Империя депрессии. Глобальная история разрушительной болезни - Джонатан Садовски

написанное в 1982 году, прежде основной волны мемуаров. Книга представляет собой чистый образчик «истории выздоровления». Эндлера, психотерапевта сорока с лишним лет, в какой-то момент стали преследовать неудачи: он не смог получить грант, на который рассчитывал, ему отказала женщина, с которой он надеялся сблизиться. Однако его симптомы были несоразмерными этим потерям – Норман утратил надежду и мотивацию, часто запирался в ванной и плакал, пока в конце концов не обратился за помощью. Когда остальные средства не сработали, он попробовал ЭСТ, которая в его случае сотворила чудо. Рассказ Эндлера также имеет черты нарратива исканий: он видит своей целью рассказать о том, как излечился при помощи способа, который его страшил. Норман не просто разделял всеобщий страх перед ЭСТ, а еще и испытывал к нему профессиональную неприязнь: во время учебы он видел, как процедуре подвергали орущих людей без анестезии. Однако, преодолев страх, он был вознагражден исцелением[560]. После чего Эндлер стал пропагандировать ЭСТ – впрочем, он не первый и не последний пациент, подвергнувшийся процедуре и в результате превратившийся в ее популяризатора. Стоит сказать, что многие отчеты о прохождении ЭСТ, включая те, что воздают хвалу лечебному воздействию процедуры, также выражают сожаление по поводу потери памяти. Однако Норман рассказывает об отлаженном механизме лечения с минимальным количеством побочных эффектов[561]. Очень мало мемуаров о депрессии заканчиваются столь безупречным хеппи-эндом.

Надежда на выздоровление занимает значительную часть мемуаров. Авторы описывают не только непростые испытания, многие из которых граничат с отчаянием, но и пути выхода из порой даже самых, казалось бы, безнадежных случаев.

В качестве исторических документов сочинения о депрессии могут использоваться с некоторыми ремарками. Их авторов не всегда можно назвать типичными пациентами с депрессией, во всяком случае, во всех отношениях. Тяжелая депрессия крайне ограничивает трудоспособность. И вообще – много ли людей с тяжелой депрессией вообще могут добраться до клавиатуры? К тому же не у всех имеется талант или ресурс для того, чтобы писать. Поэтому мемуары о депрессии имеют уклон в сторону историй частичного выздоровления. Тем, кому полегчало, легче найти и мотивацию, и ресурсы для того, чтобы сесть за рабочий стол. Издатели тоже предпочитают истории выздоровления, дающие надежду. Авторами книг в основном становятся представители среднего класса и белой расы, многие из которых сами являются специалистами в сфере психических заболеваний. Это существенный факт, поскольку бедность и другие жизненные трудности повышают риск депрессии. Также авторы преимущественно люди средних лет, редко доводится читать мемуары о депрессии, написанные ребенком или пожилым человеком.

С другой стороны, ограничения есть у любых исторических документов. В архивах содержится лишь та информация, которую сочли стоящей того, чтобы сохранить. Устные рассказы ограничены теми, кто готов поделиться информацией, и тем, что они согласны рассказать. СМИ печатают лишь то, что считают новостью их редакторы. Мемуары о депрессии, возможно, и не самый подробный рассказ о депрессии в нашу эпоху, однако все равно весьма ценный. Историки медицины с жадностью ухватились бы за такой ценный клад, как повествование от первого лица о какой-либо болезни, в любой исторический период.

Авторы мемуаров хотели, чтобы окружающие понимали, каково было им. Они ощущали острую потребность в том, чтобы их болезнь увидели. Несмотря на рост интереса к депрессии в течение последних ста лет, особенно в течение последних сорока лет, многие, страдающие депрессией, считают, что их страданий не замечают, трактуют их неверно или же не придают им значения. И если и есть посыл, который желают донести все авторы, то он будет заключаться в следующем: те, кто не знает, что такое депрессия, просто не сможет понять главного, что депрессия – это на самом деле болезнь.

Вы не понимаете!

Откровенность, с какой Уильям Стайрон в своей книге «Зримая тьма» говорит о депрессии, достойна уважения за попытку уменьшить стигматизацию болезни. Многие отмечали то, как прекрасно передан жизненный опыт автора. Вместе с тем есть в ней некая неопределенность. Даже тогда, когда Уильям пытается описать депрессию, он твердит, что сделать это невозможно. Почти в самом начале книги Стайрон утверждает, что «депрессия – это душевное расстройство… описать его почти невозможно»[562]. Уильям неоднократно заявляет, что, если у вас ее никогда не было, вы не сможете понять, о чем речь. Он пишет: «По мне, боль была больше всего похожа на то, как если б я тонул или задыхался, но даже этот образ не попадает в цель»[563]. Стайрон, который славится тем, что умеет находить слова, расписывается в своей неспособности это сделать. Нам известно, что Уильям ужасно себя чувствовал. Но он не рассказывает читателям о том, что он ощущал и что делал, пока страдал. Название книги дает надежду увидеть депрессию, но сам Стайрон в какой-то степени невидим.

Психоаналитик Дэриан Лидер утверждает, что сохранившиеся описания клинических случаев вкупе с практикой показывают, что страдающим депрессией требуется рассказать, как они себя чувствуют, но они понимают, что язык не в силах это выразить[564]. Лорен Слейтер в книге «Дневник „Прозака“» (Prozac Diary, 1998) вопрошает: «Как описать пустоту?»[565]

Сопротивление попыткам описания некоторых внутренних состояний происходит не только из-за скудности языка. Невозможность описать депрессию – само по себе является весомым доказательством реальности и серьезности болезни. Стайрон сокрушается, что депрессия – «крайне безликое наименование… для описания столь ужасной и свирепой болезни», и что сам термин слишком «слаб»[566]. Отчасти эта безликость и слабость объясняется двусмысленностью, относящейся к болезни и к настроению. Как писала Трейси Томпсон в книге «Чудовище: путешествие сквозь депрессию» (The Beast: A Journey Through Depression, 1996): «Когда кто-то говорит, что у него „депрессия“, то это может означать как то, что ему поцарапали машину по пути на работу, так и то, что ему впору застрелиться»[567].

Слово «рак» звучит действительно страшно, потому что мы знаем: те, у кого рак, часто серьезно больны, и нет, это не банальная простуда. Но никто не заболевает раком из-за того, что грустит неделю-другую из-за умершего домашнего любимца. Поэтому один из самых важных посылов в мемуарах о депрессии звучит примерно так: «у меня настоящая болезнь, а не просто плохое настроение». А если вы преодолели свою хандру, просто «взяв себя в руки», увеличив интенсивность тренировок в спортзале или путем более частых встреч с друзьями, то вот что я вам скажу: если вам помогли подобные меры, значит, вы не были больны депрессией. У вас просто было дурное настроение под тем же именем, что и болезнь.