Смерть - понятие относительное - Лякмунт

Я, конечно, сразу понял свою ошибку. Признаюсь, мне было стыдно. Но меня обидело, что он ругает меня при, в общем-то, посторонних людях, пускай и справедливо. Хотя, конечно, основным было чувство стыда.

— Скажи мне, Траутман, как это нужно было сформулировать? — поинтересовался мой учитель. Я понял, что он уже не сердится.

— «Пусть я перестану дышать, если решу огласить свое намерение…»

— Нет, не «огласить». Оглашение предполагает нечто, сказанное вслух. Ни ты, ни я не знаем точно механизм работы карающей секвенции, поэтому к формулировкам следует подходить предельно внимательно!

Признаться, я ожидал от Петрова совсем другой реакции. Мог бы похвалить за то, что я решил использовать пирамидки, так кстати попавшие мне под руку. Если подумать, я бы мог вообще не брать с них нерушимого обещания. Словно услышав мои мысли, Петров, вдруг сказал:

— А вообще-то, ты молодец. А техникой составления обещаний мы с тобой еще займемся. Время еще будет, — и — подмигнул.

Потом мой друг постучал невесть откуда взявшимся столовым ножом о ножку своего бокала и предложил выпить за любовь. Мы подняли бокалы за любовь, а потом за прекрасных дам, которых мы любим. Я подумал о Хие. Не о той тётке с фотографии, а о моей Хие. Спустя небольшое время Петров, как бы, между прочим, попросил взглянуть на ту часть рецептов что была адресована Ивану. Иван, всё это время влюблено смотревший на Петрова, оторвался от своего занятия и принес из комнаты несколько сложенных листков бумаги. Петров их невнимательно посмотрел, рассеяно поблагодарил и предложил поднять бокалы за взаимность во всём. На этом вторая из стоящих на столе бутылок чудесного вина закончилась. После этого мой друг, «испросив позволения у хозяев», отвел меня в комнату, чтобы «пару минут почирикать». «Чирикали» мы действительно недолго, никак не больше пяти минут. Я быстро закинул в сумку всё то, что мне могло пригодиться, и зашел на кухню предупредить хозяев о своей недолгой отлучке.

— Сейчас четырнадцать тридцать. Ждем тебя через три, максимум три с половиной часа, — строго сказал Петров. До двери меня никто не проводил, и я довольно долго крутил ручки незнакомых замков, пока не выбрался из квартиры.

— Сначала в спортивный магазин. Тут есть большой спортивный магазин? — спросил я у шофера «Шкоды», набирая на мобильнике номер Ленского.

— Арнольд, кажется, есть успехи, но нет полной уверенности. Будем проверять. Через пятнадцать минут я буду в штабе. Патрулирование пока не отменяем, — сообщил я в трубку.

Через два часа сорок минут я снова садился на переднее сидение «Шкоды». Сзади пристраивались два очень самоуверенных старичка с прекрасной осанкой, одетые в спортивные костюмы красного и синего цветов. Старички, разумеется, были между собой похожи, как однояйцовые близнецы. Красный, тот, что был на два часа постарше синего, заявил, что в гости с пустыми руками не ходят. Поэтому мы сделали короткую остановку у магазина «Продукты». Близнецы немного поспорили о том, сколько бутылок брать. Красный говорил, что две, а синий настаивал на трех. Мне это очень напомнило собственную внутреннюю полемику в аналогичных ситуациях.

Дверь в квартиру оказалось незапертой, никто так и не удосужился этого сделать. Мы зашли незаметно для хозяев и неожиданно появились на кухне. Содержание вопля Ивана меня несколько обидело. Увидев дядюшку Персика, он изо всех сил закричал: «Я так и знал, что ты жив! Мы с Аленой всё время верили!» Определенную компенсацию за обиду я получил, когда Иван увидел, что дядюшек двое. Орать Иван не перестал, но в его очередном вопле я услышал нотку недоумения. Дядюшки с энтузиазмом обнимали и целовали племянника и его подругу. Причем, с большим удовольствием, как мне показалось, они целовались с Аленой. К девице Поповой выстроилось даже что-то вроде микроочереди: синему пришлось немного подождать, пока красный налобызается. Петрову тоже досталось несколько стариковских объятий и пара хлопков по спине. Потом мы сидели за столом и пили водку, любимый спиртной напиток дяди Персика. Красный всё время осведомлялся, сколько сейчас времени, а я его успокаивал, говоря, что выставил будильник на мобильном. Часа через полтора прозвучал сигнал будильник. Красный напоследок кого надо облобызал, а кого надо похлопал по спине. Синему он сказал, что не прощается. Где-то я это уже слышал, подумал я, провожая красного взглядом на его последнем пути в ванную комнату.

