Львиное Око - Лейла Вертенбейкер

После того как Герши стала обращаться с Джефри как с маленьким мальчиком, он быстро стушевался. Но с дядей Робертом этого не произошло. Он отправил юного племянника в Италию, но сам туда не поехал («Получил нагоняй. Без меня обойдется»). Он сам попался на удочку, проглотив и крючок, и леску, и баядеру, и леди Мак-Леод.

Был ли он влюблен? Этот верзила из Нортгемптоншира был тщеславен, глуп и похож на теленка, взбрыкивающего и мечтательного.

— Таких, как она, я еще не встречал, — заявил он, взмахнув трубкой и опираясь о каминную доску. Должно быть, у английских обувных фабрикантов водятся денежки, если Роберт купил для Мата Хари вторую по величине виллу в Нейи и обставил ее дорогой мебелью.

В те дни, когда прислуга уходила домой, стряпала Герши. Вот почему на ней был передник. Бобби-мой-мальчик, как звали дядю Роберта домашние, а вслед за ними и Герши, ел что попало, точно глотатель шпаг. К счастью, он оказался тонким ценителем вин и портвейна, поэтому я уцелел, когда меня пригласили к столу.

Вместе с ним Герши копалась в саду, надев широкополую шляпу, а после обеда в обществе Бобби ежедневно каталась верхом в Булонском лесу. Даже говорить она стала, как пастушка. Должен признаться, вид у нее был цветущий и выглядела она душещипательно счастливой.

— Прежде я не знала, что такое любовь, Луи, — проговорила она, глядя на меня удивленно расширенными глазами. Грусть, которая постоянно чувствовалась в ней, отступила далеко на задний план, превратившись в тень на дне колодца ее счастья. — А она в том, чтобы угождать возлюбленному. Это сказочное ощущение! Когда он говорил: «спасиб, даая», это гораздо восхитительнее крика «браво», вырывающегося из тысячи глоток зрителей, вскочивших на ноги. — Затем она процитировала отрывок из песни, которую иногда тенором пел Бобби, с таким видом, будто это шедевр поэзии, — «В моем-то возрасте забыть про кабаки!»

Все, что Герши говорила и делала, приводило Бобби в восторг. Даже когда она была не в духе или устраивала сцену (для его же блага), Бобби лишь произносил: «Хо» и «Какой темперамент!», покачивая при этом круглой головой.

— У девочки есть характер. По ее словам, яванки ужас как вспыльчивы, но зато и отходчивы, — объяснил он мне с важным видом, а потом добавил: — Надо же, мне досталась девочка, в жилах которой течет кровь туземных королей!

Спали они на втором этаже на огромной двуспальной кровати, которая служила им верой и правдой.

— Я очень люблю свою жену и Kinderlein[84], — сказал Бобби, смешивая хороший французский язык и плохой немецкий (это осталось в нем от школы и «года странствий»), — но я был таким олухом. Думал, что любовь — это пустяки, а сочинять стихи и жить по-людски — ерунда и чушь. Когда твоя жена чуточку умней тебя, то такому простому парню, как я, это не очень-то льстит. Маргарита — совсем другое дело! С ней чувствуешь себя на десять футов выше и совсем мальчишкой. Шикарное ощущение! Счастливее меня никого не сыщешь!

С этими словами он выпрямился, став похожим на огромную гору, потом нагнулся ко мне. Лицо его, круглое, как воздушный шар, от смущения было алым, будто цветущая роза — так бы он выразился.

По пути в Испанию из Италии вернулся Джефри.

— Хорош наставник! — сказал он мне, неуважительно, но без досады отзываясь о дяде. — Должен признаться, я не в обиде на бедного старого придурка за то, что он скакнул налево, хотя Герши я застолбил первым.

— Только и всего? — спросил я осторожно. — Неужели это только скачок налево?

Я вздумал сомневаться в том, что мне было давно известно. Но в англичанах нет рационального начала.

Джефри успел посерьезнеть и поумнеть.

— А как же иначе? Бедный старикан. Он не любит, когда ему говорят правду. Впрочем, я тоже. Лишь война спасет нас с дядюшкой Робертом от Нортгемптоншира. Что касается меня, то, если я не умру молодым, можете быть уверены, хо, что стану обувщиком, нравится мне это или нет. Впрочем, со временем занятие это мне понравится. Черт побери, до чего же гнусная штука — жизнь. Но когда вернусь домой, стану учиться на авиатора. Хотя я и люблю этот «державный остров», ненавижу ходить по земле.

Англичане всегда цитируют Шекспира, обращаясь к нему как к суду последней инстанции.

— Герши ему верит, — произнес я растерянно.

— Дядюшка Роберт и сам себе верит. Но когда он вернется домой, и с невыразительных лиц на него с укором посмотрят три пары голубых британских глаз, и дети спросят, почему он оставил их одних так надолго, с Бобби-моим-мальчиком и его Маргерит будет покончено.

