С отцами вместе - Николай Ященко

— А вожжами он тебя не отвозил за то, что ты к нам ездил? — поинтересовался Федя.

— Обошлось! Треснул раз по затылку — и все!

— Далеко шагать? — Федя посмотрел на свои сапоги, давно просившие каши.

— Версты три с гаком!

— А гаку сколько?

— Версты четыре!

Все засмеялись и пошли за водокачку к дороге. Пеший переход вполне устраивал приезжих, по крайней мере дорогой можно согреться. Прижимая к боку конторскую книгу с текстом доклада, Митя сунул руки в рукава шинели. Учительница сняла и молча протянула ему свои вязаные белые варежки. Митя затряс головой. Он уже мысленно ругал себя дураком и ослом. Конечно, маленькие варежки Анны Гречко могли пригодиться ему разве только на два пальца. Стыдно было по другой причине — девушка заметила, что паровозный кочегар, здоровенный парнюга, заморозил руки. «Я их в рукава спрятал, а ведь так одни бабы ходят», — казнился Митя. Словно подразнивая его, Анна свернула варежки и положила в карман пальто. Потом сказала:

— К нам вчера днем кто-то со станции приехал, у лавочника остановился. Видать, тоже из учителей — о школе меня расспрашивал, потом о нашем кружке молодежи разговор завел. Какое название ему дали, что думаем делать, и все такое. Вечером с лавочником по избам ходил, большевиков и комсомольцев облаивал.

— Слышь-ка, так и было! — подтвердил Котельников. — Я из лесу с дровами поздно приехал, они мне у наших ворот встретились… Только сел я ужинать, тятька и говорит: «Комсомол, Андрюха, из головы выкини! У комсомольцев рога и хвосты вырастают. Свяжешься с ними — ревком у меня все хозяйство отберет…»

Митя остановился.

— А у этой контры есть малюсенькие усики и пенсне на веревочке?

— Есть, есть! — в один голос сказали Котельников и Гречко.

— Химоза сюда заявился, язви его в душу, эсера проклятого! — выругался Федя и от злости даже сплюнул.

Пошли дальше. Липкий снег все еще падал, неприятно холодил лицо, слепил глаза. Дорога успела раскиснуть, грязь приставала к обуви, утяжеляла ее. Свернули на обочину. По траве идти было легче. Ни Митя, ни Федя не бывали в этих местах. Слева от дороги раскинулась падь. Кое-где возвышались зароды сена, с их нависших лбов тонкими струйками стекала вода. Мите так хотелось забраться под зарод, согреться и уснуть в сене. Справа тянулся, поднимаясь постепенно в гору, молодой сосняк, деревья стояли осыпанные миллионами водяных брызг, попробуй задень такое…

Митя вдруг остановился, прижал к губам посиневший палец, прислушался. По сырому воздуху плыл едва уловимый звон.

— Что это? Колокол?

— К обедне зовут! — объяснил Котельников.

Сразу за лесом показалось село. Оно раскинулось по берегу реки одной длинной улицей. Блеснула куполами церковь, обнесенная белой оградкой. Два дома выделялись железными, покрашенными в красный цвет крышами, — школа и пятистенка купца Петухова. С бугра было видно, как в огородах кланялись колодезные журавли. С обоих концов улицы к церкви в одиночку и группами двигались богомольцы. Благовест не умолкал.

— А у нас сегодня день всевобуча! — сказал, ни к кому не обращаясь, Федя.

— Как это? — не понял Котельников.

— Ну, день всеобщего военного обучения!..

Отец чистил винтовку, а Костя помогал ему: то затвор подержит, то шомпол подаст. После чая Тимофей Ефимович ушел из дому. За ним подался со двора и Костя. У ворот его ждал Васюрка. Два дня тому назад их на одном собрании приняли в комсомол. Секретарь ячейки Митя Мокин пожал им руки, сказал серьезно:

— На дворе ноябрь 1920 года. Это вы запомните, между прочим. В настоящий текущий момент вопрос о борьбе с врагами стоит ребром. Теперь вы кто? Комсомольцы! А еще кто? Бойцы части особого назначения, то есть ЧОНа.

Мокин поправил накинутую на плечи старенькую шинель и напомнил:

— В воскресенье явитесь на военные занятия как штыки!

К десяти часам утра коммунисты и комсомольцы собирались на площадь около поселкового сада. День был холодный. Когда Костя и Васюрка переходили мост через реку, ветер бросил им в лица по доброй пригоршне липкого снега. Ребята пошли быстрее. Они шли в ногу, размахивая руками в такт шагу. Хотелось во всем походить на бойцов. Юношам казалось, что надетые поверх пальто ремни придают им вид бывалых солдат.

Комсомольцы миновали Теребиловку, пролезли под стоявшими на станции составами и стали подниматься по лестнице от товарного двора к церкви. На самом верху столкнулись с Верой, она почему-то растерялась, торопливо спрятав за спину что-то завернутое в платочке.

— Ты откуда? — спросил ее Костя.

— Из церкви! — призналась Вера.

