Уинстон Черчилль: Власть воображения - Франсуа Керсоди

Но радость была не без примеси горечи, поскольку Черчилль, хорошо понимавший границы своей компетентности (и некомпетентности властей), не прекращал протестовать против того, как бессмысленно растрачиваются его таланты организатора и плоды его изобретательного ума. Ежедневно как на фронте, так и в тылу он был свидетелем просчетов, которые мог бы исправить, неудач, которые мог бы предотвратить, упущенных возможностей, которыми сумел бы воспользоваться, если бы только его согласились выслушать и дали бы ему чуточку власти: железные дороги, по которым на фронт подвозили боеприпасы и провиант, находились в запущенном состоянии, телефонная связь оставалась примитивной, немецкие аэропланы господствовали в небе (вещь просто немыслимая в те времена, когда британской авиацией занимался первый лорд Черчилль), высшие офицеры почти не знали условий, царивших в траншеях, и даже в периоды затишья между наступлениями потери исчислялись сотнями человек в день из-за недостаточной защиты личного состава, стратегия генералов была то слишком рискованной, то слишком нерешительной…

Во всех бедах Черчилль винил Асквита. То, как он вынудил маршала Френча уйти в отставку, дилетантство и нерешительность, отличавшие его военную стратегию, его кружения-колебания по вопросу всеобщей воинской повинности, его бесконечные политические интриги ради того, чтобы только удержаться у власти, возмущали нашего подполковника; у него также было немало личных причин злиться на того, кто его предал самым постыдным образом в дарданелльском деле и дошел в своем предательстве до того, что отказался дать ему командование бригадой из страха вызвать неудовольствие консерваторов. «Одно накладывается на другое, – писал он Клементине, – я склоняюсь к мысли, что его поведение достигло предела мелочности и подлости». Он не был одинок; в Лондоне ветер подул в другую сторону, правительство ковыляло от кризиса к кризису, и немало видных деятелей как среди либералов, так и среди консерваторов полагали, что пришло время избавиться от Асквита. Трое из главных «заговорщиков» даже навестили Черчилля в Сент-Омере: относительно новый друг Ф. Э. Смит, старейший соратник Ллойд Джордж и даже… старый враг Бонар Лоу! Они договорились о создании нового правительства, в состав которого должны были войти они сами, и Черчилль воспрянул духом. Само собой, все это ни к чему не привело; но между двумя обходами и тремя артобстрелами Уинстон окончательно убедил себя, что ему нужно быть в Лондоне, чтобы иметь возможность влиять на военную политику правительства…

Военное министерство уже дало У. Черчиллю, офицеру и депутату, разрешение присутствовать на закрытых заседаниях палаты общин. В начале марта ему дали еще одно, и наш герой им воспользовался, чтобы поднять все вымпелы: 7 марта, после представления военно-морского бюджета Бальфуром, он выступил на заседании палаты с речью, вызвавшей сенсацию. Он подверг резкой критике бездействие Адмиралтейства, установившееся с приходом в него преемника Черчилля: вражеским цеппелинам и подводным лодкам не был дан отпор, ввод в строй новых кораблей проходил непростительно медленно, наступательный дух исчез как на море, так и в воздухе; немцы неизбежно возьмут верх, если подобная пассивность продлится. Большинство аудитории было явно покорено его аргументами… Увы! Речь, начавшаяся так хорошо, закончилась плохо, ибо во исправление ошибок морской политики Черчилль предложил то, что смутило его друзей, обрадовало врагов и удивило всех: «Я прошу первого лорда Адмиралтейства взяться за дело без промедления и придать силы и вдохнуть жизнь в Совет Адмиралтейства, вернув лорда Фишера на пост первого морского лорда».

