Проклятая реликвия - Средневековые убийцы

— Входи, брат.

— Благодарю, благодарю.

Иосиф прохромал в больницу и посмотрел на кровати.

— Слава Богу, ни одного больного.

Эндрю улыбнулся. Он все еще оставался скрюченным после своего ранения, и боль, а также сдержанное выражение лица никогда не покинут его, но он был доволен.

— Нет. Никаких больше бродяжек, брат.

Иосиф, прищурившись, наблюдал за ним. Да, из этого парня получится хороший послушник. Жаль, что его женщине придется искать себе нового возлюбленного, но так уж сложилось. Те, кого позвал Господь… ну, и все такое прочее.

А уж где можно услышать более ясный зов, чем тот, что услышал человек, прикоснувшийся к проклятой реликвии, с которой никогда не сможет расстаться? Реликвия оставалась в шкатулке, под надежным присмотром Эндрю. Одно время Иосиф думал, не лучше ли отдать ее епископу, но кое-что заставило его засомневаться в этом. Он долго беседовал с сэром Болдуином, и оба решили, что лучше держать все в тайне.

В любом случае, Эндрю к ней однажды прикоснулся, поэтому на нем лежит проклятье — хранить ее. Если он передаст ее другому — умрет.

Вот почему он теперь здесь. Он мог бы оставить больницу и жениться на Энни, но слишком тяжел этот груз, чтобы взвалить такую ношу и на нее.

Нет, чем погубить и ее жизнь, он проведет остаток своей здесь. Потому что он знает — стоит ему оставить больницу и отказаться от реликвии, и он умрет. Так же точно, как умерли Уилл и Адам. По крайней мере, здесь он в безопасности.

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Кембридж, конец июля 1353 года

Старый монах закрыл глаза и с облегчением прочитал молитву, когда увидел башни и крыши, вздымающиеся над далекой линией деревьев. Ноги его устали и болели, и спина тоже ощутимо ныла. Эта боль все усиливалась с самого Рождества. Лето началось неудачно для путешествий, с неурочных гроз и сильных ливней, а теперь настала изнуряющая, иссушающая жара, которая высасывала из него скудные остатки сил. Солнце ослепительно пылало в безоблачном небе, и даже фермеры, обычно приходившие в восторг, если лето выдавалось сухим, жаловались, что урожай горит на корню, а земля сделалась сухой и твердой. Монах кинул взгляд на своего спутника, пылкого, по-собачьи преданного послушника, согласившегося отложить свои занятия и отправиться вместе с ним в долгое паломничество, которое началось в аббатстве в Эксетере.

— Осталось уже недолго, отец Эндрю, — доброжелательно сказал младший, видя, как изнурен наставник. — Мы найдем маленькую, тихую гостиницу, и вы сможете восстановить силы. Пока вы отдыхаете, я схожу на общественную лекцию, которые читают тамошние ученые — если, конечно, кто-нибудь из них пережил чуму. Я слышал, что Смерть тяжело поразила университеты.

— Это так, Урбан, — отозвался Эндрю, припомнив гнетущие месяцы три года назад, когда по всему цивилизованному миру промчалась отвратительная зараза и унесла больше жизней, чем возможно было достойно похоронить. — Она забрала всех до единого доминиканцев из Кембриджа, упокой, Господи, их души.

— Это наше окончательное место назначения? — резковато перебил его Урбан, почуяв в старшем монахе редкое для того желание поговорить и твердо намерившись основную часть беседы взять на себя. — Конец поисков? Наверняка я уже сумел завоевать ваше доверие, и вы можете сказать мне, зачем мы покинули Эксетер среди ночи и долгие месяцы странствуем по непроезжим дорогам?

— Я доверяю тебе, Урбан, — ответствовал Эндрю, понимая, что пришло время быть честным, но не желая взваливать такое тяжкое бремя на плечи молодого спутника. — Потому я и попросил сопровождать меня — ты тот самый послушник, кто лучше всех подходит моим нуждам. Я намеревался завершить странствия в Норвиче, но слабею с каждым днем и не уверен, что мне достанет сил завершить то, что начал. Может сложиться так, что придется просить об этом тебя.

— Я это сделаю, отче, — пообещал Урбан, решив, что старик ему в некотором роде польстил. Эндрю не был добродушным наставником, и бывали случаи, когда юноше казалось: что бы он ни сделал, тот не будет им доволен. Его все время сравнивали с другим учеником, у которого имелось все, чем должен обладать послушник, и Урбан часто думал, сумеет ли он когда-нибудь соответствовать взыскательным требованиям Эндрю. — Я обещал послушание, и сделаю все, что необходимо.

