Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— А ваш деликатес при этом не сгорит? — поинтересовался Зубов, вовремя успев подхватить спектрометриста под локоть и поймать в воздухе очки, уже слетевшие с его выдающегося во всех отношениях носа.

— Что вы? Благодарю… — водрузил оптический прибор на место геолог. — Вы же не домну собираетесь над рыбой растапливать! К тому же при нагреве из тушки выделяются соки, и она варится в них, как в жаровне. Глина же не дает пару вырываться наружу.

— Испортит рыбу Славка, — буркнул идущий позади и о чем-то шепчущийся с приятелем Лапин. — Откуда он, городской, готовить-то умеет? У вас там, небось, у всех, повара да кухарки…

— Вы эти разговоры бросьте, — нахмурился Валерий Степанович, не одобряющий панибратского тона рабочих. — Вячеслав Игоревич — старательный работник. Если он, как-то раз, приготовил не совсем… вкусный обед…

Рабочие переглянулись и заржали: тот случай, когда молодой геолог умудрился пересолить суп настолько, что есть его было невозможно даже сильно разбавленным, был у всех на памяти.

— Я считаю, что товарищ Ростовцев усвоил урок и более такого не повторится. Тем более что как рыболов он произвел на меня впечатление…

— А ведь съестным не пахнет, — перебил начальника, поведя носом, Зельдович. — Ни рыбой, ни концентратом.

— Да и костром тоже, — заметил Мякишев. — А до лагеря — уже рукой подать.

— Ну я ему задам! — сразу позабыл про педагогику и цеховую солидарность Зубов. — Небось до сих пор удит! Ну я…

Валерий Степанович чуть ли не бегом пересек лагерь с действительно давно простывшим кострищем и с треском углубился в кусты, за которыми, по его мнению, скрывался разгильдяй-удильщик.

Но того не оказалось и на берегу. Только сиротливо лежала до половины в воде удочка, да изредка взбулькивала у берега посаженная на кукан рыба. Сам рыбак словно растаял в воздухе.

— Что-то тут не так… — вслух произнес начальник, но тут же в спину ему ткнулось что-то твердое:

— Руки подними, комиссар, — пробасил незнакомый голос. — Да не балуй, а то я ужасть какой пужливый — возьму да пальну с перепугу.

Чьи-то проворные руки расстегнули кобуру на поясе Зубова и выдернули из нее наган.

— Так-то лучше будет. Топай к своим, краснозадый!

На плечах вооруженных людей в военной форме, обступивших понурых геологов, в лучах заходящего солнца ясно виднелись погоны…

3

— Вот вам и сказочки…

Зельдович оторвался от щели между бревнами, откуда с большим трудом был выколупнут мох, затрамбованный неведомыми строителями от души, и протер слезящиеся от напряжения глаза.

Честно говоря, наблюдатель из него, при таком аховом зрении, был никакой, но что делать: по пути казачки, распознав в Зубове главного, изрядно намяли ему бока, и теперь начальник экспедиции сидел в углу, нянча левую руку, часто сплевывая скапливающуюся во рту кровь, и тихонько постанывал изредка. Лев Дмитриевич подозревал, что выбитым зубом и поврежденной рукой дело не ограничилось — слишком уж часто тот, морщась, дотрагивался до поясницы. Но что делать: происходя из семьи потомственных врачей, он в медицине совершенно не разбирался. Рабочие же, сразу по водворении в этот клоповник, уединились в другом углу и тихо перешептывались, бросая вороватые взгляды на товарищей по несчастью. И от этих взглядов спектрометристу становилось как-то не по себе…

— Что там видно? — поинтересовался Зубов чрезмерно спокойным тоном: по всему было видно, что это деланное спокойствие дается ему с огромным трудом, но он преодолевает боль. Лидер всегда оставался лидером, даже в таком положении.

— Все то же, — пожал плечами Зельдович. — Из полутора десятков виденных мной людей у верной дюжины — погоны на плечах. Чертовщина какая-то — на двадцать третьем году советской власти нас угораздило угодить в лапы белогвардейцев. Откуда они взялись?

— Мы ж вам говорили, — язвительно буркнул, на миг оторвавшись от своей увлекательной беседы, Лапин. — Не стоило сюда переться.

— Поставят вас к стенке, — поддержал дружка Мякишев. — Будет вам этот самый иродий.

— Иридий… — машинально поправил Валерий Степанович. — А почему только нас?

— А мы-то здесь при чем? Мы — люди подневольные.

— Знаем мы вашу неволю, — огрызнулся Лев Дмитриевич, не на шутку встревоженный словами рабочих. — За длинным рублем, небось, пошли. Не гнал вас никто.

