Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Я очень долго ходила вместе с Ийкой на ее встречи с Хисейкиным. Если я пробовала отправить ее одну, то с ней обязательно чтото происходило. Вадик мог накормить ее чемто несвежим в театральном буфете, напоить пивом – чтобы девочка узнала жизнь, держась за руку папы, а не с хулиганами в подъезде. Мог простудить, привести домой без шапки с мороза, оставив шапку в машине, а машину – в трехстах метрах от нашего дома. Когда Ийка чуть повзрослела, я уже с более спокойным сердцем отпускала ее, тем более что отпускать приходилось не чаще, чем раз в месяц, в день получения алиментов.

Так уж мне хотелось, чтобы Иечка не знала отказа хотя бы в главном – в еде, в книжках, в одежде, в летних поездках на море, чтобы у нее всегда была возможность говорить и думать: «А вот мой папа!..» Так права я была или нет? Ела Ийка все равно плохо, и не знаю, так ли уж часто хвасталась отцом… Только выросла моя дочка в совершенно перекошенном, неправильном, изувеченном компромиссами мире. И не понимает теперь, где верх, где низ, что хорошо, что плохо, а что – очень плохо, невозможно, так, как просто не должно быть.

Глава 13

Меньше всего мне хотелось заходить в ту клинику. Но это был самый реальный способ увидеть Хисейкина. Он, видимо, как раз собрался домой, и, задержись мы еще минут на десять, я бы его не застала.

В легком твидовом пальто, с небрежно наброшенным клетчатым шарфом он выглядел очень респектабельно. Вид портили черные маслянистые волосы, как будто еще больше поредевшие и открывшие череп с того раза, как мы виделись в последний раз. Хисейкину пришлось криво улыбнуться – нас видела администратор и несколько человек, стоявших около кассы, чтобы оплатить какието услуги.

Хисейкин стремительно прошел мимо нас на улицу, бросив на ходу:

– Здравствуйте, Саша. Как у вас выросли детки!

Я только вздохнула и, подтолкнув замершего Гришу, вышла за ним на улицу.

Хисейкин не убежал, стоял у крыльца своей клиники и разворачивал жвачку.

– Подрабатываешь? – кивнул он на мальчиков, засовывая жвачку в рот.

– Ийка пошла в школу? – не отвечая, спросила я, подхватив на руки крутившегося на одной ноге и уже пару раз падавшего на месте Владика.

– Зачем ей школа, Саша? Ты же сама все знаешь. Куплю я ей аттестат. Выйдет замуж, будет хвастаться, что окончила с отличием среднюю школу. Больше ей и не нужно.

– Ты зачем ее позвал, Вадик?

– Я тебе уже объяснил зачем – чтобы жизнь другую понюхала. И потом. Она – хорошая няня, очень старательная. Если бы не Мариша, я бы ее и не выгонял никуда…

Он покрутил кольцо на безымянном пальце, а я вспомнила, как ранило меня это кольцо в первые годы после нашего развода. Он женился на Марине сразу, сразу и кольцо надел, семафоря всему миру о своей порядочности. Когда мы были женаты, он даже и слышать не хотел ни о каком кольце, четко объясняя мне, что потеряет его в первом же «сортире»…

Я усилием воли отвела глаза от его кольца, доставившего мне в свое время столько неприятностей.

– Послушай, Вадик. Я не знаю, что ты там наобещал Ийке и почему она ушла из дома…

– Ушла, потому что ты – плохая мать и неудачница, ничтожество. Она ушла туда, где теплее. Это нормально. Это позиция здорового человека, – улыбнулся Хисейкин.

– Хорошо, – кивнула я и опустила энергично качающегося у меня на руках Владика на землю. Краем глаза я увидела, как Гриша покровительственно взял его за плечо, и мальчики чуть отошли в сторонку. – Но ты запомни – если… Если Ийка не будет ходить в школу или ты сделаешь ей чтото плохое, я…

– Что, Саша, ты мне тогда сделаешь, а?

– Что сделаю?… – Я посмотрела на его сильно потемневшее с возрастом лицо, странно искривленное сейчас улыбкой, и вдруг поняла, что ответить мне ему на самом деле нечего. – Ты не имеешь никакого права так распоряжаться ее жизнью! Я… подам на тебя в суд!

Хисейкин засмеялся. Он смеялся так долго, что я успела рассмотреть огрызок черного коренного зуба. Наверху, слева, шестой зуб – машинально отметила я про себя, а вслух сказала:

– Тебе надо вставить зуб, Вадик. Очень некрасиво.

Мой бывший муж поперхнулся и смеяться сразу перестал. Я же продолжила, чувствуя, как у меня от ненависти сами собой сжимаются кулаки. Рефлекс, правильный рефлекс, древний, проверенный поколениями предков.

– Я тебя, Вадик, убью. Просто приду и убью. Ты слышишь меня?

Он уже пришел в себя и попробовал ответить мне в моем же тоне:

– Ты… ты заткнись лучше!

– Это ты заткнись, Вадик, – сказала я, вдруг ощущая силу на своей стороне. Он мог унижать меня, недолюбливать, испытывать ко мне неприязнь, равнодушие, пренебрежение – все что угодно. А я его ненавижу. Понастоящему, не пытаясь обманывать саму себя, с некоторых пор разрешив себе ненавидеть. И это мощное оружие. Такое же, как любовь.

Он, наверно, чтото почувствовал, потому что странно замер, очень внимательно в които веки посмотрев мне в глаза. Попытался чтото еще произнести, не получилось – подвел голос. Тогда он прокашлялся и все же сказал:

– Только попробуй мне еще угрожать!

Я кивнула:

– Угрожать больше не буду. Я тебя предупредила. Ия должна закончить школу, сама закончить, без купленного аттестата. А работать прислугой не должна. И нос без моего разрешения резать ей не смей. Ты все понял? Иначе твой собственный нос будет лежать у тебя в кармане. Даже если ты наймешь себе трех охранников. Мне терять нечего.

Почемуто я была уверена, что сам Хисейкин мне ничего плохого не сделает. Трусость всегда была определяющим моментом всех его поступков, вела его по жизни. На мне он женился, боясь всеобщего осуждения, Ийке помогал, боясь, что я о его хирургических проделках сообщу миру и Министерству здравоохранения, носы резал, потому что боялся перерезать шеи. Не боялся бы, я уверена, с его полным равнодушием к человеческой жизни стал бы заправским бандитом, убивал бы и воровал направоналево.

С трусами связываться опасно, но обходиться можно очень просто – главное, чтобы было чем их припугнуть.

Я кивнула мальчикам, которые вполне смирно теперь сидели на каменной ступеньке лестницы и разбирали до последнего винтика китайскую машинку, которую я только что за двадцать пять рублей купила им в киоске. Благо что там винтиков было меньше, чем колес. По моему знаку они дружно встали и пошли за мной.

В метро я достала им детский журнал, который захватила с собой. Мест было много, но я не смогла спокойно сидеть. Разговор с Хисейкиным все прокручивался у меня в голове, мучая меня, и я никак не могла остановить собственные мысли. Тогда я поднялась и стала смотреть на лица сидящих в вагоне людей – обычные усталые лица, замкнутые, отрешенные. Интересно, многие ли из этих людей когданибудь в жизни хотели когото убить? Врага, скажем…