Железные паруса - Александр Бушков

Он невольно улыбнулся, сложив в уме парочку витиевато-издевательских фраз из своего будущего послания…

Раскатистый грохот, как гром с ясного неба, разорвал тишину, наполненную до того лишь скрипом снастей и пересвистом боцманских дудок. Сварог видел, как у правого борта идущего впереди всех фрегата взлетел белопенный фонтан, выше верхушек мачт…

Он еще не успел осесть во взбаламученную воду, когда фрегат резко наклонился на нос…

Адмирал Амонд издал нечленораздельное рычание. Как и Сварог, он замер, вцепившись в перила.

Сварог впервые видел, как тонет большой военный корабль. Не было в этом ни капли красивого, наоборот, все выглядело как-то нелепо, жалко: быстро погружаясь, заваливаясь на правый борт, фрегат качался, дергался, вздрагивал так, что даже сюда доносился отчаянный скрип досок обшивки, затрещала и рухнула фок-мачта, сметя за борт множество оплошавших моряков. Вот уже нижний ряд орудийных портов скрылся под водой, а за ним второй, и, наконец, верхний… Фонтаны воды били вверх из палубных люков, из щелей меж вспучившимися досками, из окон кормовой надстройки.

Еще один взрыв, грохот, белопенный фонтан! И еще! И еще! Оба транспорта стали заваливаться в разные стороны, с их палуб сыпались в волны фигурки в алом, многоголосый вопль повис над водой, а второй фрегат, слева, совсем близко от них, тоже кренился, еще окутанный высоченным фонтаном…

Взрывы гремели со всех сторон, Сварог вертел головой и видел, как повсюду, куда ни глянь, в нелепых корчах погибают корабли джетарамской эскадры, как их остается все меньше и меньше, видел, как становятся все короче и короче уходящие под воду мачты, пока окончательно не исчезают в волнах, как в воде темнеют сотни голов – люди цеплялись за обломки мачт, какие-то ящики и бочки, перевернутые шлюпки, над водой стоял ни на что не похожий вопль, несущийся со всех сторон, – казалось, это стонут сами волны…

Оглянулся. Солнце ударило в глаза. И он поневоле вспомнил: «Торпедная атака со стороны солнца…»

Ну конечно, а что же еще? Ничем другим нельзя было объяснить. Подводные лодки расстреливали эскадру из-под воды неторопливо и совершенно спокойно, потому что ни один здешний моряк не учен был бороться с подводным противником – и лишь считанные вообще знали о таковом. Так что это была бойня, резня, без малейшей опасности для напавшего. Это был крах, конец, полное и окончательное поражение, вторично настигшее Сварога за неполный месяц…

Он застыл у перил, вцепившись в них побелевшими пальцами. В каких-то полусотне уардов от него – морские меры вылетели из головы – еще погружался корвет, теряя мачты, брызжа фонтанами воды, и матросы заполошно сыпались в волны, а капитан на мостике, всеми силами стараясь удержать равновесие, с бледным, окаменевшим лицом бил по струнам виолона, разевал рот, судя по напрягшимся на шее жилам, орал во всю глотку, но Сварог не мог разобрать ни слова за тысячеголосыми воплями тонущих, несущимися со всех сторон. В голове у него, непонятно почему, звучали «Былые годы Сегулы», старинная баллада, впервые слышанная еще на «Божьем любимчике»:

Были бурными года,скалы – белыми.Только все уж, господа,ставки сделаны.Дремлют скучные годанемо, глухо,пусть вода вам, господа,будет пухом…

Он оцепенел от унижения и позора. «Морской конь» остался один-одинешенек, остальные корабли исчезли бесследно, как будто их никогда и не было в спокойном море, ярко освещенном солнцем, как будто и не шла совсем недавно на всех парусах гордая и сильная эскадра.

Адмирал Амонд хрястнул подзорной трубой по перилам так, что стекла и мятые бронзовые трубки брызнули во все стороны. Подняв ко рту микрофон так резко, что ударил себя по лицу, зарычал что-то. Матросы взлетели по вантам так, словно конечностей у них стало по дюжине, захлопали, разворачиваясь, все до единого паруса. Фрегат уходил прочь от крепости.

