Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

- Жизнь, - вздохнула Элизанда. - И смерть, - горько добавила она. - Этого не прощают. Этим вечером он поступил как трус, он не должен был делать того, что сделал. - Элизанда бросилась на постель и поспешно попросила: - Джулианна, не надо больше вопросов. Я так хочу спать...

Джулианна не стала больше расспрашивать подругу, но так и не уснула и подозревала, что Элизанду тоже мучает бессонница. Она лежала, прислушиваясь к горькому молчанию подруги, и чувствовала, что попала в ловушку, в лабиринт тайн, где любой ответ приводит к новым вопросам. Впервые в жизни она горько пожалела о том, что не сможет проспать эту ночь в одиночестве.

Они крались тенями у подножия одной большой тени. Весь свой путь они прошли только для того, чтобы попасть сюда и убивать. Протянув руку, Джемаль мог коснуться скалы, ощутить под пальцами ее холодную зернистую и влажную поверхность, хотя до выпадения росы оставалось еще несколько часов - она появляется перед рассветом. Откинув голову, Джемаль видел небо, полускрытое огромным утесом с массивной крепостью на вершине. Крепость, впрочем, видна не была. Джемаль с товарищами долго наблюдали за ней из укрытия и уже поняли, что она стоит на самом краю крутого обрыва.

Внезапно рядом с Джемалем встал Джезра; он потянулся, положил руки на камень и легко и проворно полез вверх. Не успел Джемаль сосчитать до пяти, как ноги Джезры оказались выше его роста - юноша успел подняться из засады. Их товарищи тоже полезли вверх, пробуя свои силы, - черные тени на черном.

- Ты далеко? - шепотом спросил Джемаль. Сверху раздался негромкий смешок, и друг спрыгнул наземь.

- Мы сможем влезть наверх, - сказал он. - Даже если не будет ни луны, ни звезд. Мы залезем и получим их в награду.

- С оружием, - спросил голос позади них, - и в тишине?

Они быстро повернулись и увидели стоявшего позади Хасана.

- Да - и еще раз да, - ответил Джезра.

- Хорошо. Но когда час настанет, вам придется прикусить языки. Даже если кто-нибудь сорвется, он не должен выдать нас криком.

Они кивнули. Сказанного было достаточно. Лучше уж прикусить язык, чем получить кляп в горло.

- Мы можем влезть на скалу, - медленно сказал Джемаль, - там есть за что ухватиться. Вот на обрыве придется сложнее.

- На обрыве, - сказал Хасан, - нас будет ждать помощь. Не этой ночью и не следующей, но, когда мы окажемся наверху, помощь мы получим. - Его взгляд заскользил все выше и выше, к невидимой крепости. - Если мы возьмем ее, пробормотал он, - мы сможем защищаться, и они уже не будут чувствовать себя свободно на наших землях. И более того: они просто не знают цены тому, что имеют. Крепость сильна, но это не так уж важно. Если мы возьмем Рок, мы получим Башню; тогда, если будет нужно, к нашему народу вновь придет на помощь Ходячий Мертвец.

- Неужели ты пойдешь на это? - выдохнул Джемаль.

- Если будет нужно, - повторил Хасан.

"Не тебе, - хотел сказать Джемаль. - Тебе достаточно того, что есть в тебе самом". Но Хасан уже повернулся и уходил прочь, обходя камни и перебрасываясь короткими словами фраз с другими членами отряда, людьми из разных племен. Джемаль готов был последовать за ним по пятам, словно собака, но его удержала гордость.

Порыв прошел, укол потери канул в небытие. Джезра тронул его за руку, не говоря ни слова; пальцы коснулись запястья, где билась кровь, а потом костяшки пальцев стукнули о костяшки. "Кого люблю, за того и дерусь".

Джемаль повернул руку и ответил тем же - костяшки о костяшки, пальцы на запястье. "За кого дерусь, того и люблю".

9

БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ

Фра Пиет решил, что Маррон нарочно изобразил сначала обморок на дороге, а потом дурноту, сделав это, чтобы избежать работы, получить мясного бульона, выспаться в лазарете и отдыхать весь следующий день.

Нет, прямо исповедник этого не говорил. Он сказал только:

- Не думал я, что ты так слаб, фра Маррон. И глуп к тому же.

Однако Маррон прекрасно понял, что имелось в виду. Зато Олдо ухватился за эту мысль и сказал как бы про себя, но так, чтобы Маррон слышал:

- Брат, который боится дисциплины, струсит и в бою. Ему нельзя доверять. И брату, который развлекается, вместо того чтобы делить труды со своим отрядом, тоже нет веры...

Это была неправда, ни слова правды, но все же Олдо сказал то, что сказал. Маррон изо всех сил сжал зубы, чтобы не закричать, не заплакать, не броситься доказывать свою невиновность; ему пришлось спрятать кулаки в карманы рясы, чтобы не избить обвинителя. После этого он наверняка угодил бы в подземелье. "Там ты поостынешь, брат, - почти слышал он хриплый голос фра Пиета - у тебя будет время осознать все свои многочисленные грехи - это тебе полезно. А потом, брат, получишь порку - она будет полезнее всего..."

Избить или ранить монаха, тем самым ослабив Воинствующую Церковь, считалось едва ли не самым серьезным проступком для члена Ордена. Соответственно, и наказание за это полагалось самое суровое. Маррон вспомнил, как однажды, в аббатстве, где они изучали правила Ордена, он спросил: не хуже ли будет, если из-за тяжкого наказания в лазарете окажутся два монаха вместо одного? Отец настоятель тогда улыбнулся, покачал головой и сказал, что такой несдержанный монах будет ослаблять Орден каждый день одним своим присутствием. Он должен научиться существовать в мире со своими братьями и наставниками, а для этого ему придется покаяться перед алтарем Господним, и знаком покаяния станут шрамы на его коже.

Никакой драки, сказал себе Маррон. После молитвы он вместе со всем отрядом послушно отправился в трапезную, всю дорогу терпя разные издевки и оскорбления. Вцепившись зубами в ломоть хлеба, отрывая от него куски и баюкая раненую руку на колене, юноша порадовался тому, что в трапезной полагалось хранить молчание. По крайней мере сейчас он был избавлен от ядовитых насмешек братьев.

Несмотря на то что Маррон ел по-волчьи жадно, быстро глотая пищу, доесть он не успел; он все еще жевал, когда раздался звон висящего над столом металлического бруска, призывавшего всех встать и вознести благодарственную молитву. Маррон безнадежно стиснул зубы, задышал носом и взмолился о возможности проглотить то, что было у него во рту, во время уборки в трапезной, оставшись при этом незамеченным.

Однако Господь редко внимал его молитвам, что сегодня, что всегда, - а может быть, он просто считал оскорблением для себя, когда человек глотал еду уже после благодарственной молитвы. Маррон ощутил на себе взгляд фра Пиета, однако не осмелился посмотреть через стол, чтобы удостовериться. Полупрожеванный хлеб лежал у него на языке, однако его было слишком много, чтобы проглотить за один раз. Маррон начал осторожно жевать, жалея, что не может хотя бы на минуту надеть капюшон, и выискивая другой способ спрятать лицо. Однако у него ничего не вышло.