Смертная чаша весов - Энн Перри

Час спустя, снова танцуя с нею, он увидел, как Клаус оживленно беседует с пожилым мужчиной, который, как ему сказала его партнерша, был прусским аристократом.

— По выправке он похож на военного, — заметил Монк.

— Так оно и есть, — ответила Эвелина, пожав прелестными плечиками. — Почти все мужчины прусской знати — солдаты. Для них это непременное состояние. Я терпеть их не могу. Они такие надменные и холодные, и в них нет и капли юмора.

— Ты знаешь многих из них?

— Увы, слишком многих. — Дама сделала выразительный жест, означающий недовольство. — Клаус часто приглашает их к нам, даже в наш охотничий домик в горах.

— А тебе это не нравится?

— Я не выношу их. Но Клаус верит в то, что однажды — и очень скоро — мы станем союзниками Пруссии, поэтому лучше уже теперь стать их друзьями, прежде чем это сделают другие и мы упустим свой шанс.

Это было настолько цинично, что для Уильяма вдруг стих смех, огни люстр стали неприятно слепить глаза, а шум голосов теперь резал ухо.

Впрочем, когда он посмотрел на смеющееся лицо Эвелины, все мгновенно прошло.

Однако ее слова о том, как ее муж обхаживает пруссаков, не шли у детектива из головы. Клаус был за объединение Германии, но не для блага своей страны, а в собственных интересах. Неужели он надеется, что насильственное объединение сделает его еще могущественнее? Могло ли возвращение Фридриха скомпрометировать такой союз? Неужели Зейдлиц испугался этого и убил принца? Что ж, это вполне возможно. Чем больше Монк думал об этом, тем более вероятным все это ему казалось. Но это никак не могло помочь Рэтбоуну.

Единственным человеком, который еще беспокоился о судьбе Зоры, была Ульрика. Странные слова, сказанные ею Монку, тоже не выходили у него из головы.

В полночь Уильям пил шампанское. Играла музыка, и ему снова хотелось танцевать. Не найдя Эвелины, он пригласил стоявшую поблизости даму.

Наконец около часа ночи сыщик ухитрился остановиться в танце достаточно близко от Эвелины, а она к этому времени уже избавилась от присутствия мужа и, смеясь, провальсировала мимо Монка с кавалером. И потом Уильям и Эвелина снова были вместе. Они танцевали, подчиняясь ритму музыки, как чему-то совершенно для них естественному, скользя так же легко и непроизвольно, как пена на морской волне. Детектив вдыхал запах надушенных волос своей подруги и чувствовал тепло ее кожи, когда они расходились и снова сходились в танце. Щеки фон Зейдлиц рдели, глаза смеялись…

Чтобы перевести дыхание после нескольких туров вальса, они наконец остановились вблизи оживленной группы гостей, многие из которых, отдыхая, с удовольствием пили прохладное шампанское. Свет огней искрами отражался в хрустале бокалов, а также в бриллиантовых диадемах, колье и серьгах.

Монк, оглядываясь, почувствовал внезапную симпатию к этому крохотному независимому государству с его традициями, обычаями, старинной столицей и страстным желанием сохранить независимость. Возможно, единственным разумным выходом для него было бы присоединение к другим странам и образование одной огромной нации. Но если Фельцбург это сделает, будет утеряно что-то невозместимое, и сыщик сожалел бы об этой утрате. И разве не скорбели бы об этом те, кто потерял бы свои наследные права на родину?

— Представляю, как вам будет тяжело видеть прусское воинство, марширующее на улицах вашего города! — импульсивно воскликнул Монк, обращаясь к Эвелине. — Фельцбург станет всего лишь маленьким заштатным городком, как все остальные столицы земель под правлением Берлина, Мюнхена или любой другой столицы. Мне понятно ваше желание бороться, даже если эта борьба бесполезна.

— Я лично не собираюсь бороться, — вдруг раздраженно промолвила фон Зейдлиц. — Это же напрасные усилия и жертвы! Наша семья всегда может уехать отсюда в Берлин. Там нам будет не хуже… а возможно, даже лучше.

Мимо прошел лакей с бокалами шампанского на подносе, и Эвелина, взяв один из бокалов, поднесла его к губам.

Уильям остолбенел, потрясенный ее словами, и невольно перевел взгляд на Бригитту — та улыбалась, но, как ему показалось, в ее глазах было страдание. Он видел, как она вдруг часто заморгала, словно сдерживала слезы, а ее грудь при этом взволнованно вздымалась. Однако спустя несколько мгновений фон Арльсбах уже спокойно говорила со своей соседкой.

Эвелина, должно быть, тоже заметила это. Не могла же она быть такой циничной, как ее слова…

— Когда ты уезжаешь в Лондон? — спросила она, кокетливо склонив головку набок.

