Грозовой август - Алексей Котенев

Ветер стихал, дождь тоже терял силу. Между колесами санитарной машины журчал ручей, стучался о камни, бился в колеса. По крыше и борту санитарной машины барабанил дождь. Обессилевшая Вероника начала дремать. Ей почудилось, что она плывет в открытом море в запечатанной бочке. Шумит ветер, хлещут по днищу волны, а бочка плывет и плывет неизвестно куда...

Под монотонный шум все плотнее слипались ресницы. Но вдруг она услышала слабый стон.

— Где я? — спросил Ветров, открыв глаза.

— Ты с нами, Алеша. Лежи спокойно — все хорошо.

Ветров поморщился, нахмурил брови.

— Что... шумит? — с усилием произнес он.

— Дождь шумит, — ответила Вероника, низко склонившись над его головой.

Ветров закрыл глаза, замолчал. Потом опять с усилием приподнял веки, посмотрел на Веронику.

— Где бригада?

— Мы уже спустились с перевала. Скоро равнина.

— Хорул-Даба... взяли? — спросил он.

— Взяли. Все хорошо. Не надо про него.

Она погладила его волосы, лоб, поправила ворот рубашки, прикоснулась губами к щеке. Слеза упала на лицо Ветрова.

— Ты плачешь?..

— Нет, нет! Лежи спокойно, родной.

— Где Викентий?

— Он за тебя остался. Хлопочет.

Ветров помолчал, лизнул языком сухие губы, прошептал на выдохе:

— Пить...

Вероника приподняла его голову, поднесла к губам кружку. Ветров с трудом сделал два глотка, болезненно поморщился. Заметив, что Вероника смахнула набежавшую слезу, сказал заплетающимся языком:

— Не плачь... Дело сделано... Теперь и туда не страшно...

— Зачем ты так?

— Об одном... прошу тебя... Об одном... — Он затих и долго молчал, накапливая силы, поим заговорил снова, произнося каждое слово отдельно: — Не оставь Игоря... Жена больная, небось уж нет...

— Обещаю тебе, обещаю, — тяжело задышала Вероника. — Только зачем ты так? Тебя вылечат. Ты сильный, поправишься. Ты будешь жить, будешь.

— На всякий случай... Без боя не сдамся... До последнего патрона... — Он сжал губы, закрыл глаза, потом вдруг судорожно закашлялся. Изо рта показалась красная кровяная пена, и он опять потерял сознание.

Вероника испуганно вскрикнула, не зная, что делать. Когда же приедет Бережной? Скорей бы!

...Бережного привезли в бригаду во второй половине дня, когда танковая колонна, спустившись с высокого хребта, прошла заросшее мелколесьем плоскогорье и остановилась у горного прохода, где трудились саперы, расчищая путь танкам. Баторов подогнал мотоцикл к глинистому, изъеденному ручьями косогору и оттуда вместе с хирургом спустился пешком вниз. Здесь их поджидал Викентий Иванович.

— Спасибо вам большое, что приехали в такую непогодь, — поблагодарил он мокрого, обляпанного грязью Бережного, беря его под руку.

— Благодарите этого молодого человека, — хирург кивнул на увешанного гранатами Бальжана. — По такой дороге может проехать только сам дьявол, да вот он и никто больше. Это виртуоз! Циркач!

Усталый сконфуженный Баторов едва стоял на ногах. Он был весь в грязи, без пилотки, на щеке вздулся синяк, на лбу — свежая ссадина.

— Идите отдыхать, — сказал ему Русанов и повел Бережного к санитарной машине.

— Как Ветров? — осведомился хирург.

— Плохо. Без сознания. Вся надежда на вас.

Они прошли по каменистому ручью. У машины их встретила озабоченная Вероника. Ее вид поразил Бережного.

— Что с тобой, дорогая? — участливо спросил он. — Ты нездорова?

— Не обо мне речь, — сухо ответила Вероника, пропуская мужа в машину.

Модесту Петровичу многое хотелось сказать Веронике — они не виделись почти месяц. Но профессиональная привычка сразу переключила внимание на больного.

— Да, да, понимаю, — произнес он, а сам торопливо надевал халат, вглядываясь в лицо раненого. Оно, видать, не понравилось хирургу — мертвенный отсвет на всем лице, синюшный цвет губ. Густые круги под глазами — все это говорило о тяжести ранения. Бережной привычно протер спиртом руки, взял руку больного: пульс еле прощупывался, временами совсем исчезал, жизнь едва теплилась...

Вероника неотступно следила за Модестом Петровичем, пытаясь угадать его мысли. Глаза Бережного становились все суровее, брови медленно стянулись. Он попросил открыть рану. Вероника перерезала ножницами бинт, опоясывающий грудь Ветрова, сняла салфетку, завернутую в марлю вату. Салфетка густо пропиталась кровью — открылась рваная рана, из которой торчал темно-багровый тампон.

