Вестники Судного дня - Брюс Федоров

Подхватив свободной рукой камень товарища, Веденин с трудом одолел первую ступень. Теперь он должен был затащить наверх груз в шестьдесят килограмм. Ещё один подъем. – «Ведь я могу». – Как драгоценные хрустальные вазы, прижимал Семён эти два уродливых куска гранитной скалы. Подошедший охранник со «спортивным» интересом наблюдал за сверхусилиями русского пленного. Сможет, не сможет? Свой пистолет он вложил обратно в кобуру и начал прихлопывать ладонью по бедру при каждом пройденном Ведениным подъёме.

Это был маленький подвиг, нечастое проявление тюремного братства. Не только заключенные, но даже конвоиры стали теперь одобрительно посматривать в сторону Веденина, а Вартан уже наверху с восточной горячностью заявил ему:

– Ты мой друг навеки. Скажи только, всё для тебя сделаю.

Он же в начале июля подошел к Семёну и, заговорщицки оглядываясь, прошептал на ухо:

– Послушай, брат, надо бежать из лагеря. Ещё месяц такой работы, и никто из нас не выживет. Присоединяйся, брат.

Веденин внимательно посмотрел на своего товарища. Черные глаза бывшего пехотинца оживленно блестели. Лицо раскраснелось от волнения. Похоже, он говорил искренне, а мысли о побеге были делом решённым и давно выверенным. Такому человеку можно было довериться.

– Кто-то ещё готов бежать? – осторожно, словно нащупывая ногой кочку среди непроходимого болота, спросил Веденин.

– Есть ещё пятеро парней. Все наши. В плену с лета 41-го. Люди надёжные. А тебя все знают, и никто в тебе не сомневается, – подвижный, небольшого роста, Вартан участливо дотронулся до плеча Веденина. – Вместе легче.

– Я готов быть с вами, – отбросил последние колебания Семён. – Но если прорвёмся за заграждение, то дальше куда идти?

– Забор должны пройти. Внешнюю охрану несут пожилые конвоиры, которые освобождены по возрасту от повинности быть в действующей армии. Они не такие внимательные. Больше спят на посту. А там уйдём.

– Что, через Ла-Манш в Англию переплывём?

– Почему через Ла-Манш? – немного обиженно ответил Вартан, которому стало досадно оттого, что близкий друг ещё сомневается в его «великолепном» плане. – За ночь доберёмся до района, где действует отряд «маки». Мне здесь один вольнонаёмный француз сказал. Слышал о таких? Это партизаны из числа беглых военнопленных и самих французов, решивших сопротивляться нацистской оккупации.

– И всё же, Вартан, – продолжал настаивать на прояснении вопроса Веденин. – Насколько я понимаю, маки действуют больше в гористой местности, там, где-то в Альпах. Да и французы разные бывают. Забыл, как пару месяцев назад нормандские крестьяне поймали бежавших заключенных и вилами закололи двоих. Они с немцами заодно. Свой покой оберегают, да ещё прибавку получили от местных властей за бдительность. А тому французу, который теперь всё это рассказал, что, можно верить?

– Какой ты всё же недоверчивый, Семён, – начал раздражаться армянин. Горячая кавказская кровь толчками начала бросаться в голову. – Не понимаешь, что ли, что у нас нет другого выхода? И здесь смерть, и там, может быть, тоже. Но попытаться надо. А что француз? Нормальный француз. Тоже не от хорошей жизни работать в концентрационный лагерь пошёл. Ну, ты как?

– Всё нормально, Вартан. Вместе пойдем. Хватит от смерти бегать. Действительно, другого выхода нет. Когда намечен побег?

– Через три дня, – ответил Вартан и крепко пожал руку своему побратиму.

Не довелось Семёну принять участие в задуманном. Не захотела судьба, чтобы он вот так просто и быстро умер. Через сутки он был снят с работ в карьере и зачислен в группу заключённых, которые были направлены на долгие месяцы на остров Мезес, что в Атлантике, недалеко от нормандского побережья Франции, для воплощения в жизнь замысла министра по военной продукции Альберта Шпеера, вознамерившегося превратить эти несколько квадратных километров суши в непреступный аванфорт против хитроумных англичан. Тысячи заключенных со всей Европы принялись долбить, буравить и взрывать эту каменистую почву, чтобы возвести неприступные бетонные надолбы против десантных кораблей, бастионы для зенитной и береговой артиллерии и подземные галереи с многометровыми ходами для снарядов и военных госпиталей.

Ничего не знал Веденин о дальнейшей судьбе Вартана и его товарищей, пока через пару месяцев кто-то из заключенных не рассказал ему о том, что немцы, не торопясь, дождались момента, пока узники не проломят проволочное ограждение и не выйдут за периметр лагеря. Здесь все и были повязаны. А утром неторопливый лагерфюрер Цише, не удосуживаясь выбросить сигарету из рук, спокойным голосом объявил, что за попытку побега, равно как и за другие нарушения режима, преступники будут примерно наказаны.

