Воин огня - Оксана Демченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В начале времен мир был пуст, висари его называлось совсем просто… – напевно начал Ичивари.
– Сей примитивный бред я сам же и записывал, – поморщился Алонзо. – Арих есть огонь. Знаю. Асхи – вода, асари – ветер, амат – земля… Обычное обожествление природы, повторяемое во всех дикарских племенных еретических культах. Ничего нового, на южном материке духа асари, то есть бога ветров, именуют Хаби-хар… Вот только этот их Хаби-хар не отзывается на вопли шаманов.
– Мы не обожествляем природу и не считаем ариха огнем, мы полагаем силу творения единой, имеющей многие лики-проявления. Арих есть обновление, но не последовательное и мягкое, а иное, отрицающее прошлое с его ошибками, расчищающее место новому…
– Ичи, я не философ. – В голосе оптио проскользнуло раздражение. – Я хочу получать внятные ответы. «Не знаю» – лучше и короче, чем попытка напустить туман и истратить время.
– Я полагал, нам плыть полгода, – честно признался Ичивари. – Столько я не наплету даже про ариха, которому посвящен с детства. Но и торопиться не вижу смысла. Нельзя просто ответить на сложный вопрос. Я ведь не вполне дикарь, лито Алонзо. Я знаю грамоту и могу объясняться на трех языках вашего берега. Я читал труды по…
– Не более трех месяцев, мы знаем курс, и ветер в этот сезон удобен. Хорошо, вернемся к ариху, – поморщился оптио. Оттолкнул тарелку с едва початой порцией пищи и придвинул листки и чернильницу. – Обновление… От кораблей после удара огненного шара оставалось так мало, что, на мой взгляд, это не похоже на обновление. Третью войну я наблюдал, находясь на вашем берегу. Едва досчитав до двадцати, я увидел на месте прекрасной каравеллы сухой пепел, дрейфующий в потоке ветра.
– Ограничения связывают силы и создают для них висари, упрощенно именуемое равновесием. Допустимое соотношение. – Ичивари взялся пилить мясо опять, косясь на порцию оптио и прикидывая, как долго можно забалтывать Алонзо тем, что дед изложил за два часа. – Возьмем для примера лесной пожар…
Лесного пожара хватило до самых сумерек. Алонзо, устав писать, сердито утопил острие пера в чернилах и помассировал запястья. Надо признать, слушал он охотно и даже, пожалуй, с растущим интересом. Прожив на берегу зеленого мира тридцать лет – он сам в середине беседы проговорился об этом, – оптио так и не усвоил того, что махиги не видят зла в пожарах. Без огня лес не обновляется, и пламя они принимают как часть неизбежного, пока оно не становится необузданно диким – безумным, свободным от ограничений и нарушающим висари.
– Иди, я буду думать, – разрешил наконец оптио. – Твоя каюта невелика. Сперва пройдешь до конца коридора, я приказал наполнить бочку, тебе следует вымыться. Завтра мы все же доберемся до обсуждения дара наставника. Иначе ты останешься голодным. Пища – неплохой способ улучшения памяти.
Ичивари, с трудом дожевавший третий кусок мяса, доставленный по приказу оптио, сыто кивнул. Есть много тем, вполне годных и даже удобных для обсуждения. Тот же наставник: его дар необратимо утрачен, сам он мертв, появление новых ранвари исключено. Можно говорить о бездушном ничтожестве подробно и ничего не скрывая. Дед Магур полагает, что, скорее всего, Арихад получил некий подарок от своей мавиви. Он был не лучшим ранвой и с трудом контролировал себя, неполно и слабо воспринимал ариха. Обладающая единой душой просто обязана была отринуть такого ранву и призвать иного… Но война не оставила времени разобраться и тем более выбрать, Арихад и так был вторым и запасным, а главный, первый ранва, погиб. Бледные наступали, их пушки причиняли страшный урон. Не нашлось возможности избрать иного воина, подготовить к обретению. Ведь далеко не каждый махиг, даже обученный с детства, как все шестеро учеников Магура и сам Ичивари, – не каждый сразу ощущает силу и принимает ее как часть себя, как свое продолжение и связь с миром неявленного, как право и возможность влиять на явленный мир. Мавиви нарушила закон и дала слабому ранве знак ариха. И когда она погибла, знак помог ничтожеству сохранить влияние и связь с неявленным вопреки гнилости корней души. Так возник наставник – обладатель дара, украденного у мира. Тот, кто способен призвать лишь безумный огонь, самую страшную и чудовищную форму ариха… Как долго можно рассказывать эту историю, расцвечивая ее суевериями и легендами, домыслами и отступлениями? Дней десять. Потом следует упереться и не говорить о какой-то детали, важной. Например, об отце Арихада, происходящем из народа севера. Действительно дикий народ, не признающий зеленый мир в понимании махигов, практикующий примитивный шаманизм. Сделать вид, что тут и лежит разгадка обретения дара. Придется остаться без пищи дней на пять – он сын вождя и не может все время быть покладистым, это очевидно… Как очевидно и иное. Алонзо понятия не имеет о практике голодания, обычной для уходящих на большую охоту. Пять-семь дней одиночества позволят поразмышлять, послушать море. Дед несколько раз повторял: «Когда тело слабеет, дух приближается к неявленному».
