В волчьей пасти - Бруно Апиц

Ну, наконец-то! Оказывается, стояли не без пользы: два часа рабочего времени уже прошли. А теперь живо из лагеря. Песню!

Приютилась в лесу деревушка,И под сенью высоких ракитУ лачуги на самой опушкеЧуть живая бабуся сидит.

Или:

Зауэрландские чудные горы,Красотой вы прельщаете взоры.Вас увидеть кто не был бы рад?Издалека к вам люди спешат.

Розе усмехается. Он мог бы часами рассказывать самому себе, как жилось тогда.

— Я работал в землекопной команде водопроводной станции Веймара. Ай-ай-ай!.. Что там творилось! — Розе щелкает языком. — С горы вниз тянулся ров. Четыре метра в глубину, четыре метра в ширину. В нем лежал напорный трубопровод для воды — гончарные трубы толщиной с туловище человека.

Мы должны были засыпать ров, в том и заключалась наша работа. Как безобидно это звучит! А имеете ли вы представление о том, что это такое? Разрытая земля промерзла и стала твердой как камень. Ее нужно было разрыхлять мотыгой. Ай-ай-ай, как рукоятка била по лапам! Сначала вздувались пузыри, потом обнажалось мясо. А ты мотыжь и мотыжь! Мотыжь и кидай лопатой, мотыжь и кидай! Спинные мускулы? Нет, милый мой, — лезвие косы! Перевязать раны? Нет, милый мой, в Бухенвальде есть только здоровые и мертвецы. А стать мертвецом очень просто. Что ты думаешь, в самом деле! Когда на тебя набрасывается шарфюрер, ты начинаешь рыть изо всех сил! На расстоянии пяти метров стоит цепь часовых. Молодые парни. Они скучают и зябнут, а у тебя по роже бежит пот и дождь, застилая глаза. Но есть кое-что похуже! Проклятый понос! Ты уже готов сорвать с себя штаны и, не сходя с места… Это запрещено. Ты должен отпроситься у часового и выйти в лес. Ха-ха-ха! В лес… Это значит — за цепь часовых. А кто это сделает, того застрелят «при попытке к бегству». Ну-ка, справь свои дела!.. Но у тебя чуть не разрывается брюхо! И в последний миг тебе уже все равно. Одна только мысль — облегчиться… Ты роняешь мотыгу, ковыляешь через кучи земли к часовому, лезвие косы режет тебе спину; дрожа, ты шаркаешь перед мальчишкой. «Заключенный просит разрешения выйти…»

Если ты присядешь слишком близко к часовому, он подскочит к тебе и съездит прикладом по спине:

«Свинья! Что ты расселся перед самым моим носом?»

А если ты отойдешь на метр дальше, чем надо, он, может быть, рванет карабин…

Розе устало откинул голову назад. Это помогает, но только на миг, потом задержанная кровь начинает бурно биться в жилах. Розе вскакивает, размахивает руками.

«Все это я вам должен рассказать, господин комиссар! Я хочу, чтобы вы знали, через что я прошел. Одному богу известно, что вы теперь делаете с Пиппигом! Но я не имею к ребенку ровно никакого отношения, прошу вас поверить…»

Дальше Розе фантазировать не пришлось. Внезапно звякнул ключ в двери камеры. Надзиратель протиснулся внутрь, волоча за собой какой-то узел. Этим узлом был Пиппиг!

— Подержите его, — буркнул надзиратель Розе, который был уже готов кинуться в самый дальний угол камеры.

Розе повиновался. Он подхватил Пиппига сзади под руки, а надзиратель в это время откинул койку. Они положили Пиппига на нее. Надзиратель вышел с пустым кувшином, а затем вернулся, неся в нем поду.

— Вы сами увидите, что нужно делать, — сказал он, бросая Розе тряпку.

И ушел, оставив их одних.

Пиппиг лежал с закрытыми глазами. Один из них вытек. От левого уха тянулась к шее коричневая застывшая струйка крови. Нос и распухший рот были покрыты кровяными корками. Куртка распахнута, рубашка растерзана в клочья.

Рука Розе, державшая тряпку, дрожала. В страхе, к которому примешивалось любопытство, нагнулся он над Пиппигом. У того подергивались веки. Изуродованное лицо скривилось в гримасу, которая, вероятно, должна была изображать улыбку. Розе смотрел, охваченный ужасом.

И вдруг Пиппиг заговорил — тихо, но пугающе ясным голосом.

— Оботри мне физию…

Розе смочил тряпку и непослушными руками начал вытирать ему лицо.

Пиппиг с трудом отделил рубашку от тела. Лишь теперь Розе увидел у него на груди большие круглые участки сожженного мяса. Ожоги! Пиппиг почувствовал на своей груди застывший взгляд Розе.

— Это — сигарой, — пояснил он. Передохнув несколько секунд, он продолжал — Положи мне туда тряпку, да хорошенько ее смочи!

Почувствовав холод тряпки, Пиппиг застонал. Он тяжело дышал и с трудом выдавил из себя:

— Попить, быстрее!

