Патент АВ - Лазарь Лагин

Так я с чистой совестью отвечал в начале процесса. Но с того времени прошло больше месяца, а такой срок пребывания в одиночной камере предоставляет вполне достаточное время для размышлений. И вот теперь я считаю своим долгом заявить, что за это время мои убеждения в какой-то степени бесспорно изменились…

Он бросил быстрый взгляд на судью, на обвинителя, на присяжных. Судья вежливо кивнул головой, как бы отдавая дань правдивости подсудимого, господин Паппула ответил Попфу обычной своей обворожительной, раз и навсегда заученной улыбкой, присяжные, двенадцать бакбукских обывателей, смотрели на подсудимого с напряженными и неприязненными лицами, больше всего опасаясь коварного подвоха с его стороны.

Никогда еще за все время процесса в зале суда не было такой напряженной тишины.

Санхо Анейро смотрел на Попфа, словно впервые видел его.

— …Изменились, — повторил доктор Попф с таким лицом, словно он сам удивился своим словам. — Я не считаю нужным скрывать это обстоятельство: меня еще в школе учили, что в Аржантейе никого не судят за убеждения. Судят только за преступления. А преступления ни я, ни мой товарищ по этой железной клетке не совершали.

Итак, о моем отношении к коммунистической партии. Первым и единственным деятелем этой партии, с которым мне пришлось столкнуться, был и есть господин Санхо Анейро. Я не мог бы пожелать ни себе, ни присутствующим здесь в зале более сердечного, умного, благородного и культурного друга, нежели господин Анейро, с которым меня так поздно, так нелепо и трагически свела судьба. Долгие месяцы провел я в Бакбуке без друзей, в обстановке недоверчивого и зачастую завистливого презрения, не зная, что здесь же, в городе, живет человек без университетского диплома, но подлинно культурный, чистый и благородный, который так же, как и я, искренне желал и добивался счастья и благосостояния для бедных людей моей родины. Я не знаком с другими коммунистами, кроме господина Анейро. Но если они хоть частично похожи на моего нового друга, то я не могу относиться к их партии иначе как с чувством глубочайшей симпатии и беспредельного уважения.

Теперь о моем отношении к существующему строю и классовой борьбе. Я очень много думал об этом, проводя бессонные ночи в моей камере. Я — врач и ученый, и мне простительно подходить ко всем волнующим меня вопросам с наиболее понятной мне, профессиональной точки зрения. Для того чтобы действительно отвечать интересам огромного большинства народа, государственный строй должен обеспечить общедоступную, а для беднейших слоев даже бесплатную медицинскую помощь. Этого, к сожалению, в Аржантейе пока еще нет, но этого надо добиваться всеми возможными способами.

Мне приходилось сотни и сотни раз посещать больных, живших в ужасающей нищете не потому, что они лодыри, а потому, что кризис лишил их работы. Я знаю множество случаев, когда ребята и взрослые больные чахли и умирали от недостатка молока, масла, мяса и фруктов в то время, когда сотни цистерн молока выпускались в реку, тысячи и тысячи тонн мяса, миллионы ящиков фруктов уничтожались, чтобы сохранить высокий уровень цен. Все это в высшей степени несправедливо. Но ведь всем известно, что простые уговоры, обращения к сердцу, разуму и совести хозяев и собственников редко приводят к положительным результатам. Если это так, — а это именно так, — то вы должны признать необходимость, а, следовательно, и законность классовой борьбы.

Здесь мне запретили касаться моего изобретения, по существу запретили говорить о тех препятствиях, которые неожиданно возникли при моих попытках претворить его в жизнь. Я хотел доставить всем нуждающимся возможность получить очень дешевое масло, молоко, кожу, шерсть, — вместо благодарности меня обвинили в связях с сатаной. Я полагал: у нас свободная страна, каждый может писать в газетах то, что он считает необходимым. Я обратился к редактору газеты и предложил прислать ему статью, в которой будет опровергнута ни на чем не основанная дискредитация «эликсира Береники». Мне в этом было отказано по причинам совершенно смехотворным. Постоянно ищущий заказов для своей типографии издатель отказался напечатать мое объявление опять-таки по мотивам, не выдерживавшим ни малейшей критики. Где же тогда установленная нашей конституцией свобода печати? Согласитесь, любой на моем месте задал бы себе тот же вопрос. Я пробую сопоставить эти странные нарушения свободы мнений и печати с некоторыми событиями двух предшествовавших суток и начинаю понимать, что между ними и тем, что произошло в воскресенье третьего сентября, есть связь. Представитель фирмы, неудачно пытавшийся купить у меня мое изобретение, очевидно, предпринял все меры для того, чтобы…

Тут господин Дан Паппула с несвойственной ему резкостью вскочил со своей скамьи и обратился к судье:

— Ваша честь! Подсудимый использует предоставленное ему время не по существу!