Мысли позволяли отвлечься от своего плачевного положения пленника. Ичивари добрел до конца коридора, почти не помня о ядре и цепи, благо нескладный бледный слуга исправно тащил тяжесть следом и монотонно шептал молитвы. Комната для мытья оказалась крошечной, а вода – соленой, морской. Ичивари с наслаждением погрузил лицо и руки, пытаясь в первый раз коснуться асхи, ощутить хоть самый малый отклик. А потом стал просто смывать грязь и кровь…
В свою каюту он шел куда бодрее, чистота тела всегда дарует радость. За спиной вздыхал и шелестел слуга. Судя по срывающемуся голосу, посла махигов он боялся панически. Оно и понятно. Сам-то хилый, неловкий, развит хуже, чем Гух, шея тонкая, двумя пальцами можно передавить. А толкни такого посильнее плечом – ребро треснет, и хорошо, если одно. Даже жаль его, несет ядро и обливается потом. У двери своей каюты Ичивари остановился и оглянулся на слугу:
– Тяжелое?
Тот испуганно кивнул и отодвинулся на всю длину цепи. Ичивари медленно и плавно протянул руку, намотал на кисть цепь и взвесил ядро. Его позабавила безоружность слуги. Оптио, человек неглупый, решил не искушать пленника видом и простотой получения ножа или пистоля.
– Ты не переживай, я завтра сам стану таскать ядро. Надо же руки упражнять. И еще запомни: когда утром придешь будить, в плечо не толкай. Я могу ударить спросонья. Постучи по стенке, вот так. Спокойной ночи… кажется, так у вас говорят.
Слуга затравленно отодвинулся еще дальше, глядя, как махиг, сутуля плечи и пригибая голову, минует порог.
Утром он постучал точно так, как было велено, и снова проводил молодого посла до каюты оптио, где его ожидал Алонзо и целый день нудных сложных разговоров.
А за тонкой обшивкой бортов шевелилось и дышало море. Чистая, почти единовластная вдали от берегов, стихия асхи раскрывалась во всей своей полноте. Ичивари говорил об арихе короткими рваными фразами, нехотя и через силу, то и дело поглядывая в высокое узкое оконце, вслушиваясь в плеск волн. Ночью он в первый раз ощутил асхи и был, стыдно в этом признаться даже себе, потрясен и несколько напуган. Прежде он полагал асхи малой силой, помощницей прочих. Многие махиги наивно считали асхи самым неярким из ликов единого неявленного. Но, рухнув в сон, Ичивари проваливался все глубже в бездну, в холодное и чуждое, в непостижимо огромное, могучее и первозданное. В то, что сохраняет покой даже в самую страшную бурю, способную лишь уложить морщинку на чело поверхности, не более… Асхи отозвался, как и просила Шеула, согревшая в ладонях перышко. Казалось бы, все хорошо, движение к свободе уже начато и это не может не радовать… Но лишь теперь Ичивари ощущал, насколько душа его далека от пути асхи и каким трудным, а может статься, и непосильным окажется настоящее осознанное сближение.
Сын вождя снова сидел в каюте Алонзо, говорил, кивал, пил чай – незнакомый напиток бледных иного берега. Он смотрел на усталого старика и пробовал у него учиться. В закрытости оптио было немало угодного и близкого асхи. Все мысли его, высказанные вслух и допущенные на лицо, лишь рябь поверхности. А что глубже? Темная и холодная тайна, никогда не прорывающаяся на свет и незнакомая до сегодняшнего дня даже самому Алонзо. Весь день оптио слушал и впитывал. И еще день, и еще. Раздражение копилось в нем медленно, даже оттенок глаз едва заметно менялся. Неуловимо. Только к исходу пятого дня зашумели волны большого гнева.
– Ты не соблюдаешь данного слова, – сухо отметил оптио, аккуратно укладывая лист бумаги. Так бережно, что стал очевиден его гнев, скрытый и иной, нежели вспышки бешенства самого Ичивари. – Я огорчен. Я обманут и желаю наказать тебя.
– Я тоже обманут, – отозвался сын вождя. – Мне было обещано, что я увижу море.
– За ложь не награждают.
– Я не сказал ни слова лжи.