В дебрях Атласа - Эмилио Сальгари

— В конце концов, что ты видишь в этом сеянии бумажек?

— Это могут быть сигналы, — сказал Хасси.

— Кому?

— Спроси у Мулея.

— Черт побери! — воскликнул Энрике. — Ты знаешь какие-то тайны и скрываешь их от нас. Откройся нам, милый святой человек, и сообщи то, что может нам пригодиться.

— Да, ты должен сказать нам, — проговорил граф.

— Хорошо, я скажу вам, что аль-Мадар не верит, чтобы целью вашего путешествия было продать оружие или бомбы кабилам, — ответил марабут. — Вчера вечером, когда он увел меня из вашей палатки, он расспрашивал о вас и говорил про блед.

Услышав этот ответ, граф и итальянец вздрогнули, так как знали, что цена, назначенная за их головы, могла соблазнить любого мошенника, имеющего возможность задержать их.

— Дело очень серьезное, — сказал магнат. — Если бедуин заподозрил, что мы те самые беглецы, то он наверняка захочет заслужить награду.

— Послушай, марабут, — сказал Энрике, — давно ты знаком с этим бедуином?

— Года два.

— Не знаешь, разбойничал ли он? Марабут пожал плечами и ответил:

— Все бедуины начинают с того, что разбойничают, а потом становятся проводниками караванов и более или менее честными купцами.

— Так что и твой аль-Мадар не святой?

— Я не имел причины жаловаться на него.

— Потому что у тебя нечего было взять, — сказал Хасси. — Если б он догадывался, что в твоей куббе ты прячешь оружие сенусси, не думаю, чтоб я теперь с тобой разговаривал.

— Может быть, — ответил Мулей-Хари.

Тосканец посмотрел на задумавшегося графа, который не обращал внимания на успокоительный шепот Афзы.

— Что думаешь делать, граф? — спросил он. — Мне кажется, что сомнения насчет нас очевидны, и мы не можем больше полагаться на сына пустыни.

— Эти три человека беспокоят меня, — ответил магнат.

— Чего ты страшишься?

— Что бедуин послал их за спаги.

— Ты забываешь, что со спаги добрый Рибо!

— Рибо не начальник бледа. Его влияние не больше влияния Бассо. Если один из бедуинов встретит спаги, они примчатся помимо воли нашего друга. Цена за наши головы привлекает и бедуинов, и солдат, те и другие все сделают, чтобы захватить нас. Хотел бы я быть уже на Атласе, между воинственными кабилами и под защитой сенусси.

— Но мы дойдем до подошвы гор только через сорок восемь часов, — сказал Хасси.

— А за два дня многое может случиться, — прибавил граф. — Слишком еще далеко до Атласа.

— Жаль, что у нас нет крыльев, — пробормотал Энрике. Воцарилось долгое молчание, наконец Хасси сказал:

—Сорок восемь часов — много; но я надеюсь, что в это время ничего не произойдет, ведь бедуин не угрожал нам до сих пор. Будем осторожны и днем и ночью, чтобы нас не застали врасплох. Я знаю, что бедуины не выдерживают решительного отпора, даже если их много.

В эту минуту Энрике вскочил на ноги, как бы пораженный разрядом лейденской банки, и воскликнул:

— А наши бомбы!

— Какие бомбы? — спросил граф. — Ты совсем с ума сходишь.

— Папаша Хасси, сколько у тебя пороху?

— Фунтов тридцать.

— Нет ли у тебя крепкого ящика, все равно, из железа или дерева?

— Могу дать тебе один из тех, в которых хранятся драгоценности моей дочери.

— Тогда дело в шляпе. Впредь бедуин поостережется приближаться к нам! Я его буду терроризировать!

— Что ты собираешься сделать, Энрике? — спросил граф.

— Убедить этого дикаря, что у нас есть средства взорвать и его, и его разбойников, и его верблюдов. Папаша, дай мне ящик и фунта три пороха. Увидишь, какой будет сюрприз для бедуина! Если не умрет он от ужаса в эту ночь, то, значит, он бессмертен.

— Энрике! — закричал граф. — Тебя надо связать, как безумца. Что ты задумал?

Тосканец поднял руки и, страшным голосом сказав «бум!», выбежал вместе с Хасси аль-Биаком, который питал полное доверие к изобретательности адвоката.

— Что они будут делать, отец и твой друг? — спросила Афза у графа

— Оставь их, — ответил граф. — Мой товарищ удивительный человек, и ты увидишь, он сумеет напугать весь караван. Он похож на бомбу, пусть действует. Он хитрее марабута и всех кабилов Атласа

— А спаги? Мысль о них мешает мне спать, — сказала молодая женщина. — Я, мой господин, дрожу за твою жизнь И вы, белые люди, такие же дикие, как тиббу или туареги пустыни! Я не думала, что франджи такие дурные и немилосердные. Я ненавижу вахмистра, — закончила мавританка. — Он виноват во всех наших несчастьях.

— Не он один такой.

В эту минуту над палаткой пронеслось как бы дуновение урагана, и раздался страшный выстрел, похожий на пушечный.

Граф, молодая женщина, марабут и Ару выскочили из палатки, колья которой были вырваны ветром и брошены в сторону.

Двое людей быстро бежали к ним, тогда как бедуины издавали вопли ярости и стреляли из ружей.

— Слышал, граф? — спросил Энрике, как более легкий и худой, прибежавший раньше Хасси аль-Биака. — Я сделаюсь европейской знаменитостью, увидишь

— Бедуины в ужасе, — ответил магнат, — они совсем с ума сошли от страха.

— Это и было моей целью! Если они к нам приблизятся, я брошу бомбу в их верблюдов.

Бедуины действительно безумствовали. Они вопили, призывая Аллаха и Магомета, и продолжали стрелять, как будто на их лагерь напали туареги или другие кочевники пустыни.

В этом шуме слышался время от времени металлический голос аль-Мадара.

Движение воздуха от взрыва адской машины повредило, вероятно, и их палатки, и легко было понять их ужас, в особенности после того, как им уже раньше говорили, что один из махари везет бомбы для кабилов.

— Они, мне кажется, поняли меня, — сказал хохотавший до слез тосканец. — Дорогой марабут, надо пойти успокоить этих обезьян, а также дать им понять, что им будет безопаснее держаться подальше от нас. Когда мы достигнем кабильских деревень на Атласе, тогда другое дело. Ару, дай ружье и пистолеты! С этими шакалами лучше быть вооруженным.

Едва он успел получить оружие, как в трехстах шагах от них раздался голос аль-Мадара.

— Проклятые кафиры! Вы хотите уничтожить мой караван? Что это вы взорвали?

— Пойдем со мной, марабут, — сказал Энрике, — твоя святость защитит нас, потому что ты представляешь силу сенусси.

— Я иду за тобой, — ответил Мулей-Хари. Бедуин не переставал кричать и проклинать кафиров, в то время как его люди, по врожденной потребности всех варваров при всяком удобном случае поднимать адский шум и тратить порох, продолжали стрелять вверх, будто хотели попасть в звезды, как говорил шутник Энрике.

Увидя двух спокойных и улыбающихся людей, аль-Мадар подскочил как ужаленный.

— Собаки неверные, — кричал он, обращаясь к Энрике, — вы мне портите верблюдов и убиваете людей!