— Очевидно, завтра, а может, послезавтра, — ответил Монк с сожалением.

Женщина посмотрела на него широко открытыми карими глазами.

— Видимо, это необходимо?

— Да, — ответил сыщик. — У меня есть моральное обязательство перед другом. У него серьезные неприятности, и я должен быть с ним в критические минуты.

— А ты уверен, что можешь ему помочь? — Это прозвучало почти как вызов.

Чему-то смеялась стоявшая за Эвелиной дама, а ее кавалер собирался произнести тост.

— Не уверен, но я должен попытаться, — ответил Уильям. — Во всяком случае, обязан хотя бы быть рядом с ним.

— Но какой в этом смысл, если помочь ты не можешь? — посмотрела на него в упор фон Зейдлиц, и в голосе ее прозвучала ирония.

Монк был удивлен. Этот вопрос показался ему абсурдным. Ведь речь шла о дружбе и верности! Нельзя оставлять человека в несчастье.

— А какие у него неприятности? — не унималась недовольная Эвелина.

— Он принял неправильное решение, — ответил Уильям. — И, кажется, это ему дорого обойдется.

Его собеседница пожала плечами.

— Он сам в этом виноват. Почему ты должен из-за этого страдать?

— Потому что он мой друг. — Сыщик думал, что такой ответ будет предельно ясен.

— Это смешно! — полуудивленно-полусердито сказала капризная Эвелина. — Разве тебе не хочется остаться с нами… со мною? В конце недели мы уезжаем в охотничий домик в лесу. Ты должен поехать с нами. Клаус большую часть времени будет занят своими пруссаками, а нас ждет масса интересных впечатлений. Мы будем совершать прогулки в лес верхом, устраивать пикники, а по вечерам собираться у костра. Это так красиво! Ты забудешь все свои заботы.

Это действительно звучало привлекательно. Он сможет быть с Эвелиной, смеяться вместе с ней, держать ее за руку, любоваться ее красотой, чувствовать ее близость… Или же его ждет возвращение в Лондон и разговор с Рэтбоуном, когда придется сказать ему, что жертвой убийства должна была стать Гизела, а не Фридрих. Таким образом, она не могла быть убийцей своего мужа, хотя им вполне мог быть Клаус. Вероятнее всего, Фридрих был убит случайно, по ошибке, что вдвойне доказывает невиновность Гизелы. Его также мог убить лорд Уэллборо или кто-то, действующий по поручению Бригитты или, что еще хуже, по указанию герцогини. А что, если это сделала сама Зора?

Уильяму придется присутствовать на суде, видеть, как Рэтбоун пытается бороться и проигрывает, и сознавать, что он губит свою репутацию и все, что так кропотливо построил за всю свою профессиональную жизнь.

Конечно, рядом с Оливером будет Эстер. Она постарается сделать все возможное, ломая себе голову, как ему помочь, проводя бессонные ночи в мучительных раздумьях и тревоге…

И даже когда все кончится и Рэтбоуна будет ждать беспощадная критика, насмешки и позор за его нелепый поступок, за вызов, брошенный обществу, Эстер останется с ним. Эта женщина готова помогать ему и защищать его, даже если потом, наедине с собой, она не поскупится на суровое осуждение. Эстер заставит адвоката подняться и снова начать борьбу, заставит его принять вызов общества, несмотря на всеобщий гнев и презрение. Чем больше Оливер будет нуждаться в помощи, тем сильнее будет поддерживать его мисс Лэттерли.

Монк с неожиданной теплотой вспомнил, как в самый трудный для Рэтбоуна час, когда он был напуган и находился в полном смятении, Эстер на коленях умоляла его не сдаваться, и ее уговоры, а порой и суровая критика вернули ему силу и решимость продолжать борьбу. Даже в страшные для себя минуты, когда ей казалось, что Оливер не прав, девушке и в голову не приходило бросить его. Ее преданность не зависела ни от того, прав он или виноват, верила ли она или не верила в его успех, — это была решимость не покидать его даже в час поражения, в том числе если он сам был повинен в нем.

В Эстер не было кокетливой прелести Эвелины, не было ее красоты или обаяния. Но в ней жили смелость и неизменное благородство искренней натуры, что для пресытившегося славой Рэтбоуна сейчас было подобно глотку чистой ледяной воды.

— Благодарю, — сдержанно ответил Монк на приглашение фон Зейдлиц. — Я уверен, что это было бы великолепно… но мой долг зовет меня в Лондон… долг перед друзьями, которые мне дороги. — Он отвесил поклон и с истинно немецкой официальностью щелкнул каблуками. — Ваше общество было несказанно приятным, графиня, но, увы, пора вернуться к суровой действительности. Доброй ночи… и прощайте.