— Спасибо, что предупредили, — сказал я Джефри, будто сам об этом не догадывался.

— Не за что, — отозвался Джефри. — Вы должны знать. Подумать только, старого дядюшку Роберта прислали присматривать за мной! — рассмеялся юноша. Потом чрезвычайно робко произнес: — Простите. Но я чувствую, как складываются стихи.

— Подождите, одну секунду, — в отчаянии воскликнул я. — Так ваш дядюшка не намерен взять ее с собой и поселить где-нибудь поблизости?

— Герши на квартире? Мата Хари в Нортумберленде вместе с дядюшкой Бобби? Господи упаси. Такого и во сне не может присниться.

Пытаясь предупредить Герши, подготовить ее к неизбежному, я совершил ошибку.

Она, должно быть, в глубине души разделяла мои опасения, но яростно набросилась на меня.

— Я не «твоя Герши», ты просто ревнуешь, — сказала она, понимая, что говорит глупости. — Что ты знаешь о любви? Чтоб твоя ничтожная католическая французская душа тысячу лет горела в аду! Ты жил тем, что сосал мою кровь. Луи, и тебе не по нутру, что я буду миссис Босток, что Мата Хари перестанет существовать. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, вот и все. Будь мужчиной.

— Герши, — устало произнес я, разглядывая свои костлявые ноги и руки. Неужели я был призраком, омрачавшим ее пир, паразитом, пившим ее соки?

— Не называй меня так. Я Маргерит. Бобби вернется в Англию вместе с Джефри, когда год кончится. Он там все устроит, а я буду ждать его здесь.

— Пока его не будет, — начал я осторожно, — можешь съездить в Монте-Карло. Ко мне уже обращались с предложением, но я туда не поехал. Оркестр, индусские танцовщицы, привычная работа, chérie[85]. Подумай. Подумай о возвращении на сцену.

Слово я выбрал неудачно.

— Возвращение? Но я никуда не уезжала. Так и думала. Ты утратил веру в меня, Луи. Давно. Бобби-мой-мальчик говорит, что времена настали дикие, и он прав. Никто больше не ценит ни прекрасное, ни загадочное. Предупреждаю, я больше никогда в жизни не стану танцевать.

— Чем же ты станешь заниматься?

— Когда ты своей плешивой головой поймешь, что я выхожу замуж за Роберта Бостока? Уходи. Пристал как банный лист!

Фраза разозлила меня в той же мере, как и ее — слово «возвращение».

— Ты дура! — воскликнул я. — Твое прошлое ни для кого не секрет.

— Я ему все рассказала, — взволнованно проговорила она. — И он меня понимает. Мы с ним родились заново. Оба…

— Merde! В той прошлой жизни ты была белой рабыней. А в нынешней, после твоего перевоплощения в пожилом возрасте, ты собираешься надеть белую фату и снова стать девственницей! Словно не бывало ни «каф-кон», ни Лиона, ни Григория, ни Шестидесяти двух дюймов динамита, Андраша и Франца ван Вееля. Все они стали призраками прошлого, с ними покончено, как и со старым Луи, приставшим к тебе как банный лист.

— Я тебя ненавижу, — сказала Герши. Лицо у нее побледнело, стало словно восковым, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. — И ты тоже… ненавидишь меня…

Топая как слон, пришел Бобби-мой-мальчик. Он купил берет и напялил его на густые волосы, точно котелок. На лоб свешивался чуб, из-под мышки торчал сложенный черный зонтик. На Бобби был костюм из ворсистой ткани, талию обтягивал новый лавандового цвета жилет.

— Голубка моя, — произнес он, наклонившись к Герши. — Что тут стряслось?

— Этот человек, — проговорила она, отворачиваясь, словно ей невыносимо было видеть меня. — Он притворялся другом. Это лжец. Предатель. — Голос ее звучал низко, монотонно, как речь обвинителя. Она закрыла лицо руками, плечи ее содрогались.

— А я-то думал, он твой старый приятель, — проронил Бобби-мой-мальчик. — Вы что, малость поссорились?

— Герши, — сказал я. — Выслушай меня…

Герши, встревоженная, вскочила на ноги и прижалась к груди Бобби.

— Защити меня, — выдавила она, пряча свое лицо в ворсистой ткани. — Он хочет заставить меня снова выйти на подмостки. Это ростовщик, жид и скотина!

Бобби-мой-мальчик осторожным жестом спрятал Герши сзади себя и нагнулся ко мне. Действительно, таких огромных людей я еще не видел.

— Если Маргерит должна вам деньги, сэр, я их верну, и можете убираться ко всем чертям.

— Я и так ухожу, — ответил я, пытаясь сохранить собственное достоинство, и взял свою шляпу и трость.