И в горе, и в радости - Мег Мэйсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всегда находилась какая-то причина. Как только я скажу ему, это станет реально и мне придется все исправить. Времени не оставалось. Я рассказала.
Пока я воображала наш разговор, я думала, что представила каждую реакцию, которая могла возникнуть у Патрика, но она оказалась хуже, чем любая, которую я могла придумать сама, – мой муж спросил, на каком я сроке. Этот вопрос относился к опыту, которого у нас не было, его нельзя было задавать в наших обстоятельствах.
Я сказала:
– Восемь недель.
Он не спросил, как давно я знаю. Это было слишком очевидно. Он сказал:
– Не знаю, как я не догадался. – Как будто это была его вина, а затем наклонился вперед, положив локти на колени, и, глядя в землю, сказал: – Но мы сейчас не решаем, что делать.
– Нет, я просто сообщаю тебе.
– Значит, большой срочности нет.
– Нет. Но я не собираюсь излишне ждать без причины.
Он сказал «хорошо».
– В этом есть смысл.
Я вылила чай и вернула ему чашку.
– Мне пора. Увидимся дома.
– Марта?
– Что?
– Можешь дать мне несколько дней?
Я сказала, что еще не записалась к врачу. В любом случае это время у него будет.
* * *
Патрик не упоминал об этом, когда вернулся домой или в последующие дни, но он по-другому двигался по дому. Он рано пришел домой. Он не позволял мне ничего делать. Он всегда был со мной по утрам, но всякий раз, когда я просыпалась ночью, он был где-то в другом месте. Я знала: он думает только об этом.
В следующее воскресенье он зашел в ванную, когда я сидела в ванне, и примостился на бортике. Он сказал:
– Слушай, прости, что это заняло у меня так много времени. Я просто подумал – ты точно не хочешь его оставить?
Я сказала «нет».
– Тебе не кажется, что если бы мы его оставили – потому что я правда думаю, что ты была бы…
– Пожалуйста, не надо, Патрик.
– Хорошо. Просто я не хочу, чтобы в будущем мы пожалели, что не обдумали это.
Я мотнула ногой в воде.
– Патрик!
– Хорошо. Извини. – Он встал и бросил на мокрый пол полотенце. – Я сделаю тебе направление.
Рубашка и штанина его джинсов промокли. Когда он выходил из ванной, я сказала:
– Этого не должно было случиться.
Я сказала ему, что об этом никогда не шло речи. Но он не обернулся, просто бросил «хорошо, ага».
Я соскользнула под воду, как только он закрыл дверь.
* * *
В любом случае у меня был выкидыш.
Все началось утром в день визита к врачу, когда я толкала велосипед по крутому участку тропинки. Я знала, что это, но продолжила идти. Дома я позвонила Патрику на работу и подождала в ванной, пока все не закончилось. На улице было так холодно, что я все еще была в пальто, когда он вошел.
Он отвез меня в больницу и через несколько часов извинялся по дороге домой, что не мог придумать, что сказать. Я ответила, что все в порядке, я все равно не хотела об этом говорить. Я никому не рассказывала о том, что произошло, а плакать начинала, только когда Патрика не было дома, – сразу же, как только он уходил, от усилий сдержать слезы. Короткими, неистовыми рыданиями, вспоминая о том, что я собиралась сделать. По несколько минут, пока я бродила по дому, плача от благодарности за то, что она избавилась от меня первой.
* * *
Намного позже – слишком поздно, – когда мы с Патриком говорили о том, что произошло, я сказала «с ней», и он спросил меня, как я узнала, что это была девочка.
Я сказала, что просто знала.
– Как бы ты ее назвала?
Флора.
– Не знаю, – сказала я.
* * *
Есть такие вещи, такие преступления в браке, которые настолько велики, что за них нельзя извиниться. Вместо этого ты смотришь телевизор на диване, ешь ужин, который он приготовил, пока ты принимала душ после больницы, и говоришь:
– Патрик?
– Да.
– Мне нравится этот соус.
Мы сказали: холмы Котсуолдс, прогулка, или паб, или что-то в этом роде, просто чтобы выбраться из Оксфорда. Мы сказали: будет хорошо. Мы сказали, что доберемся туда через полчаса. Давай просто туда съездим.
От Дома Представительского Класса до поворота было десять миль. Патрик не повернул. К тому времени было без слов решено, что ни один из нас не хотел останавливаться, только ехать и ехать, пока расстояние позади нас не стало огромным. Я смотрела в окно на кучку домов, отвернувшихся от дороги. Их становилось больше по пути в деревню, потом они снова редели. Справа шли поля. Мы держались шоссе. Оно сузилось, с обеих сторон вырос лес. Оно замедлялось, проходя через другие деревни, изгибалось, расширялось и ускорялось, шло мимо какой-то города. Промышленные окраины превратились в длинный участок сельской местности. Площадки для отдыха. Знаки съезда на М6. На них было написано: «Бирмингем, следующий съезд». Дорога перестала быть красивой. С другой стороны опять стало красиво. Патрик спросил, как дела. «Хорошо». – «Я не голоден, а ты?» – «Не особо». – «Хочешь музыку?» – «Ты?» – «Не особо».
Мы миновали вывеску с надписью «Манчестер 40», посмотрели друг на друга и молча улыбнулись, выпучив глаза, как два человека в толпе, признающиеся в общей тайне. Шесть полос, движение стало плотным, а водители по обеим сторонам стали знакомыми в ходе торможений, остановок и повторного старта. Они курили, стучали по рулю. Пассажиры смотрели в свои телефоны, ели и пили, клали ноги на приборную панель.
Затем мы проехали мимо Манчестера. Сельская местность, но обычная, усеянная фабриками. Силосы. Порой вдоль дороги появлялся деревенский дом без деревни вокруг.
Я спросила:
– Сколько мы уже едем?
Патрик посмотрел на время:
– Мы выехали в девять, значит, шесть часов. Пять с половиной?
Ничего не менялось долгое время, кроме смутного ощущения, что дорога изгибается и начинает подниматься. Он опустил окно, кажется, в воздухе запахло солью, но океана не было видно. Затем случился резкий подъем, и «Вы въезжаете в Природную Зону Выдающейся Красоты».
Было далеко за полдень. Патрик сказал, что, возможно, скоро придется ненадолго остановиться. Через милю стоял знак «Проезд» с рисунком моста, а за следующим поворотом