— Это будет означать твою смерть, — сказал Эндрю, глядя, как в карих глазах юноши вспыхивают сначала тревога, а потом недоумение. — Ты помнишь слухи о реликвии Святой Крови — той, под высоким алтарем? Сказано, что на ней лежит проклятье.

Урбан растерялся, услышав упоминание о такой странной теме, но постарался спрятать растерянность: он не выдержит, если Эндрю сочтет его глупым или не от мира сего.

— Мы — послушники — дразним этим друг друга. Берем щепку и суем ее в чьи-нибудь руки, и говорим при этом, что теперь он умрет, потому что к его незащищенной коже прикоснулся кусочек Истинного Креста, залитый кровью Христа. Конечно, все это вздор. Никто на самом деле не верит в то, что она проклята.

Как только у него вырвались эти слова, Урбан пожалел об этом; Эндрю не обладал чувством юмора и обязательно с неодобрением отнесется к шуткам над реликвией, даже если она запятнана такой сомнительной репутацией. Он не мог подавить мысли, что безгрешный предыдущий ученик Эндрю не отнесся бы к такой вещи легкомысленно, и снова он, Урбан, окажется несостоятельным. К его изумлению, Эндрю не произнес ни слова упрека.

— Я уверен, что ты наслышан об убийствах в Эксетере, — сказал Эндрю немного погодя. — О том, как Хранитель Королевского Покоя по имени Болдуин де Ферншилль и его друг Саймон Патток обнаружили, что четверо грабителей завладели реликвией. Они передрались друг с другом, и трое из них погибли ужасными смертями. В конце концов реликвия оказалась в нашем аббатстве. Его выбрали за то, что оно находится внутри городских стен, значит, защищено от воров.

Урбан медленно кивнул, насторожившись и не желая выдать себя. Ему вовсе не хотелось заслужить обвинение в том, что он слушает сплетни мирян, которые рассказывают гадости о единственной реликвии в их аббатстве.

— Но я им не верю.

Эндрю скорчил гримасу, которая на его измученном, морщинистом лице сходила за улыбку.

— Я был четвертым вором, который выжил, — негромко произнес он. — Я все это видел. Собственно, ужасные события в Девоншире столько лет назад и послужили тому, что я отрекся от мирской жизни и принял постриг. Мы с моим братом Робом были преступниками… Господь спас мою душу, я расстался с постыдными поступками молодости. Я был грубым и никуда не годным человеком. Но я сумел понять могущество реликвии и хотел быть рядом с ней, чтобы точно знать: она останется там, куда ее поместили, и никто другой не попытается украсть ее с темными намерениями.

Урбан вытаращил на него глаза. Этой части истории он никогда не слышал. Он знал, что его наставник когда-то был необузданным; некоторые послушники утверждали даже, что он был вне закона, но ему и в голову не приходило, что Эндрю сыграл такую большую роль в истории реликвии. Конечно, это объясняет, почему он столько времени проводил у высокого алтаря, где спрятана реликвия.

— Понятно, — сказал он, сознавая, что его ответ недостаточен, но не сумев подобрать других слов, чтобы выразить свои чувства.

— И тебе известно, что произошло дальше. Приор Уильям де Регни отправил меня, как младшего посланника, в далекие края, в Венгрию и страну богемских королей, и я даже учился в иностранных университетах. — Эндрю рассмеялся коротким невеселым смехом. — Мой неумный братец и представить себе не мог, что я — его неотесанный, грубый брат — стану ученым и посланником! Я был и учителем и готовил своего лучшего студента к тому, чтобы он занял мое место в университете, но он… впрочем, ты знаешь, что с ним случилось. Реликвию я взял с собой, но постоянно тревожился о ее безопасности в таких далеких странах, а после долгих лет привез ее назад в Девоншир, в наше маленькое аббатство.

— Да, отец, — послушно сказал Урбан, не очень понимая, к чему идет этот разговор.

Выражение лица Эндрю оставалось сдержанным.

— Она могущественная — более могущественная, чем ты можешь себе представить. И она подлинная. Кроме того, чему я был свидетелем тридцать лет назад, существуют два древних пергамента, подтверждающих ее подлинность.

— Я слышал, что есть документы, но не думал, что это правда.

— Это правда, — сказал Эндрю с убежденностью, удивившей послушника. — Частица Истинного Креста заключена во флакон, завернутый в пергаменты. Любой может взяться за стекло, но прикоснуться к окровавленной щепке внутри — это верная смерть.

Урбан сглотнул, и ему показалось, что яркое солнце перестало быть таким теплым. На дереве застрекотала сорока, он подскочил и почувствовал, что руки трясутся. В его мозгу медленно стало складываться гадкое, подлое подозрение.