Застолье продолжалось. Выяснилось, что пока меня не было, Петров успел подружиться и перейти «на ты» как с Аленой, так и с Иваном. Причем, называли они Петрова Ричардом. Я как-то видел паспорт Петрова, обычный общегражданский паспорт, который он себе выправил уже после омоложения. Я бы не удивился, если бы в графах имя и отчество стояли бы прочерки. Я привык к тому, что Петров — просто Петров. А там было какое-то обычное имя — не то Юрий, не то Владимир. Не помню. Зато помню, что та неудачливая граспесса, что принимала участие в секвенции, которая, как ей казалось, приведет к трехсотлетней заморозке, упомянула, что у Петрова есть примечательное прозвище — Лайонхарт. При совместном рассмотрении с именем Ричард это наводит на интересные мысли, рассеянно думал я.

Прошло еще десять минут, и Петров выпил на брудершафт с дядюшкой. Они уверили друг друга во взаимных симпатиях и поклялись в вечной дружбе. В это время я беседовал с Иваном и Аленой, уточняя неизвестные мне подробности их приключений. Прошло еще немного времени, и Петров, поглядев на часы, объявил, что уже восемь и гостям пора знать честь. Дядюшка порывался остаться, но Петров напомнил, что тот ему обещал приют на ночь. Передавая моему другу ключи, Иван что-то прошептал ему на ухо.

— Какой такой труп? Нет там никакого трупа! — с пьяным оптимизмом прорычал Петров. Потом, еще раз бросил взгляд на часы и абсолютно трезвым голосом добавил:

— Уже два часа и десять минут, как нет. И никогда не было. Понял меня?

Из машины меня высадили метров за пятьсот от дома.

— Чтобы не компрометировать, — непонятно объяснил мой друг, и «Шкода» поехала дальше.

Дверь я открыл с некоторым трудом: в споре о количестве бутылок водки победил синий, настаивавший на трех. Как только я зашел в коридор, ко мне метнулась неуловимо быстрая тень, и Хия повисла у меня на шее, осыпая моё лицо поцелуями.

— Где ты был? Я испереживалась вся, думала, что-то случилась.

Я аккуратно поставил рюкзачок на пол и погладил девушку по худенькой спине:

— Что со мной могло случиться? Водки, правда, пришлось выпить в интересах следственных мероприятий.

Хия отпустила мою шею и обиженно сказала:

— А я тут его жду. Сама — ни глоточка, ни кусочка. Ты, небось, сытый?

— Нет, ну почему же. С удовольствием составлю тебе компанию.

— Ты какое будешь — белое или красное? — спросила девушка, открывая наш огромный холодильник.

— Пожалуй, начнем с белого, — величественно ответил я. Мы с Хией чокнулись и я провозгласил тост за взаимность, так и сказал:

— Поднимем бокалы за взаимность! — мы снова чокнулись, и я отпил глоток. Тут стена кухни рванула зачем-то вниз, а перед глазами оказался потолок, который начал быстро тускнеть, пока ни сделался совсем черным.

Я был осужден за какой-то страшный и непростительный поступок. Я сделал что-то очень плохое. За это меня положили в стеклянный гроб и пустили мимо толпу. Вокруг гроба стояли огромные корзины с цветами, и из-за их тягучего удушающего аромата я совсем не мог дышать. Люди заходили в помещение через узкий проход, растекались вширь, но каждый хотел пройти поближе ко мне. Они проходили мимо меня и скрывались за дверью в противоположной стене. Каждый старался причинить мне страдание, но пока они не придумали, как мне навредить и только с ненавистью трясли меня за плечи. От этого моя голова болталась, мне было больно, но я не открывал глаз. Все знали, что, как только я открою глаза, они смогут придумать для меня новое мучение. Они кричали в самые уши: «Открой глаза! Открой глаза, Траутман!» Потом появилась Хия. Мне стало страшно — я знал, что она сможет заставить меня открыть глаза. Хия начала бить меня по лицу и рычать звериным голосом: «Открой глаза, Траутман!» И я решил открыть глаза, чтобы разом покончить с этим ужасом.

Я лежал на спине, а надо мной громоздился огромный Петров и тряс меня за плечи. Я понял, что это был не звериный голос, а голос моего друга и облегченно улыбнулся.

— И он еще улыбается! — возмущенно пророкотал Петров, — я тут, понимаешь, уже двадцать минут волнуюсь, а он, понимаешь, улыбается!

Я понял, что лежу на диване.

— Это ты меня сюда положил?

— Нет. Ты тут и лежал.

— А сколько сейчас времени?

— Ноль часов, тридцать одна минута, — доложил Петров.

— А где она?

— Клофелинщица-то? — хохотнул Петров, — сбежала, как и положено, прихватив твои вещички. Правда, кое-что тебе оставила, — и Петров протянул мне листок бумаги. На листке очень красивым почерком было написано: «Андрей, ты мне, в самом деле, очень понравился». Подписи не было. Ты мне тоже очень понравилась, Хия, подумал я и сел, спустив ноги на пол. Голова немного кружилась, но совсем не болела. Я попытался встать, и это мне удалось с третьей попытки, правда, с помощью Петрова.