Пучина - Хосе Ривера

— Я выдал мадонне каучук со складов: мне было известно, что вы за нее поручились.

— Очень хорошо! Очень хорошо!

— Она подговорила Пройдоху Лесмеса поставить заградительный отряд на порогах Санта-Барбары и задержать Сильву, но его курьяра миновала пороги!

— Неужели это правда?

— Если Кайенец обнаружит убыль каучука на складе, он обвинит Сораиду в воровстве...

— Очень хорошо! Очень хорошо!

— Вы не заметили, что мадонна подготовляет бегство? Я поставлю заградительные отряды, чтобы они задержали ее, если только консул не думает подняться до Гуараку и вы не гарантируете, что он не намерен...

— Не беспокойтесь, он едет лишь для сбора сведений против тирана Фунеса.

— Почему Лесмес известил Кайенца, будто он имеет доказательства, что вы не гомеро, а бандиты?

— Клевета, клевета! Мы друзья консула — и этого вполне достаточно!..

— Сораида, Сораида, — говорил я, оставив пьяницу одного, — покинем эту тюрьму, когда возвратятся мои товарищи.

Мадонна продолжала выпытывать у меня:

— Ведь правда, что ты не посылал их к Кайенцу с доносом? Ты любишь меня, ты любишь меня?

— Да, да!

И, хватая ее за руки, я нервно стискивал их до боли и смотрел на нее безумными глазами: фигура женщины исчезала, и я видел лишь окровавленный платок на пышной груди — то был горячий пурпур, брызнувший из виска Лусьяно Сильвы.

Стояла глубокая ночь; бараки были пусты. Рамиро Эстебанес, дежуривший на берегу, пришел сказать мне, что по реке плывут срубленные ветви. Это, очевидно, был сигнал с баржи, причалившей выше по течению в незнакомой заводи.

При этой вести со мной произошло странное явление: подошвы мои похолодели, пульс стал редким, и на меня нашло непонятное успокоение! Какая-то вялость сковала все мое тело, несмотря на то; что я весь горел, как в лихорадке. Стоит ли так волноваться из-за того, что в бараки придет какая-то авантюристка? У меня нет никакого желания видеть ее, я не хочу ничего знать о ней! Если она нуждается в покровительстве, пусть сама ищет меня! И я произнес с ироническим пренебрежением:

— Не зови меня в гавань, Сораида, я не пойду туда. Если ты продолжаешь настаивать, чтобы я допросил твою служанку, то я сделаю это лишь с глазу на глаз, в этом бараке!

Несколько минут спустя, заметив приближение двух женщин, я хотел подойти к фонарю и завесить его. Я попытался сделать несколько шагов, но правая нога отказывалась служить мне; легкие мурашки, какие бывают, когда отсидишь ногу, пробежали по ней. Я неуклюже ступал, точно по вате, не чувствуя пола. Грисельда бросилась обнимать меня. Но, глядя на мадонну, я отстранил Грисельду и сухо сказал ей:

— Здравствуйте!

Я продолжаю свои записи на Рио-Негро, реке с выразительным названием, которую аборигены называют Гуайниа. Вот уже три недели, как мы сбежали из фактории. На гребне бурых волн, приближающих нас к Ягуанари, среди берегов, не раз видевших, как спускались по реке мои порабощенные соотечественники, на водоворотах, которые преодолел челнок Клементе Сильвы, я записываю предшествовавшие бегству события и сетую на судьбу, по воле которой я оставил за собой такой кровавый след.

С нами плывет Грисельда, дерзкая на язык и смелая духом женщина. Лицо ее, подурневшее от горя, научилось улыбаться сквозь слезы. Ласковое чувство и отвагу одновременно будит во мне эта несчастная женщина, не дрогнувшая перед опасностью и сумевшая сломить мой бессмысленный гнев в ту ночь, когда мы стояли одни в хижине мадонны.

— Здравствуйте, — повторил я тогда и повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, незнакомец, меня привели для разговора с тобой.

— Со мной? О чем? Вы пришли рассказать мне, как вы жили?

— Я жила не хуже, чем ты. Я устала, но не жалуюсь.

— Как идут дела? Как работают пеоны? Почем продаете свежий маниок?

— У меня нет для тебя маниока, и я не отпускаю в долг. Но если он тебе так нужен, приходи, может быть, сторгуемся.

Я был растроган, когда увидел, что она закрыла лицо платком, но спросил:

— Тебя научил плакать Баррера?

— Плакать? Почему плакать? Просто с того дня, когда мне дали пощечину, я привыкла утираться.

Упрекнув меня этими словами за дикую сцену, происшедшую в Мапорите, она попыталась рассмеяться, но вдруг судорожно зарыдала и упала к моим ногам:

— Перестань издеваться, ты сам видишь, как мы несчастны!

Я машинально наклонился поднять Грисельду, но в душе я радовался ее унижению. Эта сцена словно утолила мою боль, но гордость моя застыла в своем величии, как сфинкс, и я промолчал. Спросить об Алисии, узнать, где она, показать, что я интересуюсь ею? Никогда! Но, помнится мне, я что-то бессвязно пробормотал; Грисельда, улыбнувшись сквозь слезы, ответила:

— О которой из них ты говоришь — о твоей Кларите?

