Черный плащ немецкого господина - Галина Грановская

На Лице Вернера явно обозначилось беспокойство. Все пошло, явно, не по заготовленному сценарию.

— Лора, нам лучше уйти, — умоляюще произнес он. — Иначе вы неизвестно до чего договоритесь. Все-таки это твой брат. К чему эта ссора?

— Замолчи, неудачник! — обернулась к мужу Лора. — Ты ничего не понимаешь! Нищий губошлеп! Чуть на него прикрикнули, он уже готов ползти назад. Только, вот вопрос, куда? Твоя фирма прогорела, а ты даже не в состоянии осознать, какие деньги мог бы иметь, если бы не был таким… таким идиотом!

— Лора…

— Это ты всегда молчишь, а я молчать не буду! У меня есть доказательства! И я сумею ими воспользоваться! — гневно сверкнула глазами.

Это было уже слишком. Угрожать Паулю Барбье в его собственном доме!

— Еще слово и тебе придется искать другое место для ночлега, — предупредил он.

— Я уйду, я сама уйду сейчас, но я еще вернусь! — крикнула гневно Лора и выбежала из комнаты.

Вернер виновато развел руками. Глаза его бегали.

— Извини, Пауль, она сама не понимает, что делает и что говорит. Это все стресс. Не принимай близко к сердцу. Она очень много нервничала последнее время, очень переживала по поводу твоей… твоего исчезновения.

А еще больше — по поводу неожиданного возвращения, хотел съязвить он. Но смолчал. В конце концов, Вернер здесь ни при чем. Он никогда не видел его раньше, но и короткого знакомства было достаточно для того, чтобы понять, что он за человек. Человек с оглядкой. Слегка трусливый. Что в данном случае, является скорее положительным качеством — не спешит делать гадости близким. Чтобы потом, не дай Бог, не пришлось расхлебывать их самому. И, конечно же, он сразу понял, что Пауля Барбье голыми руками не возьмешь. С такими лучше не ссориться.

— Похоже, сестрица решила объявить меня умалишенным, и запереть в дурдом, чтобы в полной мере попользоваться моими денежками, — с усмешкой объяснил он. — Только напрасно она надеется на такой оборот событий.

— Вообще-то… вообще-то, ей пришла в голову совсем другая, как я теперь понимаю, совершенно дикая мысль… — кусая нижнюю губу, пробормотал Вернер. — Она… — начал он и замолчал.

— Случается, дикие мысли провоцируют дикие поступки, — вздохнул Пауль. Встал с дивана, подошел к столу, на котором стояла ваза с фруктами, выбрал яблоко и взял в руки лежавший рядом нож. — Ей нужно помочь выбросить их из головы. И просто наслаждаться жизнью, такой, как она есть. Поверь, у нее другой жизни не будет. Ты согласен?

Он ловким движением перерубил яблоко пополам и протянул одну половинку Вернеру. Тот принял ее слегка дрожащей рукой.

— Я поговорю с ней, я поговорю, я все ей объясню.

— Спасибо, Вернер, — Пауль положил нож на стол и протянул руку для рукопожатия. — У тебя, кажется, возникли небольшие финансовые трудности? Я был бы счастлив помочь. В самом деле. Как только вернешься домой, напиши мне сразу же, в чем суть проблемы. Думаю, мы ее решим в ближайшие дни.

Лицо Вернера порозовело.

— Мы улетаем завтра же. Не думай, что я рассчитывал на помощь. Я не имел в виду ничего такого…

— Я тоже ничего такого не имею в виду, — перебил его Пауль, — кроме одного — искреннего желания тебе помочь. Бескорыстно, по-родственному, без возврата долгов. Ну, а теперь довольно разговоров. Голова раскалывается. Если не возражаешь, я тебя покину. Прилягу, устал.

Он и в самом деле очень устал находиться в постоянном стрессе. После всего, что с ним приключилось, он пока еще быстро уставал. Может быть, стоит и в самом деле, отправиться в какой-нибудь санаторий, как советует его лечащий врач? Куда-нибудь на берег моря. Сколько прекрасных мест на свете, которые заряжают жизненной энергией, будят фантазию. Может быть, он и отправится, но не сейчас. Чуть позже, когда разберется с этой парочкой. Ну, и с кое — какими делами.

— Да, да, конечно… Конечно, — поспешно отозвался Вернер. — Только там, наверху — крикнул уже вслед — некоторый беспорядок. Ты понимаешь, когда мы получили это известие… И никто не убирал эти дни… Прислуга приходит убирать только к выходным, Лора решила, нечего понапрасну тратить деньги, — Вернер осекся.

— Понимаю.

Когда вы получили известие о моей смерти, то первым делом ринулись осматривать возможную добычу. А прислуга — это лишние глаза.