— Ну и что с того? Повинимся, нас и простят. Кому мы, мужики сиволапые, нужны? А партейных они точно к стенке поставят. Славку-то, комсомольца вашего, наверное, уже вороны клюют.

— Откуда же они узнают, что мы партийные?

— А мы с Николаем скажем. Что, думаете, молчать будем, когда калеными шомполами прижигать станут да иголки под ногти загонять? Все как на духу и выложим. Небось, помилуют, православные.

— Вы сгущаете краски, — попробовал спорить Лев Дмитриевич, которого замутило при этих подробностях: в Гражданскую он был подростком, но помнил в подробностях, как их городок переходил, то к красным, то к белым, то к Петлюре, то к Махно… — В конце концов, мы просто ученые и к политике как таковой не имеем никакого отношения…

— Ага, — мстительно заметил Лапин, Зельдовича почему-то недолюбливавший. — Посмотрим, что ты запоешь, жиденок, когда они возьмут винтовочный шомпол, накалят на угольях докрасна, да вставят тебе…

— Прекратите все! — подал голос страдающий начальник. — Оставьте свою пикировку на потом. Сейчас нам надо думать о другом. Например…

Но узнать, о чем нужно думать, геологам было не суждено: дверь распахнулась и на пороге вырос здоровенный — под притолоку — казак с урядничьими погонами на плечах. От его медвежьих глазок, которыми он поочередно оглядел всех присутствующих, будто цыган на базаре лошадей, всем, включая рабочих, стало не по себе. Особенно при виде сложенной вдвое нагайки, мерно похлопывающей по широкой ладони.

— Ты и ты, — ткнул нагайкой, в Зубова и Зельдовича казак. — Со мной.

И повернулся, не трудясь проверить, следуют ли за ним названные.

— А с нами как, ваше благородие? — робко спросил Лапин, при виде «власти» разом растерявший всю свою наглость.

— А с вами опосля разберемся, — бросил через плечо казак. — После этих…

Геологи шли за посланцем, понурив головы, будто нашкодившие школьники, через все селение. Вооруженных конвоиров на этот раз не было, но мысли о побеге даже не возникало — чересчур уж много было вокруг людей. И почти у каждого если не карабин за плечами, то шашка на поясе. Лев Дмитриевич живо представил, как его, убегающего, настигает конский топот, над втянутой в плечи головой раздается певучий посвист отточенной стали… Видение было таким четким, что спектрометриста передернуло.

— Не егози, — буркнул конвоир, словно имевший глаза не спине. — Дернешься еще раз — так перетяну вдоль хребта, что мало не покажется.

— Да я ничего… — пролепетал геолог, без нужды протирая очки.

— Вот и иди спокойно.

Оба полагали, что их путь закончится у ближайшей сосны, но путешествие затянулось. Неведомое селение оказалось не таким уж и маленьким, как думалось вначале, и оставалось только дивиться, как местные власти проморгали у себя под боком если не городок, то крупное село. И к тому же довольно густо населенное: кроме казаков пленные видели мирных женщин и мужчин, считавших своим долгом оторваться от забот и полюбоваться на проходившую мимо троицу, множество детишек. И все они отнюдь не производили впечатления изгоев, отщепенцев, таящихся по лесным норам и болотным схронам. Наоборот, цветущий вид, выгодно отличающий их от виденных совсем недавно колхозников и горожан, справная одежда, румянец во всю щеку. Они явно чувствовали себя хозяевами положения и на пришельцев смотрели без боязни, а со здоровым любопытством, кое-кто — даже с некоторым сочувствием.

— А вам не кажется, что мы уже довольно далеко от озера? — вполголоса спросил Лев Дмитриевич Зубова. — А болота нет, как не было. Что же получается…

— Болтать команды не было, — тут же подал голос конвоир. — Придем на место, там и наговоритесь.

— Но мы…

— Молчать, — бросил урядник лениво, но таким тоном, что обоим сразу расхотелось перешептываться.

Наконец троица добралась до двухэтажного здания, могущего сойти за сельсовет или иное административное здание, если бы не полное отсутствие красного флага над дверями и каких-либо следов вывески. Изнутри сходство лишь усилилось: бесконечный коридор, множество безликих дверей…

— Разрешите, ваше высокоблагородие? — конвоир разительно переменился, приоткрыв одну из них после деликатного стука. — Привел я мазуриков, стало быть… Проходите, — пропустил он вперед геологов. — И чтобы без баловства у меня!

— А, это вы, Ковалев, — поднял голову от бумаг седовласый представительный человек с полковничьими погонами на плечах белого мундира. Оба ученых уже начали забывать «старорежимные» порядки, но такого язык не поворачивался назвать «товарищем» — только господином или, как казак, «высокоблагородием». — Благодарю за службу, ступайте. А вы, господа, проходите, присаживайтесь… Разговор у нас будет долгим.