Бережной внимательно осматривал рану, потом ухом приложился к груди пониже раны, прислушался. Дыхание было редким, поверхностным. Хирург мрачнел. Вероника сразу отметила это. У нее похолодело внутри, учащенно забилось сердце. Она и раньше знала, что рана Ветрова опасна. Об этом говорил и врач бригады. Теперь предстояло услышать окончательный приговор: есть ли хоть малейшая надежда на выздоровление или ее совсем нет...

— Да-а... — с тревожной неопределенностью протянул Бережной.

Вероника подошла к Ветрову, прикрыла рану, положила сверху толстый слой марли, потянула одеяло. Модест Петрович вымыл руки, начал вытирать полотенцем каждый палец в отдельности. После длительного раздумья покачал головой:

— К сожалению, ему уже ничем нельзя помочь.

Побледнев, Вероника мгновенно повернулась к мужу, коснулась кончиками пальцев виска, прошептала:

— Как же? Ты что?

Бережной удивленно глянул на нее:

— Да что с тобой? Тебе нехорошо? Надо привыкать...

— Нет, нет, этого не может быть... Не может! — Губы ее дрожали, глаза затуманили слезы.

Вероника понимала, что ей надлежит сейчас вести себя по-иному, но близкая смерть Ветрова настолько устрашила ее, что она не могла больше, да и не хотела ничего скрывать.

— Умоляю тебя, Модест, помоги ему! Ты ведь все можешь...

Бережной оторопел, промокнул платком выступивший на лбу пот и, опустившись на стул, поправил съехавшие очки. Его лицо покрылось красными пятнами. Теперь он наконец понял то, чего совсем не понимал раньше. Понял, почему Вероника не захотела покинуть батальон, отказалась перейти служить к нему в госпиталь. Да, наверное, она любит этого молодого капитана и поэтому пошла на войну вместе с ним. Только почему же не сказала об этом раньше, откровенно, прямо в глаза? Неужели все это так? Он с неприязнью поглядел на совсем белое лицо Ветрова, на его запекшиеся губы и попробовал справиться с собой: ведь капитану осталось жить на белом свете не более часа.

— Понимаю тебя, понимаю, — сказал он, не глядя на жену.

Модесту Петровичу хотелось отмести прочь свои догадки и подозрения, но он уже не мог этого сделать.

— Но тут, увы, ничего не поделаешь. Ничего. Ты врач, и сама видишь все. Я же не волшебник с живой водой...

Вероника не знала, что ответить. Разумом она, конечно, сознавала, что положение Ветрова трагично, но сердцем никак не могла смириться. Не будет Алексея! Как же без него жить, дышать, ходить по земле? Да и зачем?

— Модест Петрович, умоляю тебя, помоги ему, — проговорила она сквозь слезы. — Сколько людей ты спас, спаси и его! Сделай это ради всего лучшего, что было у нас с тобою...

Бережной молчал. Вероника опустилась на стул и, обхватив жесткую, потертую на рубцах шинель Ветрова, прижалась к ней щекой.

— Зачем я сюда ехал? — тяжко спросил себя Бережной. — Кажется, это самая жестокая кара из всех, которые посылала мне судьба.

Вероника молчала. Дверь приоткрылась, в машину заглянул Русанов. Он хотел задать тревоживший всех вопрос: «Как?» Но, глянув на Бережного, Веронику, на совсем уже угасшее лицо Ветрова, все понял и хотел прикрыть дверь. Но его окликнул Бережной:

— Да, да, пожалуйста. А впрочем, выйдем на волю: здесь очень душно. Очень...

У дверей машины хирурга ждали офицеры десантного батальона. У самого выхода стояли Будыкин и Бухарбай, у бортового окна автобуса — командиры из минометной роты, возле студебеккера — Иволгин и Драгунский. Бережной печально оглядел собравшихся и, не поднимая глаз, сказал:

— Плохо дело, очень плохо.

Все умолкли. Будыкин хотел что-то спросить, вытянув шею, приоткрыл рот, да так и застыл, будто лишился голоса. Викентий Иванович часто моргал глазами, точно хотел лучше разглядеть хирурга и убедиться: он ли это говорит? Потом, прислонившись плечом к борту машины, начал молча счищать с нее прилипшую грязь. Иволгин, стесняясь обнаружить слабость, повернулся в сторону горного кряжа, где клубились, переваливаясь через вершину, тяжелые, изодранные в клочья тучи. Драгунский пошел к походной кухне, потом вернулся к санитарной машине, стал около Иволгина. К ним подошел Будыкин и сказал, глядя под ноги:

— Бойцам пока ничего не говорите: им и без того худо...

— Верно, — согласился Драгунский. — А зачем человека хоронить заживо? Ведь все еще может быть...