Девушка хочет повеселиться - Морин Мартелла

Я приняла решение. На похороны я не пойду, но посещу отпевание. Это позволит мне отдать усопшей последний долг и в то же время не присутствовать на кладбище. В последнее время я старалась обходить кладбища стороной.

В торжественно убранной церкви священник прочитал заупокойную молитву. Потом окропил гроб и два первых ряда святой водой.

А затем прозвучало:

— «Радуйся, Благодатная! Господь с тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего… Иисус».

Меня душил комок в горле, но я пробормотала ответ вместе со всеми остальными:

— «Святая Мария, Матерь Божья, молись за наши грехи ныне и в час нашей смерти. Аминь».

Затем я присоединилась к длинной очереди тех, кто желал выразить соболезнования ближайшим родственникам, сидевшим в первом ряду и напоминавшим гипсовые статуи. Джерри ждал меня на крыльце.

Сначала я увидела Пенелопу. Точнее, не увидела, а догадалась, что это она. По черной шляпе размером с колесо от телеги. Я выразила шляпе соболезнования и прошла дальше.

Следующей была Франческа. Она стояла с непокрытой головой, и ее длинные пепельные волосы того же оттенка, что и у миссис Бичем, отражали пламя церковных свеч. Она подняла на меня полные боли глаза.

Я пожала ей руку. Рука Франчески дрожала.

— Я искренне оплакиваю вашу мать, — прошептала я.

Едва эти слова сорвались с моих губ, как я с удивлением поняла, что говорю правду.

— Спасибо. — Она отвела взгляд.

Очередь сделала шаг вперед, и я оказалась лицом к лицу с Джейми.

Его ввалившиеся глаза были обведены темными кругами, одежда измята. Казалось, он только что сошел на берег после долгого плавания в трюме.

— Энни… — Он вцепился в мою руку, как утопающий.

Я тут же забыла все приготовленные заранее слова и проглотила язык.

Мы смотрели друг на друга, пока за моей спиной не начали нетерпеливо покашливать.

— Энни, вы приедете к нам? — вдруг спросил Джейми.

Я не поверила своим ушам. Но потом сообразила, что он имеет в виду поминки. Сегодня особняк на Хейни-роуд посетит множество людей. Такова традиция. Я с облегчением кивнула; естественно, Джейми принял это за знак согласия.

— Тогда еще увидимся. Нам нужно поговорить.

— Нет, я…

Но его руку уже пожимал кто-то другой, оттеснив меня в сторону.

Я вышла из церкви. Джерри пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать от меня.

— Мне нужно выпить.

Не нужно было приходить сюда. Во всем был виноват Джерри. Именно он настоял на том, чтобы я отдала ей последний долг. Джерри Даннинг, доморощенный психолог и новоявленный эксперт по отношениям между людьми… А чем это кончилось? В результате Джейми решил, что я приеду на Хейни-роуд…

— Как насчет «Бодливой козы»? — спросил Джерри.

Я захлопала глазами.

— Пивной неподалеку. Обычно там тихо.

— Мне все равно.

Но с «Бодливой козой» он ошибся — тихо там не было. Местная футбольная команда выиграла матч, и пивная была набита бурно ликовавшими болельщиками. Я протискивалась в угол; тем временем Джерри пытался пробиться к стойке.

Шум стоял оглушительный, так что перекинуться словом было невозможно. Мы просто кивали головами поверх стаканов, а вокруг покачивалось разноцветное людское море и прижимало нас друг к другу.

Джерри пытался защищать меня, но против двух сотен футбольных болельщиков он был бессилен. Было так жарко и тесно, что он помог мне снять жакет. Когда его руки коснулись моей груди, я вздрогнула, но попыталась не показать виду. Я видела, что ему тоже стало неловко. Однако футбольные болельщики были тут ни при чем.

Мы пытались не смотреть друг на друга, но это было невозможно, поскольку наши лица почти соприкасались. Толпа продолжала покачиваться и напирать.

Я пристыдила себя. Как можно питать грешные мысли, если ты только что вышел из церкви с поминальной службы? Но тут нас снова прижали друг к другу, и стало ясно, что о церкви Джерри думает меньше всего на свете.

Он прижался губами к моему уху.

— Хочешь еще?

Мы были так близко, что я могла бы пересчитать каждую щетинку, пробивавшуюся на его подбородке. А затем его губы оказались на уровне моих глаз. Он знал, чего я хочу. Явно не второй порции сода-виски.

Не знаю, кто из нас первым проявил инициативу, когда мы добрались до дома. По дороге мы вели себя сдержанно, но едва Джерри вставил ключ в замок, как наши губы слились и мы буквально ввалились в прихожую. Из открытой двери дуло, но нам было все равно. Его губы были такими нежными, твердыми и чудесными одновременно, что все остальное не имело значения. А язык имел вкус «Саузерн Комфорт», и это сводило меня с ума.

— Ох, Джерри… — Я раздвинула полы его рубашки и вздрогнула, увидев смотревшую на меня тонкую полоску темных волос. Но тут он снова поцеловал меня, и я забыла обо всем на свете. Даже если бы под его рубашкой скрывался тропический лес, какая разница?

— Энни… — простонал он, не отрываясь от моей шеи, и я почувствовала прикосновение его зубов. Ах, как сладко было прижиматься к его жаркому, сильному, вышедшему из повиновения телу…

Он пинком закрыл дверь, и мы целовались до тех пор, пока меня не охватило пламя.

Джерри начал расстегивать мою блузку. Его руки дрожали от нетерпения, были неловкими, неуклюжими, не могли справиться с пуговицами и действовали слишком медленно.

Я начала помогать ему. Но тут он перестал быть неуклюжим; его руки делали все как надо.

И я поняла, что нам будет хорошо. Так хорошо, как никогда в жизни.

А потом он сказал это слово. Прошептал его в перерыве между двумя жгучими поцелуями. Прошептал еле слышно. Но ошибиться было невозможно.

— Салли…

Я оттолкнула его. Ударила в грудь двумя сжатыми кулаками.

Изумленный, Джерри отлетел в сторону.

— Что? Что я сделал? Что-то не так?

— Что-то не так? — крикнула я, прикрывая грудь, заправляя блузку в юбку и решительно застегивая «молнию». Все было не так.

— Что случилось? — повторил он.

— Ты назвал меня Салли! — злобно выпалила я. — Что?

— Ублюдок! Ты назвал меня Салли!

— Неправда! Я сказал «Энни».

— Ты сказал «Салли» Думаешь, я не знаю, как меня зовут? Как ты смел назвать меня именем своей жены? — Ослабев от ярости, я схватила ремень сумки и пошла наверх, волоча ее за собой.

— Энни! — окликнул Джерри. Его голос был жалобным, как у брошенного ребенка.

Он и был ребенком. Ребенком-переростком, все еще звавшим свою жену-мамочку.

— Энни, прости меня.

— Слишком поздно, ублюдок! — крикнула я, дрожа от злости. Ну и от досады тоже.

— Все равно она моя бывшая жена! — яростно проревел он.