Розе окинул взглядом камеру, в стенном шкафике нашел алюминиевую кружку и наполнил ее. Положив руку под спину Пиппигу, он приподнял его, и тот жадно выпил все до дна. Только теперь Пиппиг как будто начал приходить в себя, Со вздохом облегчения он откинул голову назад, и напряженное лицо разгладилось. Неповрежденный глаз ему удалось открыть лишь наполовину. И, словно это было сейчас самое важное, он начал исследовать пальцем рот. Нескольких зубов не хватало, другие шатались… Пиппиг презрительно махнул рукой: подумаешь — убыток!.. Затем он снял с груди тряпку и протянул ее Розе.

— Смочи еще раз!

По-видимому, к нему возвращались силы. Через некоторое время он заговорил:

— Не бойся, с тобой ничего не сделают, Теперь я знаю, что им надо.

Пиппиг запинался и шепелявил.

— Мы с тобой не случайно в одной камере. Они считают себя очень хитрыми. Но и мы не дураки. Слушай, Август! — Он с трудом приподнялся, отвел руку Розе, который хотел ему помочь, и отдышался. — Слушай, Август, это важно: здешний душегуб не потому меня так отделал, что я ничего не говорил, — он уже знает, что из меня ничего не вытянет, — а потому, что… Так слушай же, это важно — Пиппиг устал, дыхание вырывалось у него со свистом.

— Не волнуйся, — успокаивал его Розе.

Пиппиг попытался улыбнуться.

— Я нисколько не волнуюсь… — Он умолк, чувствуя, как целительно действует холод на его раны. — Приятно! — вздохнул он.

Ему захотелось снова лечь на спину. Некоторое время он лежал молча, не шевелясь. Розе нерешительно спросил его:

— Почему… почему он… не сделает так… со мной? Он тебе это сказал?

Пиппиг не ответил. Какой жалкий вопрос!

— Ах ты баба!.. — сказал он наконец.

Розе стало стыдно, он сидел, опустив глаза. Пиппиг продолжал:

— Душегуб знает, что ты человек мягкий. Потому он и посадил нас в одну камеру. Чтобы ты, увидев меня, струсил до смерти. Это его расчет. А тогда, будь уверен, он попробует обработать тебя сладкими речами. Если не хочешь и ты быть битым, держись стойко!

— Что же мне делать? — Лицо Розе безобразно перекосилось.

— Держать язык за зубами, больше ничего.

Розе глотнул.

— Ты ничего не знаешь, и на этом ты должен стоять, пусть он раз-другой и залепит тебе в рожу. Черт побери, столько-то ты можешь выдержать!

Боли у Пиппига стали нестерпимы. Он кряхтел и беспокойно мотал головой. Как бесконечно одинок был он в своих страданиях!

— Послушай, дай мне еще попить, — простонал он, приподнимаясь на локтях. Розе дрожащими руками поднес ему кружку ко рту. Жадно выпив всю воду, Пиппиг без сил опустился обратно.

Розе по лицу Пиппига видел, каким усилием воли тот преодолевает боль. Вдруг его одолел стыд. Розе заговорил тихо, обращаясь скорее к себе самому:

— Ну хорошо, Руди, хорошо, я ничего не знаю…

Пиппиг ожил.

— Вот видишь, вот видишь! — ликовал он. — На этом ты должен стоять. Не проболтайся, Август, слышишь? Если душегуб заметит, что ты знаешь хоть малость, он из тебя котлету сделает, понятно? Если же ты останешься стойким… понятно?.. Я, видишь ли, уже втолковал ему, что ты ровно ничего не знаешь.

— Что же, ты все взял на себя?.

— У тебя, верно, не все дома! — воскликнул Пиппиг таким голосом, словно был совсем здоров. — Я ему сказал, что если все мы ничего не знаем, то ты-то уж наверняка ничего не знаешь, потому что ты… балда…

Силы Пиппига иссякли. Он вытянулся, и тело его словно размякло от боли. Розе смущенно смотрел перед собой. «Вот, значит, какое о тебе мнение! Пиппиг не заклинает тебя, не просит быть храбрым и мужественным… потому что ты балда…»

Розе повесил голову, он готов был спрятаться от самого себя, так ему было стыдно…

После Пиппига Гай вызвал к себе еще несколько бухенвальдцев. Он не был намерен учинять им допрос. Он хотел лишь прощупать их. В беседах с ними он судил о каждом по впечатлению, которое тот производил, и вскоре убедился, ню все они стреляные птицы. Никто из них, мол, ничего не знает.

«Ну ладно, — думал Гай. — Пусть пока будет все так, вы еще запоете у меня соловьями!»

Теперь оставался еще Розе, ради которого он так обработал Пиппига. День уже клонился к вечеру, когда он велел вызвать Розе.

— Ну, любезный, садитесь. Кажется, вас зовут Розе, не так ли?

— Так точно.

Гай зажег сигару и аккуратно положил спичку в пепельницу.