Широкая лестница на второй этаж. Четыре картины на стене — почему их четыре? Он приостановился. Их должно быть… должно быть шесть, по три на каждый пролет. Вот и гвозди об этом же говорят. На втором этаже кабинет и спальни. Кабинет был освещен, и дверь в него была распахнута настежь. Он помедлил на пороге, залюбовавшись парой напольных ламп, причудливые фонари которых поддерживали нежно просвечивающие руки нимф. Эти старинные лампы, достались Паулю в наследство от матери. Она просто помешана была на красивых и дорогих вещах. Жаль, от нее немногое осталось. Отец Пауля быстро проиграл и ее деньги, и ее дом, наполненный прекрасными вещами. Уцелело всего несколько картин и нимфы. В детстве, когда включали эти лампы, нимфы из розового мрамора оживали, и Пауль, случалось, даже беседовал с ними. Та, что сейчас стояла слева от него, была всегда грустна, и ему хотелось ее утешить. Та, что справа, полуприкрыв глаза, таинственно и многозначительно улыбалась. Эти нимфы, казалось, знали о нем больше, чем он сам о себе. Коснувшись в знак приветствия гладкой прохладной руки, он внимательно оглядел комнату, прежде чем опустился в кресло у письменного стола. В этой комнате, как и во всем этом доме, царила классика. Его другие дома наполнял модерн. Но здесь Пауль Барбье хотел воссоздать атмосферу своего детства, тех счастливых дней, когда еще жива была его мать. Два огромных окна выходящих в сад, а между ними большой, написанный знаменитым художником, портрет. Он остановился перед ним и долго, со смешанным чувством удовольствия и гордости рассматривал этот портрет самоуверенного, сильного и удачливого молодого человека, небрежно прислонившегося к белой колонне террасы. За его спиной сияла под солнцем голубая морская гладь. Море. Пауль Барбье любил море, любил воду.

Еще несколько картин украшали стены кабинета — подлинники французских импрессионистов. В углу высокий книжный шкаф, набитый дорогими иллюстрированными изданиями и папками с проектами. В углу между двумя кожаными креслами, точными копиями исторических образцов итальянских мастеров XIII века, инкрустированный столик Pozzoli с пустой вазой посредине. И огромный иранский ковер ручной работы на полу.

Вернер не зря извинялся — на просторном столе из красного дерева, царил настоящий беспорядок. Вынутые из ящиков бумаги и конверты громоздились на поверхности, несколько папок лежало прямо на ковре. Что можно искать в кабинете погибшего от несчастного случая архитектора? Усмехнулся. Вряд ли их интересовали его работы. Или его деловая переписка. Завещание — вот что они искали. Пауль очень аккуратный, очень предусмотрительный — вдруг да составил? Если да, то кому он оставил свое немаленькое состояние? Но Пауль Барбье завещания не составлял. Потому что не собирался умирать в расцвете лет. Он еще не сделал и десятой доли того, что ему предначертано сделать. Ни один человек не может покинуть этот мир до тех пор, пока не выполнит своей задачи.

Он выдвинул нижний ящик стола и начал укладывать бумаги. Всякий кавардак действовал на нервы. Настоящий порядок он наведет позже, а пока просто очистит поверхность. На столе не должно быть ничего, кроме компьютера. Абсолютно ровная поверхность. Пауль Барбье любил порядок. Как сказал в одном из интервью его секретарь, его босс не уставал повторять: если ты сел за стол, ничто не должно отвлекать твоего внимания от работы.

Начал с писем. Деловая переписка — второй ящик. А в верхнем Пауль хранил только самые срочные документы и счета. Все, что связано с последними заказами.

Прошло больше месяца со времени пожара в аэропорту, а газеты все еще были полны рассказами очевидцев, тех, кто волею случая оказался в тот момент в аэропорту, и фотографиями тех немногих счастливчиков, кому удалось сойти живыми с развалившегося на куски самолета. Телевизионщики крутили страшные кадры хроники, показывали передачи, связанные с чудовищной катастрофой, катастрофой последнего десятилетия, как ее называли. «Это был настоящий ад, все кричали, дети плакали. Я в жизни не испытывал такого страха как тогда, когда нас понесло на здание», — лицо мужчины с забинтованной головой страдальчески морщилось. — Это был ад, сущий ад…» «Самолет протаранил стену прямо на моих глазах, я чудом остался жив. Это было так ужасно. Собирался лететь на отдых в Египет… Никогда и никуда я больше не полечу самолетом. Только поездом или машиной», вторил другой пострадавший.

Число погибших, останки которых удалось идентифицировать, перевалило за две сотни. Но сколько погибших было на самом деле, узнать было невозможно, в то злосчастное весеннее утро залы ожидания аэропорта были переполнены.