Губкин - Яков Кумок

С течением времени в промышленном развитии страны роль прикладной геологии, наряду с другими прикладными науками, будет расти и ценность ее для жизни будет увеличиваться».

Проблема и прежде, до революции, занимавшая Губкина, здесь поставлена с определенностью и простотой, свойственной смелым мыслителям. Наука и общество, наука и народное хозяйство, взаимоотношения между обществом и творцом, взаимоответственность, их друг перед другом. Губкин не принижает роли «чистой» науки. «Великой роли ее в истории человечества и культуры мы и не думаем отрицать». Но изменилось время! В лаборатории ворвался шум улиц.

Науке надо облачиться в рабочую блузу.

С этого момента (мы имеем в виду — с момента появления в «Известиях Главнефтекома» губкинской статьи) начинается советская эра в истории отечественной геологии.

Невиданный доселе и при капитализме невозможный разворот разведочных изысканий, сотни экспедиций, тысячи отрядов, подчиненных строгому плану, многообразие методов исследования, согласование поисковых планов с будущими народнохозяйственными потребностями (ведь геология должна обгонять поступь промышленности; прежде чем развивать какую-нибудь отрасль, например химическую, надо знать, подготовлены ли под нее, как выражаются экономисты, запасы) — вот некоторые черты, присущие советской геологической науке. И они впервые были разработаны и сформулированы в небольшой статье, написанной Губкиным через несколько недель после возвращения на родину.

Может быть, это самое важное, бесценное наследство, оставленное Губкиным? Что ж, право, нефть в Поволжье была бы и без него когда-нибудь открыта, и курская руда, и институты, которые он создал, были бы и без него созданы, и теории, им выдвинутые, возможно, были бы сформулированы когда-нибудь другими. Все перечисленное по отдельности само по себе грандиозно, но Губкину принадлежит и еще нечто большее. Он создатель направления в науке, практическим воплощением которого и явились открытия, учения и институты.

Разумеется, такая наука могла возникнуть только после обобществления средств производства, национализации земли и недр, национализации нефтяной промышленности. Короче, после революции. Губкин внутренне созрел для восприятия революции и внутренне жаждал ее прихода, как всякий художник жаждет обновления своего творчества. Его революционность не в том только выражалась, как это невольно получается у некоторых биографов, что он печатал листовки на мимеографе и выступал в рабочих аудиториях. Этого мало. Революционность заложена была в его исканиях своего пути в науке!

Но разве он жаждал революции, так сказать, без взаимности? Разве революция не нуждалась в таких людях, как он?

Ни одна официальная должность, которую занимал он в последнее свое двадцатилетие, не отражала истинного места его в науке, в управлении геологической разведкой. Сохранился «личный листок по учету кадров», заполненный им 14 декабря 1937 года. (В тот год многих академиков и их жен попросили заполнить подробные анкеты. Хранится в Архиве АН СССР.)

Если оглянем анкетку беглым взглядом, то увидим, что заполнитель ее всегда исполнял несколько должностей сразу; к примеру, в двадцатом году за ним числилось пять постов (среди них и весьма неопределенно сформулированный «Ответственный работник коллегии Главнефтекома». Объясняется туманная формулировка просто: ввели Губкина в коллегию, когда субординация, расчленение и штатное расписание разработаны еще не были, и какой там чин или жалованье положили ему, едва ли интересовало тогда Ивана Михайловича).

Служебные перемещения за все двадцать лет происходили |в одной примерно плоскости, на одном примерно «уровне» (вершина признания научных заслуг — 5 декабря 1928 года, когда избран был действительным членом Академии наук, а производственных талантов — 1931, когда назначен был начальником Главного геолуправления). Спадов (или, как стали выражаться в те же 20-е годы, — «понижений») почти нет; в собственном смысле, нет карьеры. Кривая, вычерченная, если бы можно было перевести анкетный язык на язык геометрии, по пунктам, бежала бы наискось чуть вверх от оси абсцисс.

Губкин сразу предстал в невиданном дотоле раскрытии, сразу занял какое-то свое место в государственной, политической и научной жизни юной Советской республики, не уступал этого места до конца дней своих, и это, пожалуй, еще более удивительно, чем мгновенное преображение бойкого сельского учителя в нефтяного светилу.

Итак, «личный листок по учету кадров», поперек которого, кстати, оттиснуто мелким и внушительным шрифтом указание: «ответы должны быть исчерпывающие», не отражает ни деятельности настоящей, чего требовать, впрочем, и нельзя, ни настоящей должности Губкина. Кем же был Губкин все эти двадцать лет? И кем остался в памяти потомков? Припоминаю я беседы с бывшими его учениками; всерьез, а иногда в шутку называли они его, как привыкли называть в те далекие годы, когда он еще был жив (и как, по их словам, называли его зарубежные газеты, присовокупляя то брань, то восхищение), — называли его нефтяным комиссаром. Такой должности нет в номенклатуре Совета Народных Комиссаров, но мне кажется, именно ее — страстно, радостно, честолюбиво — и исполнял он последние двадцать лет своей жизни. Нефтяной комиссар!

Это новый Губкин! Сама стремительность, неукротимость и неутомимость; он работает по пятнадцать часов в сутки и пятнадцать лет подряд не берет отпуска. Оратор (и откуда только берется, раньше он ни разу перед многолюдной и неспецифической аудиторией не выступал!), темпераментный и остроумный полемист, тонкий и доброжелательный редактор, а главное, руководитель громадных людских коллективов (прежде он, кажется, кроме Кули и Таги, своих помощников в экскурсиях, никем не руководил)! Во всю мощь горят мартены творческих сил; он мечтал об этом всегда, он счастлив!

Надо представить приезд его в Петроград весною 1918 года. Надо представить пролетку, медленно цокавшую по Невскому проспекту, и ее пассажира в толстом пальто и несносимых американских крагах, в которых ходил он еще по промыслам Солт-Лейк-Сити, где по давнему российскому, петровскому еще обычаю работал простым мастером, чтобы своими руками изведать иноземные премудрости в технике и организации дела. Краги эти будут еще долго служить ему, он будет обувать их, отправляясь на буровые Биби-Эйбата, Сабунчи, Нефте-Дага… Голова пассажира непокрыта, и свежий, тугой, щемящий ветерок теребит и приглаживает густую шевелюру круто поседевших волос. Глаза за круглыми очками в тонкой металлической оправе смотрят пытливо, тревожно. Пролетка переезжает Аничков мост…