— Да!

— Тогда прими мое глубокое соболезнование: она досталась дону Фунесу. Баррера расплатился ею за пропуск через Ориноко и Касикьяре. Узнав о своей судьбе, бедняжка плакала, и мы тоже плакали, но ее посадили в лодку и увезли в Сан-Фернандо дель-Атабапо с письмом и подарками Фунесу.

— А другая, другая, которая ранила Барреру?

— Ах, ветреник! Зачем ты спрашиваешь о ней? Признайся сначала, что ты жил с Кларитой в Ато-Гранде! Мы ведь все знали об этом!

— Ничего подобного! Но скажи, значит, этот мерзавец...

— ...собственной персоной приезжал рассказывать нам об этом и каждую ночь присылал Мауко расстраивать Алисию: поговаривали, будто ты спишь с этой женщиной и собираешься увезти ее в Венесуэлу и еще бог весть что. Признайся, Алисии было от чего прийти в отчаяние? Поэтому-то она и уехала! Поэтому я и взяла ее с собой, мне тоже приходилось идти куда глаза глядят. Фидель хотел развязаться со мной! Он плохо со мной обращался...

— Я еще раз предупреждаю, что меня не интересуют эти сказки. Каждый человек заслужил свою судьбу. Я не допущу, чтобы ты впутывала в эту интригу Барреру, выставляя себя невиновной. А переезды в лодке? А ночные свидания?

— В этом не было ничего дурного! Ты вправе осуждать меня, потому что я заигрывала с тобой. Это — мой грех, но тем тяжелей наказание. Мне нужна была помощь. Алисия хотела возвратиться в Боготу с доном Рафаэлем, и я поддалась искушению. Но только и всего! Никогда, никогда я не изменяла Фиделю!

— О, если б заговорил призрак капитана!..

— Не напоминай мне о нем! Он дорого поплатился за свою наглость! Если хочешь знать подробности, спроси у Фиделя, но не напоминай мне о капитане. Я так много выстрадала! Подумай только, чего мне стоило убить его, когда он посягнул на мою честь! Видеть, как Фидель бросается на него, чтобы спасти меня, защитить меня! А потом — какая пытка чувствовать, что муж грустит, разлюбил, раскаивается, оставляет меня одну в Мапорите по целым дням и неделям, чтобы не встречаться со мной, не подавать мне руки, слышать, как он повторяет, что хотел бы уехать далеко, в другие страны, где никто не знает нашего прошлого, где не надо быть пеоном и рисковать жизнью, гоняясь в степи за быками. В это время появился Баррера. Фидель не возражал против моих встреч с ним; словно желая от меня избавиться, он то обещал поехать вместе со мной, то грозил остаться в Мапорите. И так он вел себя до той минуты, когда Баррера принудил меня к отъезду, потребовав плату за свои подарки; мне нечем было заплатить, а он угрожал мне, что все откроет мужу! Вот из-за чего происходили свидания!

— И ты хотела расплатиться с ним Алисией?

— Подумай, что ты говоришь! Как ты можешь бросать мне такое грязное обвинение? Я отдала Баррере все, что у меня было: драгоценности, серьги и даже хотела продать швейную машину. После этого Баррера начал говорить мне, что ты богат, что я должна попросить у тебя денег взаймы. Алисия слышала, как я плачу по ночам, и она предложила мне переговорить с Баррерой и попросить его уменьшить сумму платежа. Однажды ты ударил меня и хотел убить нас с Алисией. Потом ты уехал к Кларите, а Баррера заявился и посоветовал, не дожидаясь Франко, бежать, потому что, когда он вернется, ты наговоришь ему всяких гадостей и он изобьет меня до полусмерти! И мы убежали: Алисия — от тебя, а я — от Фиделя. Мы отправились одни куда глаза глядят — зарабатывать свой хлеб на Вичаде! Любовь — как ветер, куда захочет, туда и дует. Зря я тебе это сказала. Ты мне нравился, а Алисия хотела возвратиться в Боготу... Но сам видишь, какой это был безжалостный, какой ужасный ветер: он налетел на нас и разогнал, как пыль, в разные стороны, далеко от родины и любви.

Несчастная женщина расплакалась, и неизмеримая нежность наполнила мою грудь:

— Грисельда, Грисельда! Где Алисия?

— После стычки с Баррерой меня отделили от нее и продали турчанке. Она, должно быть, сейчас на Ягуанари. К счастью, я научила ее, как вести себя. Я не оставляла ее в течение всего пути; если мы сходили с плота, то сходили вместе; если спали на берегу, то спали, прижавшись друг к другу, под одним одеялом. Баррера вел себя грубо, но не осмеливался приставать к ней. Однажды в лодке он откупорил бутылку и хотел напоить нас. Мы ничего не принимали от него, и он приказал гребцам вышвырнуть меня за борт, а сам хотел изнасиловать Алисию, но она разбила бутылку и одним ударом оставила на лице этой гадины восемь порезов.