Трое в лодке (не считая собаки) - Джером Клапка Джером

class="td">Он искренне думает, что доставил им удовольствие, и обещает спеть после ужина еще. Speaking of comic songs and parties, reminds me of a rather curious incident at which I once assisted; which, as it throws much light upon the inner mental working of human nature in general, ought, I think, to be recorded in these pages. В связи с куплетами и вечеринками я вспомнил один любопытный случай, которому я был свидетелем. Он бросает яркий свет на процесс человеческого мышления и потому, думается мне, должен быть упомянут в этой книге. We were a fashionable and highly cultured party. Нас собралось несколько человек, очень светских и высококультурных. We had on our best clothes, and we talked pretty, and were very happy-all except two young fellows, students, just returned from Germany, commonplace young men, who seemed restless and uncomfortable, as if they found the proceedings slow. Мы надели свои лучшие костюмы, вели тонкие разговоры и были очень довольны — все, кроме двух молодых студентов, только что вернувшихся из Германии. Это были самые обыкновенные юноши, и они чувствовали себя как-то беспокойно и неуютно, словно находя, что время тянется слишком медленно. The truth was, we were too clever for them. Дело в том, что мы были для них чересчур умны. Our brilliant but polished conversation, and our high-class tastes, were beyond them. Наш блестящий, но утонченный разговор и наши изысканные вкусы были им недоступны. They were out of place, among us. В нашей компании они были явно не к месту. They never ought to have been there at all. Им вообще не следовало быть здесь. Everybody agreed upon that, later on. Впоследствии все пришли к этому выводу. We played morceaux from the old German masters. Мы играли произведения старинных немецких композиторов. We discussed philosophy and ethics. Мы рассуждали о философии, об этике. We flirted with graceful dignity. Мы с изящным достоинством занимались флиртом. We were even humorous-in a high-class way. Мы даже острили — в светском тоне. Somebody recited a French poem after supper, and we said it was beautiful; and then a lady sang a sentimental ballad in Spanish, and it made one or two of us weep-it was so pathetic. После ужина кто-то прочитал французские стихи, и мы нашли их прекрасными. Потом одна дама спела чувствительную балладу по-испански, и некоторые из нас даже заплакали, до того она была трогательна. And then those two young men got up, and asked us if we had ever heard Herr Slossenn Boschen (who had just arrived, and was then down in the supper-room) sing his great German comic song. И вдруг один из этих молодых людей поднялся и спросил, слышали ли мы когда-нибудь, как герр Шлоссен-Бошен (он только что приехал и сидел внизу в столовой) поет немецкую комическую песню. None of us had heard it, that we could remember. Никому из нас как будто не приходилось ее слышать. The young men said it was the funniest song that had ever been written, and that, if we liked, they would get Herr Slossenn Boschen, whom they knew very well, to sing it. Молодые люди сказали, что это самая смешная песня на свете и что, если угодно, они попросят герра Шлоссен-Бошена, с которым они хорошо знакомы, спеть ее. They said it was so funny that, when Herr Slossenn Boschen had sung it once before the German Emperor, he (the German Emperor) had had to be carried off to bed. Это такая смешная песня, что когда герр Шлоссен-Бошен спел ее германскому императору, его (германского императора) пришлось увести и уложить в постель. They said nobody could sing it like Herr Slossenn Boschen; he was so intensely serious all through it that you might fancy he was reciting a tragedy, and that, of course, made it all the funnier. Никто не может спеть эту песню так, как герр Шлоссен-Бошен, говорили они. Исполняя ее, герр Шлоссен-Бошен все время так глубоко серьезен, что может показаться, будто он играет трагедию, и от этого все становится еще смешнее. They said he never once suggested by his tone or manner that he was singing anything funny-that would spoil it. Он не показывает голосом или поведением, что поет что-то смешное, — это бы все испортило. It was his air of seriousness, almost of pathos, that made it so irresistibly amusing. Именно его серьезный, почти патетический тон и делает пение таким бесконечно забавным. We said we yearned to hear it, that we wanted a good laugh; and they went downstairs, and fetched Herr Slossenn Boschen. Мы заявили, что жаждем его услышать, что испытываем потребность в здоровом смехе. Молодые люди спустились вниз и привели герра Шлоссен-Бошена. He appeared to be quite pleased to sing it, for he came up at once, and sat down to the piano without another word. Он, по-видимому, был рад нам спеть, потому что пришел немедленно и, не говоря ни слова, сел за рояль. "Oh, it will amuse you. — Вот-то будет забава! You will laugh," whispered the two young men, as they passed through the room, and took up an unobtrusive position behind the Professor's back. Вы посмеетесь, — шепнули нам молодые люди, проходя через комнату, и скромно заняли места за спиной профессора. Herr Slossenn Boschen accompanied himself. Герр Шлоссен-Бошен аккомпанировал себе сам. The prelude did not suggest a comic song exactly. Вступление не предвещало особенно смешной песни. It was a weird, soulful air. It quite made one's flesh creep; but we murmured to one another that it was