Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

Он помолчал, не то предаваясь воспоминаниям, не то слушая ночь.

– Вместе с солдатами я отправился на запад. Все дальше и дальше, через мир, лежащий в руинах. Первый Белорусский, фронтовики. Знаете, почему они взяли меня с собой? Потому что меня звали почти как их полководца, Георгия Жукова. Как у вас эта штука называется?

– Талисман.

– Да, я стал талисманом. Я хотел жить, но сильнее – увидеть, как уничтожат Германию. Я закрыл свое сердце для жалости. – Он с недоумением покачал головой. – У немцев было так много! Столько богатства – и фермы, и скот. Зачем они полезли к нам?

– Из жадности, Лен, – сказал я, стараясь его успокоить. – Они хотели заполучить весь мир. Безумие.

Старик меня не слушал:

– Нашим солдатам нужны были женщины. Фрау, фрау! А мне – кое-что другое. Отомстить за семью. За родителей, деда и бабку, сестер. Фронтовики оставили меня в погребе. И одного за другим запустили туда с десяток эсэсовцев, которые уничтожили свои документы и сорвали погоны. Я слышал, как они кричали за дверью: «Нихт СС, нихт СС!» Наши ребята показали мне, что делать. Знаете как? Нож в шею, потом на себя и пинком спускаешь фрица вниз по лестнице. Я прикончил десятерых. Вы видите старика, но перед вами – убийца.

Мы посмотрели друг на друга.

– Думаю, вы давно никого не убивали, – сказал я. – Очень давно.

Он нацелил дробовик мне в лицо.

– Вы ненавидите немцев, – продолжил я. – Но ведь Аня Бауэр была немкой. И вы ее любили.

– Ее отец из Германии. А мать была русской – это моя дочь.

– В пятнадцать лет ваша внучка приехала пожить к вам, в Поттерс-Филд. Почему? Летние каникулы? Проблемы в семье? Или то и другое? Мне кажется, у ее родителей не все было гладко.

– Хватит, – сказал Лен твердо и направил дуло мне в грудь, чтобы не промахнуться, если выстрелит.

– И вот однажды Аня не вернулась домой. Пропала. Или уехала куда-то. Возможно, вы догадывались, что произошло, но не были уверены. А потом могила спаниелей провалилась, и вы увидели, что в ней лежат человеческие кости – Анины кости среди собачьих скелетов. А может, вы заметили их потом, когда могилу восстанавливали. Главное, в какой-то момент вы заглянули туда и поняли, что это останки вашей внучки.

– Замолчите, – сказал он, водя дробовиком от моей груди к лицу.

– Вы представили, как все было. Приезжает Аня, вокруг околачиваются мальчишки из школы, Хьюго и его шайка. А потом ваша внучка пропала. На ночь, на год, навсегда. Пошли слухи. Так ведь, Лен? Вы слышали, что Перегрин Во и его ребята сделали что-то с какой-то девушкой? Они боялись, что правда выйдет наружу. Наверняка в округе пошли разговоры, когда Джеймс Сатклиф покончил с собой. Или притворился, что покончил. Так или иначе, вы вдруг поняли, что произошло, и составили список парней. Они были в подвале, когда Во свернул Ане шею. Они обошлись с вашей славной девочкой, будто она какой-то мусор. И вы решили отомстить. Так все было?

Казалось, четыреста десятый искал мое сердце. Нашел и застыл, наконец перестав качаться в больных руках.

– Главное, – сказал Жуков, – что я отомстил. Теперь вы мне верите?

– Верю, Лен. Во все верю, кроме последней части. Я сомневаюсь, что вам довелось кого-то убить с тех пор, как вы были мальчишкой.

Дверь открылась, вошел Том Монк в джинсах и старой армейской куртке, с дробовиком двенадцатого калибра и связкой подстреленных кроликов. По его изуродованному лицу скользнуло удивление, взгляд стал холодным.

– Ага, – сказал Том. – А я-то все ждал, когда вы заглянете.

– У меня есть знакомый, молодой полисмен, у которого обгорели руки, когда мы ловили Мясника Боба, – ответил я. – Смелый парень по имени Билли Грин. Он хотел провести отпуск в Лас-Вегасе. Шампанское у бассейна во «Дворце Цезаря», танцовщицы, все дела.

– Как мило.

– Но представляете, что случилось? Его не пустили в страну. Отправили назад, прямиком в аэропорт Гатвик. Потому что американцы берут отпечатки пальцев, а у Грина теперь их нет.

Монк поднял руки в шутовском жесте, будто сдавался. И тут я увидел, почему мы так и не нашли ни одного отпечатка пальцев, – кожа на его руках обгорела так же, как и лицо.

– Что ж, надо мне держаться подальше от Вегаса.

– Зачем вы это сделали, Том? – спросил я. – Зачем ввязались? Вступили в комитет бдительности? Или убийство вошло в привычку?

Он посерьезнел:

– Ради справедливости.