Нет, вы не ослышались: Черчилль рекомендовал вернуть того самого Фишера, чьи капризы, перемены настроения, сквернословие и дезертирство с боевого поста спровоцировали его же собственную отставку десять месяцев назад! Хотел ли он этим показать, насколько великодушен? Или на него повлияли его сторонники Дж. Л. Гарвин и К. П. Скотт, редакторы газет «Обсервер» и «Манчестер гардиан» соответственно и большие друзья Фишера? Неужели для того, чтобы открыть второе дыхание у военного командования, он не нашел никого лучше вспыльчивого, мстительного и избалованного отставника с ярко выраженной манией величия? Вот очередное доказательство, что слабости Черчилля сопоставимы с его безграничными талантами… Ему незачем было дожидаться ответной резкой речи Бальфура на следующий день, чтобы понять свое поражение: растерянность друзей, ликование врагов, сарказм прессы – все красноречиво говорило, как сильно он промахнулся. Но в боевом задоре он заявил всем, что останется в Лондоне, чтобы вести борьбу в парламенте плечом к плечу с политическими соратниками, и даже письменно уведомил Китченера об уходе из армии…

Его пытались убедить не садиться играть без козырей на руках. Супруга Клементина, наперсница Вайолет Асквит (в замужестве миссис Бонэм-Картер) и друг Ф. Э. Смит советовали ему вернуться во Францию на время, пока не забудется неудачная речь. Довольно забавно, что уговорить его образумиться сумел не кто иной, как Герберт Асквит… Несмотря на то что премьер-министр низко пал в его глазах, Уинстон не отличался злопамятством и всегда был готов выслушать пару отеческих советов, а на них Асквит был большой мастер. Он напомнил, что лорд Рэндолф совершил политическое самоубийство, «поддавшись одному-единственному порыву», и добавил: «Позвольте предостеречь вас от подобной неосмотрительности. Поверьте, что мной движет только искренняя привязанность к вам». В какой-то момент разговора Черчилль упомянул «многочисленных сторонников», которых он считал себя обязанным возглавить, но Асквит, намного лучше понимавший реальное положение дел, ему ответил: «На данный момент из них у вас нет ни одного стоящего!» И прибавил: «Говорю вам это только потому, что вы мне дороги и я хочу вас спасти». Черчилль ушел от него со слезами на глазах и долго не мог решить, какую линию поведения выбрать. М. Эйткен, К. П. Скотт, Дж. Л. Гарвин, лорд Фишер настаивали, чтобы он остался и продолжил борьбу в парламенте уже со следующей недели, но их влияние не смогло перевесить объединенные усилия Клементины, Ф. Э. Смита и Герберта Асквита. 13 марта, забрав прошение об отставке, Черчилль возвратился на фронт.

Долго он там не задержится. Какой бы ни была радость от новой встречи с опасностью и своим батальоном вдали от интриг и капканов Лондона, подполковнику больше не удавалось позабыть о политике. В тот период высокая стратегия и низкая политика тесно переплелись, да и какой смысл вести людей в бой, если сами условия ведения войны таковы, что любое наступление заведомо обречено на неудачу? За исключением артиллеристов, никто ничего не мог поделать с немцами; все, что было в силах батальона, – служить мишенью для снарядов, лившихся на траншеи дождем, не имея иной перспективы активных действий, кроме бессмысленного массового забега к проволочным заграждениям и пулеметным гнездам противника. Черчилль пришел к очевидному выводу, что в окопах принесет пользы не больше, чем любой другой подданный Его Величества, тогда как в парламенте или в правительстве его красноречие, организаторские способности и врожденные стратегические инстинкты, унаследованные от великого Мальборо (врожденное отсутствие скромности позволяло ему такое заявлять), способны оказать решающее влияние на исход войны. Впрочем, надо признать, что на фронте это мнение разделяли очень многие – не только солдаты и унтер-офицеры, но и генералы, упрашивавшие Уинстона вернуться в Лондон, чтобы от их имени выразить негодование. Так, генерал У. Т. Фёрс, к дивизии которого принадлежал его батальон, написал Черчиллю без обиняков: «Мне кажется, что вы, Ллойд Джордж и вы, более других годитесь для того, чтобы без промедления обрушить неспособное правительство». Даже новый главнокомандующий Дуглас Хейг, не испытывавший к Черчиллю теплых чувств, заявил, что согласен дать ему под начало бригаду, но он «окажется более полезным, если вернется в Лондон и убедит палату общин принять закон о всеобщей воинской повинности».