Алхимики - Наталья Дмитриева

— Вижу, тебе по-прежнему в радость надо мной смеяться, — сказал Андреас. — Что ж, я скажу. Покидая Гейдельберг, мы с учителем оставили там почти все, что имели. Теперь нужда — наша спутница. Видит Бог, мы могли бы прожить одним куском хлеба на двоих, но алхимическое делание требует расходов, и любая помощь тут кстати.

— Неужто субдиакон сделался настолько щедр?

— Нет, но сегодняшние чтения — его заслуга. Кабы не эта свара, мы могли бы заработать.

— Сколь глубокое и сердечное участие, — усмехнулся пикардиец. — Признайся, брат, чем ты подманил жабью рожу Ауденарде?

— Ничем, лишь нашей обоюдной склонностью к науке. Впрочем, в душу брата Якоба я не заглядывал…

— Я знаю субдиакона, — сказал Ренье. — И твоего красивого лица недостаточно, чтобы вдруг пробудить в нем милосердие. Чтобы отпереть его сердце, нужен ключ понадежней… Что за порошок ты дал учителю? Не это ли эликсир, который превращает металлы в серебро и исцеляет все болезни?

Андреас поморщился.

— Это лишь лекарство, которое снимает дрожь, успокаивает сердце и изгоняет дурные соки из тела. Я делаю его из бычьей желчи.

— Я думал, только профаны уповают на то, что бычья желчь помогает очистить кровь.

— В этом разница между нами. Профаны любят готовые рецепты и не в состоянии ничего осмыслить разумом. Их дело — переливать из пустого в порожнее. Истина же проверяется в опыте. И бычья желчь станет лекарством, если прокипятить ее с сильно разбавленным купоросным маслом, выпарить досуха, растворить в винном спирте, очистить, кристаллизовать, а кристаллы растолочь. Две щепотки на кружку воды в день уменьшают вред от нашей работы.

— А я понадеялся, что в твоих руках «белый король», чудесная панацея трех царств. И я бы не отказался заполучить такую. — Пикардиец встряхнул бутылку и прильнул к ее горлышку.

— «Белого короля» должно растворять в вине, — сказал Андреас.

Ренье рассмеялся и осушил бутылку до дна.

XI

Виллем Руфус занемог и по настоянию пикардийца остался на улице Портных. Добрая Kotmadam, с первого взгляда проникнувшись искренней симпатией к старику, хлопотала вокруг него, точно наседка. Большое кресло она отдала в полное его распоряжение; сама же с удовольствием садилась рядом и заводила разговор о недугах, коими страдал в свое время ее покойный супруг, и о истинно христианском смирении, проявленном им во время болезни. И внимание, которое Виллем Руфус проявлял к сей печальной и поучительной истории, льстило ей безмерно.

Не меньшим удовольствием для Kotmadam было поить старика целебными отварами и простоквашей, расставлять перед ним нагретые камни и поливать их настоянной на розмарине водой, чтобы благовонный пар изгнал недуг из старческого тела. Философ сердечно благодарил ее за заботу, но болезнь все не отступала.

Несмотря на уговоры друга, Андреас не остался с учителем, но навещал его каждый день, хотя подолгу не задерживался. Пикардиец, напротив, не отказывался развлечь себя беседой со стариком, чуть только Kotmadam отлучалась на минуту. Иной раз случалось так, что они полдня проводили за разговором.

Жмурясь, точно кот, Ренье усаживался напротив философа и заводил речь о тайных науках; при этом он пыжился, надувал щеки и с важным видом нес околесицу, в точности как это делают профаны. Без зазрения совести он смешивал алкагест с хризопеей, хилус с фениксом, Луну с Юпитером, а Аристотеля — с Авраамом Евреем. Виллем Руфус смеялся до слез и, случалось, отвечал тем же. Порой за этими шутками пикардиец улавливал иное, и сам не замечал, как веселье пропадало, и вот уже он начинал жадно ловить каждое слово философа. Порой одна или две фразы, словно вспышка, освещали сумрачный мир герметических символов, и в сознании пикардийца они вдруг раскрывались, подобно раковине, обнажая голую суть. Но когда старик замолкал, от усталости или по иной причине, волшебные створки тотчас захлопывались, оставляя Ренье ни с чем. И он с неохотой покидал философа, а после не находил себе места, чувствуя в груди острый и волнующий трепет, что некогда погнал его в Компостелу. Однако пикардиец считал, что с тех пор набрался довольно ума, и посмеивался над своим волнением, которое пристало неофиту, но не человеку, много лет имевшему дело с тайными науками.

И он приглядывался к старику, желая узнать о нем больше.

Бедственное положение алхимика не удивляло Ренье: Виллем Руфус, как видно, не желал себе ни богатства, ни почестей, ни славы, свершая свой труд в безвестности. Однако праздность его ученика вызывала у Ренье нескрываемую досаду. Он желал поговорить с другом, но сделать это было нелегко. Андреас избегал его, а, находясь рядом с учителем, то впадал в глубокое раздумье, то беспокойно метался из угла в угол, не отвечая, если к нему обращались. Его лицо вытянулось и посерело, словно под влиянием скрытого недуга, а запавшие глаза и помутневший взор свидетельствовали о ночах, проведенных в бессоннице.

Видя ученика таким, Виллем Руфус не скрывал тревоги.

Однажды, когда они были вдвоем, старый философ спросил:

— Что с тобой, сынок? Что тебя гложет?

Андреас вздрогнул.

— Почему вы спрашиваете, учитель?

— Потому что с тех пор, как мы в Лёвене, ты совсем извелся. Что случилось? Ты знаешь, что можешь рассказать мне все без утайки.

— Мне стыдно, учитель, — сказал Андреас. — Ведь это я привел вас в Лёвен, где вы терпите нужду и поругание.

— Это то, что не дает тебе покоя?

— О, это сводит меня с ума! — воскликнул Андреас. — Я думал, что в городе, где нашла приют ученость, вас примут с должным уважением, и наши беды закончатся. Я надеялся, что буря, треплющая Нидерланды, обойдет это место стороной. Ведь университет испокон веков является status in statu — дрязги правителей не касаются его, он стоит над миром, и человек в нем свободен. Но как же я ошибался! Все мои надежды оказались химерой: в городе зреет мятеж, стычки между нациями случаются все чаще, а ученые мэтры, закрыв глаза на все это, грызутся, словно голодные псы, и норовят вырвать друг у друга кусок пожирнее. Взаимная ненависть здесь сильнее, чем где-либо — а вы! По моей вине вы живете чужой милостью, которая так же ненадежна, как любая прихоть.

— Я вижу, наше положение и впрямь сильно тревожит тебя, — кротко сказал старик. Ученик кивнул, не скрывая горечи:

— Фламандцы всегда враждовали с валлонцами, но немцев не терпят и те, и другие. Сегодня я видел процессию: «артисты» несли чучело римского короля в золоченой короне, с привязанной к поясу колбасой. Они то кланялись ему, то показывали голые зады — и без конца распевали похабные песенки. Они собирались сжечь его перед ратушей.