Я хотел улыбнуться, однако губы только дрогнули. Сердце заколотилось. Я понял, какая судьба ждет меня сегодня ночью.

– Вы правы, я пошутил, – сказал Монк. – Откуда справедливость в мире, где лучшие и храбрейшие спят на улицах, пока не дойдут до самоубийства?

– И поэтому вы перерезали горло Хьюго Баку и Адаму Джонсу? Только с Гаем Филипсом дали маху.

– Ну, не знаю. Теперь он в регби не поиграет. А вы как думаете?

– А вот с капитаном Кингом не вышло, вас опередили талибы.

Его лицо, похожее на маску, вдруг исказила ярость.

– Вот ведь полицейский чурбан! Кинг был отважным человеком. Воином. Львом, которого водили за собой ослы. В этой стране так происходит уже сотню лет. – Монк прислонился к двери и покачал головой. – Я и не думал включать капитана Кинга в свой список.

– А Салмана Хана? Он был еще жив, когда его особняк вспыхнул? Или вы сначала перерезали ему глотку, а потом спалили дом?

– У его сына был мотоцикл. Можете себе представить? Ребенок с собственным мотоциклом? Я служил родине десять лет, но могу позволить себе только велосипед, и то подержанный.

– В каком подразделении вы были в Афганистане, Том?

– Я уже говорил. Зеленые куртки.

– Сомневаюсь. Уж слишком умело вы обращаетесь с ножом. Подкрадываетесь, деретесь и заметаете следы. Полагаю, вы служили в отряде особого назначения. А может, в воздушно-десантных войсках? Или морском спецназе?

– Хотите сказать, я вру?

– Да. Перережете мне глотку, Том? – спросил я, уже зная, что именно так он и намерен поступить.

– Надо было сделать это сразу.

Я посмотрел на старика, сидящего напротив:

– Зря вы не обратились в полицию, Лен. Если вы хотели возмездия за смерть внучки, вам стоило прийти к нам, а не ждать, когда появится Рембо.

Монк рассмеялся:

– И кто бы воздавал по заслугам? Полиция? Вы с вашими слабыми законами, добренькими судьями и хитрыми адвокатами, что продают справедливость богачам? Вы со своей больной спиной?

– Довольно, – сказал Жуков.

Я повернулся к старику как раз в тот момент, когда он выстрелил мне в грудь. Тишину взорвал рев дробовика.

Меня отбросило назад, я упал головой в открытый камин. Оглушительный гром четыреста десятого, раздавшийся в крошечной комнате, звенел в ушах.

Я молился Богу, ощупывая вмятину на груди. Невыносимая боль сломанных ребер подсказывала, что я все еще жив. Патрон дробовика пробил кожаную куртку и футболку, но только не кевларовый жилет. Господи, помоги мне!

– Стреляй лучше в голову, – сказал Монк. – А мне пора домой.

– Да, – отозвался Лен. – Возвращайся к родным, ты все сделал. Спасибо, дружище. Спасибо.

Я попробовал сесть, но боль в теле приковала меня к месту. Я не мог шевельнуться. Господи Иисусе…

Я понял, что лежу на обломках стула, на котором сидел. Жуков крепко поцеловал сержанта в губы, и Том вышел, не обернувшись. Старик прошаркал в спальню, вернулся с коробкой. Переломил дробовик, аккуратно вставил трехдюймовый красный патрон и со щелчком закрыл оружие.

О боже… Господи Иисусе…

Жуков подошел и нацелил дробовик мне прямо в лицо.

Господи…

– Нет!

В дверях стояла Эди Рен. Жуков развернулся и навел на нее дуло.

– Не надо, – сказала девушка. – Чего вы хотите? Давайте поговорим! Пожалуйста, сэр!

Он вгляделся в ее лицо, а потом – будто в ответ на просьбу – поставил дробовик на пол, присел и уперся в дуло подбородком.

Эди вскрикнула, я услышал грохот выстрела и провалился во тьму.

Тридцать семь

Мы ехали обратно в город.

За рулем моего «БМВ» сидела Уайтстоун, рядом с ней – инспектор Гейн, а на заднем сиденье – мы с Эди. Под колесами шуршал асфальт, я клевал носом. Думал, хоть немного посплю, но всякий раз, стоило задремать, раскаленная боль толкала меня в сломанные ребра.

– После Афганистана сержант не вернулся домой, – рассказывала Уайтстоун, глядя на дорогу. – В Гильменде он получил крест «За выдающуюся храбрость» и ожоги третьей степени. Несколько месяцев провел в отделении интенсивной терапии, потом отправился на реабилитацию в Баррингтон-Корт – лечился, делал физические упражнения, посещал психоаналитика. Обычные процедуры для ветерана с такими ранениями. Монк так и остался там. Когда поправился, начал помогать персоналу, а те были рады еще одной паре рук. Никто не знает, что его на это сподвигло, однако накануне выписки Том надел парадную форму и сфотографировался в маленькой студии на главной улице Поттерс-Филда. Фотографию он послал своей невесте.