенящим шепотом произнес Холмов и, хлопнув по плечу Шмонова, добавил. — А вы начинайте фотографировать, кадр за кадром, с интервалом в пять-десять секунд…

Между тем, Вовчик подошел почти вплотную к корове, щипавшей травку, и уставился на нее внезапно помутневшими глазами.

— Ах ты, проклятый американский империалист! — вдруг отчетливо произнес подпасок зловещим голосом. После чего он коротко размахнулся и нанес своим огромным красным кулаком ничего не подозревавшей скотине обрывистый, но судя по глухому, утробному звуку, сильнейший удар ниже шеи. Корова чуть слышно мукнула, по телу ее пробежала волнистая дрожь и, постояв с полминуты, она начала медленно оседать, дергаясь в конвульсиях. Вовчик тем временем повернулся к ней спиной и, медленно переставляя ноги, поплелся в сторону распластавшегося на пригорке Филимоныча, который по причине глубокого сна никак не отреагировал на происходящее. А председатель, Шмонов и Дима оторопело уставились на лежавшую на траве корову, из пасти которой текла тоненькая струйка крови…

— Ты что это, кретин бестолковый, со скотиной сделал! — наконец пришел в себя председатель и выскочил из своего укрытия, размахивая руками в бессильной ярости. — Да я тебя сейчас… И, спотыкаясь, бросился к Вовчику. — Стойте, Тимофей Степанович! — кинулся за председателем Шура, а за ним, чуть погодя, Дима и Шмонов, у которого на пузе болтался фотоаппарат. — Не трогайте его…

Однако председатель не слушал, и Холмову удалось нагнать его и схватить за рукав пиджака, когда до Вовчика оставался какой-то метр. Странно, но подпасок глядел на бегущих к нему людей с каким-то ледяным равнодушием и спокойствием. Более того, Дима с удивлением отметил, что вид у него сейчас был вполне нормальный, для кретина, конечно: лицо обычного кирпичного цвета, глазки ясные, а от пены на губах остались лишь две еле заметные, высохшие дорожки от уголков рта к подбородку.

— Ты зачем корову порешил, ублюдок! — заорал Тимофей Степанович, стараясь вырваться из объятий крепко державшего его Хелмова. От этого крика проснулся Филимоныч и, вскочив на ноги, стал оторопело глядеть вокруг, не понимая что происходит.

— Какую корову? — растерянно забормотал Вовчик, с искренним, как показалось Диме, изумлением глядя на председателя. — Не трогал я коровы, вы че, Тимофей Степанович…

Эти слова довели пыхтевшего от ярости председателя до настоящего умоисступления. Изловчившись, он ухитрился-таки освободить на мгновение одну руку и треснуть ею подпаска по его бычьей шее.

— Вы че деретесь, Тимофей Степаныч, че деретесь… — растерянно пробормотал подпасок. Лицо его скривилось, и Вовчик, который одним ударом мог превратить председателя в бесформенный мешок с костями, неожиданно заплакал. Сердце у Димы сжалось- ему стало очень жалко несчастного кретина. Тимофей Кобылко растерялся и, тяжело дыша, молча уставился на хнычущего подпаска.