— Как это, из церкви? — удивился Костя. — Ты что? А заявление в комсомол написала?

Девушка отвернулась.

— Нет еще… Я вовсе не молиться ходила, мама меня за просвиркой послала… Она каждое воскресенье поминает папу.

Ничего больше не сказав, Вера быстро стала спускаться вниз. Ребята взглядами провожали ее.

— Вот так штука! — сказал Васюрка, когда девушка скрылась за товарным двором.

— Вовсе это не штука, а опиум! — с досадой возразил Костя.

Васюрка пожал плечами.

— Какой опиум?

— Читал в нардоме над сценой «Религия — опиум для народа»? Отравление такое, вроде яда… Веруськина мать знаешь как в бога верит?.. Ну, хватит стоять!..

Ветер не утихал, снег валил тяжелыми хлопьями. За церковной оградой шумели высокие тополя, покачивая вершинами и голыми, мокрыми ветками…

На площади было уже много коммунистов и комсомольцев. Молодые бойцы должны были явиться к командиру, стоявшему в короткой кожаной тужурке спиной к ветру. Васюрка и Костя знали, что это стрелочник Знова, но подошли к нему нерешительно.

— Дяденька, — сказал Костя, — нам бы в ЧОН. Мокин велел.

Стрелочник выплюнул изо рта окурок, смерил подошедших насмешливым взглядом и сурово сказал:

— Я вам не дяденька, а командир роты. Как стоите? Ну-ка, смирно!

Комсомольцы невольно подтянулись, бросили руки по швам, краснея до ушей. Знова добродушно улыбнулся.

— Теперь другое дело!

Повернувшись к группе бойцов, он крикнул:

— Храпчук, ко мне!

Старый машинист крупными шагами приблизился к командиру, молодцевато щелкнул каблуками поношенных сапог, застыл на месте.

— Пойдешь на склад, выдашь этим новичкам винтовки и боевые патроны! — приказал ему Знова. — Кру-гом!

Команда относилась к новоиспеченным бойцам. Играя в «белых» и «красных», они поворачивались быстрее и чище, а в эту минуту ноги как будто свинцом были налиты, слушались плохо.

Склад помещался в подвале вокзала. Храпчук взял из пирамиды две винтовки, подал их Косте и Васюрке, потом протянул по одному кожаному подсумку с патронами. Пареньки расстегнули ремни, надели на них подсумки. Поглядывая на комсомольцев, Храпчук поправил потрескивающий фитиль свечи, сел на патронный ящик.

— Вам обоим, я знаю, по шестнадцать годков, — заговорил старик. — А мне вот-вот шестьдесят стукнет. Знаете, когда я первый раз винтовку в руки взял? В 1905 году, ребятки, в Чите. А выдавал ее мне как раз шестнадцатилетний Борис Кларк. Он тогда по горло в революцию вошел вместе с отцом. В амбаре у них оружие прятали. Борька по отцовскому поручению и выдавал дружинникам винтовки. Я к чему это говорю? Берегите оружие, вам его революция дает. Вот так!

Храпчук задул свечу.

— Пошли, ребятки, а то командир роты подкрутит нам гайки…

Занятия с короткими перерывами длились четыре часа.

— На пле-оп! — послышалась звонкая команда Зновы.

Поднимая винтовку, Костя далеко занес ее перед собой и ударил по затылку впереди стоящего бойца, тот покачнулся, задел следующего. Строй сломался. Подбежал Знова, задергал короткими, обкуренными усами.

— Что тут у вас за базар?

Узнав в чем дело, он скомандовал Косте: «Три шага вперед… арш», взял у него винтовку, показал приемы и велел несколько раз повторить. Костя готов был провалиться сквозь землю, особенно когда поймал на себе взгляд отца. Но вот его поставили в строй. Учение продолжалось. Команды раздавались одна за другой:

— Нале-оп!

— Напра-оп!

— На пле-оп!

— К но-гип!

Маршируя, Костя несколько раз попал ногами в грязь, его восьмифунтовые американские ботинки стали еще тяжелее. Но надо было бегать. Рота рассыпалась цепью для стрельбы лежа. Бойцы падали на взмокшую, разбухшую от снега землю.

— По врагам революции… пли!

Сухо щелкнули курки. Два «выстрела» раздались с некоторым опозданием. Стрелочник Знова погрозил кулаком в ту сторону, где лежали Костя и Васюрка.

Глава седьмая

Петухов и Химоза

После обедни председатель сельревкома, маленький мужичок в старой солдатской гимнастерке, обошел деревню от края до края, приглашая молодежь в школу на собрание. Назначить его на вечер не решились: не было керосина!

Собралось столько народу, что в самом большом классе заняли все парты. Пришлось из ближних домов принести скамьи. Люди заполнили проходы между партами, толпились у порога и даже в коридоре. Пожилых пришло больше, чем молодых. Женщин, особенно девушек, было совсем мало. Молодежь держалась ближе к дверям. Слышались сдержанные разговоры, смех. Многие курили, сплевывая на пол. Класс быстро наполнился едким дымом.