Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

части внутренних войск и бронетехнику — с задачей заблокировать подходы к Кремлю. В этот раз все могло кончиться большой кровью.

На Координационном Совете «Демократической России» столкнулись две позиции:

● аморально подставлять москвичей под дубинки и, возможно, даже пули. Нужно согласиться и уйти туда, куда велит союзное начальство;

● аморально уходить туда, куда велит союзное начальство, предав таким образом свои принципы, российскую и московскую власти.

Несмотря на естественные сомнения и опасения, приняли решение:

● митинг на Манежной площади не отменять, но честно предупредить москвичей, что в этот раз миром дело может не кончиться;

● стараться уходить от прямых столкновений, на провокации не поддаваться.

28 марта открылся III Съезд депутатов РСФСР.

Коммунисты разработали сценарий: устроить Ельцину политическую обструкцию, добиться его и Хасбулатова отставки. Но наша демонстрация и нарочито-показная подготовка к ее разгону сорвали этот план и перевернули течение съезда — в первый день его работы обсуждалось драматическое противостояние в центре Москвы.

Съезд приостановил действие запрета Кабинета министров СССР от 25 марта (большинством всего в один голос) и поручил Хасбулатову провести переговоры с Горбачёвым. Горбачёв на разговор с Хасбулатовым согласился, хотя мог бы и отклонить, сославшись на несоответствие статусов (пусть, мол, Ельцин сам мне звонит). Но отменять запрет отказался, хотя и подтвердил, что на следующий день военные будут выведены из Москвы.

Узнав об этом, возмущенные депутаты объявили перерыв в работе съезда, и многие из них решили присоединиться к демонстрантам.

Почти весь аппарат Моссовета, состоявший из активистов «Демократической России», готовился к демонстрации. Мы решили встать впереди колонн. Мне поручили вести колонну, которая должна была собраться на Арбатской площади, пройти по Знаменке и Моховой улице и выйти на Манежную площадь. Погода стояла теплая, солнечная, скорее похожая на конец апреля. Количество людей на Арбатской площади росло с каждой минутой. Но вместо обычного веселого добродушия — ожесточенность и решительность. Пьяных и вооруженных не было (или не видел).

В этот раз управлять шествием будет непросто. Родилась мысль…

Начали движение вниз по Знаменке. Впереди — цепочки дружинников и депутатов. Метров через пятьсот нас уже поджидали — дорогу наглухо перекрывали плотные ряды военных, милиция со щитами и дубинками. В непривычном молчании огромный людской поток подходил все ближе, и, когда до солдат оставалось метров десять, я громко скомандовал: стой!

Колонна, как вкопанная, встала — еще раз надо подчеркнуть высочайший уровень ответственности и дисциплинированности московских демонстрантов той поры.

— Дружинники, кругом!

Это было сюрпризом для всех, но дружинники, а вслед за ними и депутаты повернулись спиной к заслону.

Через несколько секунд растерявшийся старший офицер выдвинулся вперед и спросил:

— Это что значит?

Ответил:

— Это мы охраняем.

— Кого?

— Вас!

Важно добавить, что в первых рядах с нами было много журналистов и операторов, которые фиксировали все происходящее. В таких условиях нападать на демонстрантов со спины было совсем уж непристойно и недостойно. Проще говоря — позор несмываемый.

Мы начали митинг-экспромт, втайне надеясь, что солдаты, наслушавшись страстных, ярких и правдивых речей, будут частично распропагандированы и в следующий раз это может пригодиться. Примерно то же самое происходило на Тверской. Но когда люди уже расходились, началась небольшая и ненужная потасовка с милицией — она пыталась задержать некоторых демонстрантов. В это время я возвращался в Моссовет на запланированное итоговое совещание и стал вытаскивать одного из таких активистов. Тут-то и получил по спине дубинкой, явив образец политического двуличия: на груди — «корочка» от власти, на спине — рубец от власти.

Знал бы солдатик, что «угостил» палкой («изделием РП-72») будущего зампреда КГБ СССР, подскочил бы и попросил оставить на ней автограф.

Горбачёв, к счастью, не захотел причащаться кровью мирных людей и становиться заложником ультрареакционных сил. Его положение стало трагическим: правые его возненавидели за то, что он не пошел на кровопролитие, за мягкотелость и нерешительность, а левые — за то, что ввел войска и готовился к расправе. Справа от Горбачёва стал формироваться костяк будущего путча, слева все отчетливее становилась неподконтрольность России во главе с Ельциным. По Москве поползли слухи о предстоящей отставке Горбачёва с поста генсека на ближайшем пленуме ЦК КПСС, замене то ли Павловым, то ли Янаевым, то ли Лукьяновым.

Ельцин и фракция «Демократической России» использовали изменение обстановки в своих интересах и перехватили инициативу. Когда на следующий день III Съезд возобновил работу, стало понятно, что изначальный замысел — потребовать Ельцина к ответу по инициативе «банды шести» — не имеет никаких шансов на успех.

Ельцин выступил с яростной программной речью, а в последний день съезда потребовал предоставления дополнительных полномочий себе, правительству России, Верховному Совету и Президиуму Верховного Совета на период до вступления в должность Президента России. То есть поставил вопрос о власти на переходный период. И получил желаемое. Так съезд, собранный для снятия Ельцина, завершился его усилением. Причем часть крупной коммунистической фракции даже проголосовала за дополнительные полномочия Ельцина.

Главное решение съезда — назначение выборов первого президента России на 12 июня. Эти выборы предопределили развитие России на долгие годы вперед, положив начало четвертой правящей династии в истории страны — Борисовичам, как я их называю, после Рюриковичей, Романовых, Ленинцев. Были приняты также постановления о Союзном договоре (подтверждалась решимость РСФСР подписать договор, который, однако, так и не был подписан) и Федеративном договоре (подписан только в 1992 году, после распада СССР).

2 апреля сильно повысились цены — по инициативе правительства СССР. Самые резкие обвинения в его адрес со стороны демократов были не столько объективным анализом, сколько подрывом позиций союзного руководства и своеобразным алиби, чтобы гнев избирателей России не пал на наши головы.

Механическая индексация выглядела заведомой глупостью и окончательно подорвала репутацию союзного руководства. Республики и отдельные регионы замораживали цены и вводили запреты на вывоз продукции, разрывая сложившиеся производственные цепочки, или, наоборот, осуществляли либерализацию цен по отдельным группам товаров, что приводило к быстрому притоку этих товаров от соседей. Рублю переставали доверять, Центр уже не мог субсидировать менее развитые регионы, поскольку республики-доноры, например РСФСР, вводили ограничения на перечисление средств в союзный бюджет. Между союзным и российским руководством шла «война законов»: каждая сторона принимала акты о подчинении налоговой системы, предприятий, банков и, соответственно, изъятии их из ведения другой стороны. Все вместе вело к полному хаосу в экономике.

В Москве мы почти ежедневно слышали либо призывы помочь и спасти, либо угрозы устроить забастовку или выйти на митинги. Ярким примером и одновременно апофеозом «войны законов» стала «битва за Москву».

17 апреля был опубликован проект Закона СССР «О статусе столицы СССР и РСФСР». Претензия союзной власти определять статус столицы РСФСР вызвала негодование Ельцина и всех нас. А положение о том, что «Глава города может быть смещен Президентом СССР в случае невыполнения им…