Открыватели дорог - Николай Асанов

Каменный Бахтияров стоял на том самом месте, в изголовье своей могилы, где когда-то, во время похорон, стояла Нонна. Он чуть склонился вперед по своей привычке, и ветер взметнул полы его плаща. Он что-то рассматривал впереди, чуть прищурясь, и лукаво-благожелательная улыбка на его лице показывала, что он узнал нечто новое, но бережет это новое пока в себе. Казалось, вот он распрямится, обратит лицо к нечаянному посетителю и вдруг скажет:

«А знаете, коллега, есть нечто странное в нашем микромире! Чем больше частиц мы открываем в нем, тем явственнее проглядывает что-то уже известное. Не кажется ли вам, Алексей Фаддеевич, что мы, разрушив представление об атоме как о копии нашей планетарной системы, постепенно приходим к ощущению атома как галактического построения?»

Алексей отчетливо вспомнил, что именно так его однажды и огорошил Бахтияров. Болтал с Нонной, шутил с друзьями-физиками, показывал какие-то непонятные карточные фокусы, а потом вдруг обернулся к Алексею и начал: «А знаете ли, коллега…» — и прочитал нечто вроде реферата о том, что может существовать прямая связь между микромиром и Вселенной, что относительно не только пространство, но и время, что теория квантового излучения внутри атома может соответствовать теории пульсации звезд в Галактике, что предполагаемый наблюдатель, оказавшийся внутри атома, вероятно, представил бы себе окружающую среду как цельную галактическую систему… И, внезапно зажмурившись, мечтательно протянул: «Ах, если бы мне десяток лет вашего институтского созерцания! Сидеть втихомолку в теоретическом отделе, уставившись на свой пупок, и размышлять, размышлять…»

Алексея покоробило от этого легкомысленного тона. Он-то знал, что в теоретическом отделе разглядывать собственный пупок некогда, — они не йоги, они ученые! Но ответить Бахтиярову не успел: Нонна, глядевшая на этого путаника как загипнотизированная, вдруг встала и вышла в свою комнату. Она шла, высоко неся голову, совсем как сомнамбула, — известно, что лунатики, или сомнамбулы, совершают самые опасные действия, не видя ничего: идут по карнизу многоэтажного дома, переходят с крыши на крышу, а глаза устремлены в какую-то далекую точку и даже не реагируют на свет. В этот миг, наверно, Алексей и понял, что его Нонны больше нет, родилась другая, новая, непохожая на ту.

Он угадал: Нонна вернулась из своей комнаты, неся на вытянутой левой руке небольшую бронзовую статуэтку Ники. Эту статуэтку она и Алексей покупали вместе совсем недавно в комиссионном магазине на Арбате. Алексей до странных мелочей помнил, как это произошло. Тогда ему внезапно показалось, что в покупке есть что-то символическое: когда-нибудь Нонна смирится и примет его любовь. И знаком этого смирения будет Ника, которую Нонна подарит ему. Он даже помнил, как в магазине какой-то пожилой чудак заговорил с Нонной, и Нонна, полуиспуганно, полукапризно, попросила помощи:

— А-ле-ша! Помогите мне!

Кажется, Алексей оттолкнул пожилого чудака, даже не поинтересовавшись, чем он обидел или оскорбил Нонну. И тогда же, принимая из рук Нонны завернутую статуэтку, спросил:

— А вы подарите мне эту Нику?

И Нонна с внезапным значением ответила:

— Если вы будете победителем!

Она, как видно, забыла или вовсе не знала, что Нике молились до победы, и являлась она как  п р о в о з в е с т н и ц а  победы, предвещая ее. П о с л е  победы богиню везли в обозе среди всякого награбленного у побежденных барахла…

Тогда он смирился, не стал объяснять, что именно в тот тяжелый миг сомнения, переживаемый им из-за Нонны, ему больше всего и нужна была Ника. Он принял Ноннино вероисповедание: оставалось дожидаться случая, когда его  п о б е д а  окажется настолько явственной, чтобы он мог прийти к Нонне и заявить: «Я победил!»

Но что делает Нонна? Она прошла через комнату как слепая, неся Нику на вытянутой руке, остановилась перед Бахтияровым и медленно, как в трансе, едва роняя слова, произнесла:

— Позвольте вам подарить эту вещь! Вы действительно достойны Богини Победы!