Судья кивнул головой.

— Подсудимый! Вы не должны уклоняться от вопросов, которые служили предметом судебного разбирательства!

— …чтобы всяческими средствами не дать возможность применить мое изобретение на деле. Мне страшно даже вспомнить о том поистине дьявольском применении эликсира, которое было мне им предложено…

— Подсудимый! Я вам вторично предлагаю не уклоняться в сторону, — снова остановил его судья. — В следующий раз я буду вынужден лишить вас слова.

— …Мне нужно еще только несколько минут. На днях я узнал, что препарат, ни в чем не отличающийся от изобретенного мною, запатентован неким Альфредом Вандерхунтом через две недели после того, как была разгромлена моя лаборатория и были похищены все мои записи. Как это могло получиться? Естественно возникает подозрение, что мой арест по чудовищно-нелепому обвинению и…

— Подсудимый! Я вас лишаю слова. Садитесь. Подсудимый Санхо Анейро, вы имеете возможность высказаться, перед тем как присяжные удалятся на совещание.

Анейро медленно провел рукой по своей редеющей черной шевелюре, и начал негромким, но ясным голосом:

— Я не убивал и не покушался на убийство Манхема Бероиме. Я не только не виновен в этом преступлении, но за свою жизнь ничего не украл, никого не убил, не пролил ни одной капли крови. Вот что я хочу сказать. И это не все. Я не только ничего никогда не украл, никого не убил, не пролил чужой крови, но и боролся всю мою жизнь, чтобы уничтожить преступления на земле, в том числе и те, которые официальный закон санкционирует. Как рабочий, как член коммунистической партии, как честный патриот, я боролся против угнетения и эксплуатации человека человеком, и именно поэтому я нахожусь здесь как обвиняемый, именно потому мне грозит смертная казнь.

Тут только что не дали договорить свое последнее слово моему товарищу по скамье подсудимых. Я горжусь, что сижу на ней вместе с таким замечательным человеком. Вы можете сказать, что это ничего не стоящие фразы, обмен любезностями между двумя кандидатами на электрический стул. Но это не так. Я считаю, я убежден, что таким человеком, как доктор Стифен Попф, должна гордиться и будет гордиться моя родина. Может быть, совсем уже не далек тот день, когда граждане Бакбука будут участвовать в торжествах по случаю переименования их города в город Попф. Вы напрасно так презрительно улыбаетесь, господин Паппула. Такие ученые, как доктор Попф, рождаются для того, чтобы быть благодетелями человечества, и я знаю страну, где таких людей окружают заслуженным почетом и заботой, где их лаборатории не уничтожаются, а расширяются, где их изобретения не выкрадываются для неизвестных целей, а претворяются в жизнь, — и не в интересах капиталистических прибылей, а для счастья и благоденствия народа. Вы знаете, о какой стране я говорю, это Советский Союз, о котором вы спрашивали доктора Попфа. И я надеюсь, что моя страна, мой народ тоже скоро пойдет по этому достойному подражания пути.

Теперь очень коротко о том, в чем меня обвиняют на этом суде. Меня обвиняют в том, что я из мести участвовал в убийстве Манхема Бероиме, потому что его отец засадил меня в тюрьму за организацию забастовки на его скотобойне. Больше того, господин Паппула заявил с присущим ему красноречием, что преступление, в котором меня обвиняют, совершенно согласуется с моими политическими взглядами, что-то вроде этого. Коммунистическая партия, в которой я имею счастье и высокую честь состоять, самым решительным образом отрицает и запрещает такого рода акты, как вредные делу рабочего класса. Господин Паппула во время неоднократных допросов показал неплохое знание некоторых принципов и программных установок моей партии, и он, может быть, больше, нежели кто-либо другой в этом зале, знает, что это именно так. Зачем же он говорил то, во что он сам не верит? Потому что он стремился во что бы то ни стало представить подсудимых и особенно всех коммунистов в виде членов опаснейшей шайки, угрожающей культуре, жизни и благосостоянию всей страны, чтобы накануне выборов напугать избирателей жупелом «красной опасности».