Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

красивый… Глаза синие, улыбчивые, брови вразлет, над губой тонкая стрелка усиков. Острые скулы еще не привыкли как следует к бритве и серебрились мягким ворсом.

В висках у Марины тихо постукивало, в носу свербило. Она еще посидела немножко, приходя в себя, с трудом встала. Громко чихнула, сняла, выхлопала платок и вытерла им лицо.

— Проклятые фашисты! — сказала Марина, сплевывая с зубов песок.

Ануш поташнивало от копоти, от едких газов, но она не показала виду, что ей плохо, проворно поднялась сама и помогла встать Тачане. Обе в пыли, со сбитыми на затылок платками. Тачана, будто сонная, недоуменно оглядывалась.

— Я ничего не слышу! — испуганно крикнула Тачана и потрясла головой.

— Это пройдет, у вас легкая контузия, — сказал военный. — Сильнее откройте рот и пошевелите скулами.

Тачана круглыми глазами непонимающе смотрела на военного.

— Открой рот и двигай скулами! — закричала ей Марина.

Тачана поняла, но рот открывать не стала. Склонив голову, прижав к уху ладонь, она грузно запрыгала на одной ноге, будто в уши ей набралась вода.

— Это тоже помогает, — улыбнулся военный…

Сергей встал последним и тут же нелепо вытянулся перед лейтенантом.

— Да не надо! — отмахнулся лейтенант. — Приведите-ка лучше себя в порядок…

Станцию было не узнать. Кругом дымились развалины, болтались оборванные провода, белели свежими изломами деревья. На путях над воронками вздыбились изогнутые рельсы, на насыпи лежало несколько опрокинутых вагонов. Солдаты и местные жители уже тушили дома, станционные постройки.

Ануш стояла молча и тоскливо глядела на огороды, где еще совсем недавно сушилась выкопанная картошка. Не видно было ни картошки, ни убиравших ее людей…

Потом они осмотрели «свой», чудом сохранившийся вагон и вместе с лейтенантом побежали тушить станционный склад. А когда потушили склад, помогали грузить на машины зерно, уводили под руки и уносили на носилках в наспех оборудованный лазарет раненных при бомбежке. Здесь Марина первый раз увидела убитых на войне людей…

Уработались до изнеможения, а все что-то делали, гоношились. Никому и в голову не пришло ни поесть, ни передохнуть.

— Хватит! — сказал лейтенант, вытирая со лба пот, когда расчистили от завалов подъездной путь к тупику, где стоял вагон с подарками. — Теперь самое время познакомиться. Насколько я понял, вы и есть представители колхозов Марийской республики, сопровождающие подарки бойцам, так?

— Так, — подтвердила Марина.

— Ну а я уполномочен фронтовым командованием встретить вас и принять груз. Кто из вас старший, кому предъявить документы?

— Я! — опять вытянулся Киселев.

— Да опустите вы руку! — с раздражением сказал лейтенант. — Ваше удостоверение личности!

Сергей торопливо раскрыл сумку и… растерянно перевел взгляд на Тачану.

— У нее… Кажется, у нее!

Тачана вынула из нагрудного кармана товарную накладную, список вещей, а заодно и военную книжку Киселева…

— От военкомата, значит, представитель? — полистав бумажки, спросил лейтенант.

— Так точно!

— Почему же тогда документы, и ваши личные в том числе, у этой женщины?

— Она… она не подчиняется мне… воинскому уставу. Забрала все — и не отдает…

— И правильно делает! — не совсем понятно сказал лейтенант и отвернулся от Киселева.

Он показал женщинам свои документы, потом сказал:

— Я пойду за транспортом, ждите меня здесь. В случае нового налета не паникуйте, ложитесь. Вы, рядовой, — повернулся он снова к Киселеву, — отвечаете за обстановку, за них. Ясно?

— Так точно, товарищ лейтенант! Отвечаю!

5

Вернулся он на станцию уже поздно вечером с целым обозом подвод. Худые, изможденные лошади едва тащили даже порожние брички. Голова у одной лошади, как у человека, была перевязана, и сбившийся за ухо бинт был обильно пропитан кровью…

— Осколком хватило, — как бы ответил на немой вопрос женщин пожилой солдат-возница в пыльной помятой шинели и в пилотке с простреленным верхом. — От мины… Они ведь у нас, милые, на позициях пушки таскают. Словом, тоже воюют…

На каждой бричке было по два солдата, в передке торчали поставленные на приклады винтовки, лежали гранаты. За спиной у лейтенанта висел автомат. Тачана долго вглядывалась в уставшие лица солдат, но ни в одном не признала знакомого. Не вытерпела, спросила:

— А Ведота моего не видели? Ну, большой такой, меня больше, красивый…

— Нет, не видели, — с улыбкой отвечали солдаты.

— Ну, мариец он, на гармошке еще хорошо играет, родинка на щеке, — не унималась Тачана, выспрашивая про Ведота уже у другой подводы.

— Может, и там, да разве запомнишь всех с родинкой? — пожимали солдаты плечами.

— Почему поздно-то приехал, сынок? — спросила Ануш лейтенанта. — Куда вот теперь, на ночь глядя?

— А днем нельзя, живо стервятники засекут. Степи кругом, ни спрятаться, ни укрыться.

— Ага, — понимающе покачала головой Ануш.

Все — и военные, и женщины — быстро погрузили вещи на брички, сдали вагон станционным работникам, и лейтенант начал было прощаться и благодарить колхозниц за подарки, за стойкость, за мужество…

— Подожди-ка, подожди! — насторожилась Тачана. — Это никак ты без нас собрался ехать?

Лейтенант удивленно поднял брови.

— А как же? Ведь там, — он показал рукой, — там — передовая!

— Ну и что же! — выступила вперед Марина. — А мы куда ехали? На фронт? На фронт. Значит, сами будем и вручать бойцам подарки!

— Послушайте, дорогие, — лейтенант поднял к груди обе руки. — Фронт — вот он, здесь. Сами убедились. А там — передовая, там — бои. Это опасно, и вообще вас никто туда не пропустит.

— Ну уж, как сказать — не пропустят! — начала закипать Тачана. — Уж если сюда добрались, то будем и на передовой. Сами раздадим подарки! И мне еще Ведота моего найти надо!

Сказала свое слово и Ануш:

— Нет уж, милый сын! Раз уж приехали на последнюю нашу станцию, то доедем теперь и до самого что ни на есть фронта. Мне тоже своего мужика, а ей вон, — она кивнула на Марину, — отца повидать охота. Так что, милый сын, понапрасну нас не стращай и не отговаривай!

И по-хозяйски приказала:

— Садитесь, девки! Поехали!

И лейтенант понял, что ничем, никакими запретами не удержать этих женщин, и разрешил ехать, хотя зародилась с этого часа тревога за их судьбу и не покидала до самого конца…

Ехали они медленно. Измученные лошади то и дело останавливались или, увидев на обочине дороги еще не увядшую траву, тянулись к ней. Дорога сначала петляла по берегу речки, а потом резко отвернула от нее и устремилась в открытую степь.

Давно село солнце, на западе догорала узенькая полоска зари. Оттуда же изредка доносились орудийные раскаты, напоминавшие далекий грохот обвалов. Ехали молча, прислушиваясь к скрипу колес, к незнакомой, словно бы затаившейся степи. При каждом орудийном раскате Киселев почему-то спрыгивал с телеги