И Бахтияров, вдруг преобразившись, вскочил с горящими глазами, опустился на одно колено и прильнул губами к руке Нонны — ни дать ни взять средневековый рыцарь, принимающий награду на турнире из рук дамы. Взяв статуэтку, он поставил ее на столик рядом с собой, долго молча любовался старинной бронзой, не слушая ни внезапно зашумевшего разговора, ни шуток. И только значительно позже, то ли вновь становясь самим собой, то ли, наоборот, пряча себя от всех, совсем в другом тоне, как-то слишком оживленно воскликнул:

— А не выпить ли нам, друзья, за будущие победы? Ведь каждый из нас надеется стать победителем! — И, внимательно взглянув на Алексея, но тут же отведя взгляд, уже обращаясь ко всем, пошутил: — Я нечаянно принес полный портфель бутылок… Очень удобное вместилище, особенно если ты стал полуответственным…

И во весь этот вечер больше не сказал ни слова о своих идеях. Алексей просидел еще час или полтора, совсем как в аду, где, как известно, поджаривают грешников на сковороде. И когда показалось, что никто не свяжет его ухода с подарком Нонны, что обида его прошла незамеченной, тихо ускользнул, как и подобает побежденному.

Но сумасбродная мысль Бахтиярова вонзилась в сознание, как гвоздь.

Порой даже думалось, что, несмотря на обиду, он мог бы поговорить с Бахтияровым о его идеях. Впрочем, он знал: Бахтияров редко кого удостаивал откровенностью.

Может быть, в нем и на самом деле таился исследователь, мыслитель, которого время направило по другому пути? Ведь надо же кому-то строить реакторы, создавать бомбы, так как американские то и дело взрывались на тихоокеанских просторах, конструировать первые атомные ледоколы и подводные лодки… И делали это не просто инженеры, не просто практики, а, очень возможно, создатели новых теорий, которые могли быть «достаточно безумными», чтобы открыть новое видение мира. Только этим людям так и не хватало времени упорядочить свои мысли, даже просто записать их. Но тогда Алексей этого не думал, тогда он считал практиков, строителей, испытателей всего лишь исполнителями. А вот во время этой неожиданной встречи с мраморным Бахтияровым, стоявшим над своей могилой в позе знающего, что-то уже открывшего мыслителя, Алексей вдруг понял, как был несправедлив к нему, как невнимателен к его таланту.

Может быть, Алексей просто завидовал его силе и здоровью? Сам-то он все еще оставался слабым…

Но мраморный Бахтияров много рассказал ему и о Нонне. Он мог быть уверен в верности жены. Нонна никогда не покинет его. Вот успела же увековечить мертвого в мраморе. А вот и скамейка, тоже мраморная, где она, оказавшись в Москве, наверно, часто сидит, разглядывая это сильное, освещенное живыми солнечными лучами мраморное лицо. Может быть, разговаривает с ним. Конечно, безмолвно. Кто говорит со своей памятью в полный голос?

Алексей больше не ходил на кладбище. Он ревновал Нонну и к мертвому.

Но вот прошло пять лет, и она совсем вернулась в Москву.

Что это значит? Она выполнила долг перед покойным? Или устала от памяти? Ведь Нонна так молода! Если Алексей не женился до сих пор, хотя ему уже под тридцать, это еще можно считать естественным. Ну, не нашел. Не успел. Боялся. Все холостяки находят себе какое-то оправдание. Но ведь Нонне двадцать шесть! В эти годы она должна иметь свой дом, воспитывать своих детей. Недолгое счастье с Бахтияровым, конечно, не дало ей всей полноты жизни. Детей не было. Может быть, она думает теперь об этом? Может быть, стремление к новому счастью и привело ее в родительский дом?

Вот о чем думал Алексей, приближаясь к дому, в который так долго боялся заходить. И совсем забыл он о пророчестве Чудакова. Да и при чем тут какие-то элементарные частицы, когда снова начинает болеть сердце, будто и не было этого промежутка времени между ним и Нонной длиной в пять лет. И с Бахтияровым посередине. И, уже совсем подойдя к дому, когда стали видны сложенные из разноцветных плит стены, Алексей вдруг повернулся и быстро пошел обратно. В эту минуту он боялся одного: чтобы кто-нибудь из идущих в гости к Красовым не увидел его. Слишком это было похоже на трусливое бегство.

11. НОННА, АЛЕКСЕЙ И ШЕФ

Понедельник выдался очень дождливым.

Алексей вошел в подъезд института и остановился, чтобы снять плащ и стряхнуть с него воду. Между колоннами было достаточно сухо, а служительница в гардеробной требовала неукоснительного соблюдения чистоты. Вон даже плакат на дверь повесила: «Полы моют не боги, вытирайте ноги». Это кто-то из молодых аспирантов сострил по ее просьбе.

Алексей стоял у колонны. Мужчины плыли сквозь дождь мимо него, похожие в своих черных клеенчатых плащах на тюленей. 8,45, московский утренний час «пик». Изредка проплывали девушки: на них были разноцветные плащи из пластика, и они походили на золотых рыбок — продавщицы соседнего универсального магазина, сотрудницы близлежащего агентства путей сообщения, лаборантки различных институтов, расположившихся в этом районе города. Ни одна из них не улыбалась Алексею, хотя встречались они на этой улице ежедневно. Слишком большой город. Трудно отличить одно лицо от другого. Да и не принято это. Жаль, но не принято. А может быть, слишком много у каждого забот?