Затем на территорию лагеря въехали две неуклюжие грузовые машины с высокими, наглухо закрытыми металлическими кузовами и странными трубами, проведенными вовнутрь через крышу прямо из-под днища. В раскрытый зев каждого автомобиля по металлической лестнице стали подниматься заключенные, кто с пришитой к спине желтой звездой Давида, а кто просто с номерными знаками на тюремных куртках. Вслед за своими друзьями зашел туда и Вартан.

Говорят, он остановился на верхней ступеньке лестницы и оглянулся на сгрудившуюся толпу заключённых, и стал лихорадочно шарить глазами по их молчаливым рядам, словно надеялся в последний миг увидеть кого-то, кто был ему особенно дорог.

До конца жизни помнил Семён этого по сути малознакомого ему человека и пятерых его товарищей. Никто из них не выдал его, не сказал гестаповцам о нём ни единого слова.

Поэтому Веденин был ещё жив, жив теми мгновениями жизни, которые подарили ему эти люди, его безвестные собратья по несчастью, погибшие и за него, и за свою далёкую Родину.

Раз за разом, неделя за неделей, стоя по пояс в холодной морской воде бил и бил Семён многокилограммовой железной кувалдой, загоняя в каменистое дно сваи, готовя опалубку для будущих заградительных бетонных пирамид, или крепил стальные треножники с навешанными на них взрывными зарядами, чтобы сделать этот кусок атлантического побережья Европы неприступным оборонительным рубежом для англоамериканского десанта. Атлантический вал. Ноги распухли и покрылись незаживающими гнойными ранами. Не осталось сомнения в том, что этому не будет конца.

Но в феврале 43-го к Веденину подошёл лагерный полицай Гунько и, кривя отъевшуюся морду в жирной улыбке, сказал:

– Вот что, Сенька, хватит тебе камни таскать да кувалдой махать. Переведу-ка я тебя в цементный цех. Там всё-таки полегче будет. Работают в основном европейцы и бабы.

– За что мне такая милость, господин вахман? – не выказывая ни радости, ни благодарности, безучастно спросил Веденин.

– Да понимаешь, дело-то как повернулось. Ваши, то есть наши, немцу под Сталинградом крепко бока намяли. Дрогнул немец. Дёру дал. И ещё англичане накостыляли германцам с итальяшками при Эль-Аламейне в Египте. Сдох немец. Чую, что кранты теперь Германии. Недолго осталось. Так что, если что, ну, союзники сюда завалятся, так ты не забудь сказать им, что Гунько не зверь какой, а в лагерной охране так, по необходимости был. Мол, заставили. И я тебя не забуду. Хлеб, сахар всегда тебе дам. И зови меня, как раньше, в Старобельске, Власом. Не забудь. – прокричал последние слова уже в спину удалявшемуся от него Веденину, который так ничего ему и не ответил.

А в июне сорок четвёртого американские танки проломили высокие заборы концентрационного лагеря. Улыбающиеся обветренные лица рейнджеров генерала Брэдли, которые принялись щедро раздавать шоколад и буханки хлеба в нерешительно тянувшиеся к ним иссохшие руки людей в полосатых одеждах, однозначно оповестили европейцев о том, что во Францию возвращается мир.

Постепенно стал пустеть бывший Шталагерь 9. Бельгийцы, французы, голландцы, британцы гуськом, в группах и поодиночке потянулись прочь, подальше от этого жуткого места. Домой, скорее домой. Ведь их там ждут. Близкие, родные, друзья. Как они будут рады встретить измученного скитальца. Как дорог для него отеческий порог. Объятия, слезы радости, поцелуи, восторг от долгожданной встречи. Как хорошо будет вновь пройтись по набережной Сены и бульвару Монпарнас или посидеть на тенистой скамеечке в льежском парке Бовери. Черная краска стала смываться с карты старушки Европы, на которой начали проступать контуры прежних национальных границ и восстанавливаться государства.

В бывших лагерных бараках оставались только русские, украинцы, казахи, грузины, узбеки, то есть все те, чья Родина всё ещё изнемогала в кровавой схватке с фашистской нечистью, которая, как смертельно раненый зверь, продолжала яростно сопротивляться и не желала так просто погибать, не зацепив напоследок своей когтистой лапой торжествующего победителя. Восточный фронт вспучивался и содрогался в гигантских водоворотах танковых и артиллерийских сражений, закрывая небо ракетными росчерками «Катюш» и захлёбываясь в оглушающих раскатах громового русского «Ура». И только май следующего, вечного и незабываемого 45-го года поставил окончательную точку в бессмысленной бойне, устроенной обезумевшим человечеством. Советский солдат взошел на купол поверженного рейхстага и воткнул в его развороченную снарядами вершину Красное Знамя Победы. Так поступает отважный ловчий, загнавший в западню увертливого хищника, пробивает ему копьём для верности костистый череп, чтобы знать наверняка, что тот больше не поднимется с пропитанной человеческой кровью земли и не распахнёт вновь свою клыкастую пенистую пасть.