Сварог посмотрел за корму. Расстояние оставалось столь же небольшим, и он прекрасно видел, что набережная, как и палубы кораблей в гавани, просто-таки усеяна горротскими моряками – машущими шляпами и кулаками, орущими что-то неразличимое, изображавшими непристойные жесты, какими на войне принято выражать предельную насмешку над поверженным противником и презрение к таковому. И над всем этим обезьянником полоскалось на ветру белоснежное знамя с черным солнцем – зрелище, которое Сварог отныне ненавидел больше всего на этой земле…

Фрегат удалялся на всех парусах, сквозь неумолчные вопли он шел прямо по видневшимся в волнах головам, решительно и жутко, словно корабль мертвых из старых морских легенд, сложенный из ногтей всех утопленников, сгинувших в море с начала времен.

Сварог схватил адмирала за рукав. Говорить он не мог, не удавалось произнести ни слова, он только показал на воду, на барахтавшихся людей, на призывно машущие руки.

– Я спасаю короля! – рявкнул Амонд с закостеневшим лицом. – А на все остальное плевать! Самый полный, фор-стаксели поднять, все на мачты!

Видя, что Сварог порывается выхватить у него рупор, он что-то крикнул в сторону, и на Сварога моментально навалилось с полдюжины матросов, без малейшего почтения к королевскому сану сбили с ног, усадили на палубу, вцепились в плечи. Какое-то время он пытался выдираться, но эта орда его без труда пересилила, и он понял, что не в состоянии помешать. Фрегат уходил к Джетараму на всех парусах, навстречу слепившему солнцу. Крики постепенно затихали за кормой, море снова казалось пустым, как при начале времен, «Морской конь», единственный уцелевший из всей джетарамской эскадры, невредимым возвращался в порт…

Сварог сидел, не шевелясь, но в его плечи все еще бдительно вцепилось множество рук. Конец Джетараму, думал он отстраненно, холодно, с изумившей его самого рассудочностью. Даже если горротцы не станут его штурмовать, даже если он останется в руках Сварога – Джетараму конец, потому что со взятием Батшевы он теряет всякое значение. Залив Мардин теперь – в руках горротцев, и только от них зависит, пропускать в Джетарам корабли, или нет. От залива до полуострова Тайри тянутся малонаселенные места, где нет ни единого порта, хотя бы отдаленно напоминавшего размахом Джетарам. Конечно, Фиарнолл в руках Сварога, и Балонг тоже, но падение Батшевы слишком многое меняет в складывавшихся веками торговых маршрутах, в военно-политическом раскладе… Слишком многое.

Наверное, я помаленьку стал, неожиданно для себя самого, подлинным королем, подумал он горько, с той же холодной четкостью мысли. Настоящим королем, способным даже в этот момент думать в первую очередь о военно-стратегическом равновесии и политических раскладах, а не о тех, кто остался барахтаться в волнах. Мне жаль их как-то мимолетно, потому что совершенно ясно теперь, что оказался под угрозой Балонг, и у меня нет ни единой военно-морской базы на полуденной стороне Харума, и слишком многое придется менять в самом лихорадочном темпе, и возникла масса новых неотложных дел, и я уже думаю, кого следует собрать на совещание немедленно, а кого – во вторую очередь, какими полками придется прикрыть Ратагайскую Пушту, какие перебросить в междуречье Монаура и Тея, где устраивать временные гавани, где закладывать новые порты, и из каких статей бюджета стянуть на это деньги, и возможно ли вообще учинить бюджету внеочередное кровопускание. И еще о тысяче подобных вещей я сейчас думаю, потому что таков мой долг – думать именно об этом, а не скорбеть о тех, кто остался позади. Да, наверное, я незаметно стал хорошим королем – раз хладнокровно и логично обо всем этом рассуждаю, а не ору в истерике, требуя немедленно развернуть корабль и подобрать, сколько удастся, потерпевших крушение. У меня нет времени их подбирать. За моей спиной – мои королевства, которым я один повелитель и защита. Хорошим королем я стал, настоящим, но, Господи, до чего это горько и больно, оказывается, быть настоящим королем…