Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко

изображение людей обоих полов и всех возрастов, приносящих на жертву отечеству свои имущества. Вверху сего изображения находится следующая краткая, но выразительная надпись: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия». Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мною тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется всё существо мое, и холод пробегает по телу. Вот, думаю я, вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовию к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнию, кровию. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, — они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти — и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!»{691}.

Шестнадцатилетний студент Н. В. Станкевич, будущий знаменитый мыслитель и публицист, в 1830 г. сочинил четверостишие «Надпись к памятнику Пожарскому и Минину»:

Сыны отечества, кем хищный враг попран,

Вы русский трон спасли — вам слава достоянье!

Вам лучший памятник — признательность граждан,

Вам монумент — Руси святой существованье!{692}

Сравнивая Москву с Римом, немецкий путешественник Иоганн Георг Коль писал в 1841 г.: «Сходство Москвы и Рима можно проследить в мельчайших деталях. Так, на римском форуме стояла отлитая из металла статуя волчицы, вскормившей Ромула и Рема. Ей на московском форуме соответствует памятник двум людям, своею кровью и деньгами сохранившим жизнь Москве и России, — Минину и Пожарскому»{693}.

Ксенофонт Полевой, московский журналист и издатель 1830–1840-х гг., по происхождению купеческий сын, в очерке «Москва в середине 1840-х годов» отмечал нравственное влияние памятника Минину и Пожарскому на москвичей: «Можно ли, чтобы такое прошедшее не имело влияния на значение Москвы и на нравственный характер ее жителей? Конечно, современное вытесняет все впечатления, и человек, бегущий по своим делам мимо памятника Минину и Пожарскому, мимо Лобного места к Москворецкому мосту, не вспоминает о величайшем подвиге в нашей истории, подвиге освобождения Москвы и России… Но не всегда же самый занятый человек бывает погружен в свои дневные заботы; иногда, хоть изредка, посреди тревог и тягостей жизни, грудь его подымается от облегчительного вздоха, ум светлеет и глаза падают внимательнее на окружающие его предметы»{694}.

Александр Дюма, увидев московский монумент в 1858 г., поражался: «Первое, что бросается в глаза при входе на Красную площадь, — это памятник Минину и Пожарскому. У нас, в стране равенства, о таком и подумать невозможно. На одном пьедестале мясник Минин, который олицетворяет свой народ, и генерал Пожарский — представитель благородного сословия… Группа поучительна, преисполнена красоты и благородства…»

Со временем скульптурные фигуры Минина и Пожарского стали объектом народного и книжного фольклора. Драматург А. Н. Островский записал в 1854 г. в Москве пословицу «Борода-то Минина, а совесть-то глиняна»{695}. Вплоть до 1920-х гг. она не раз встречалась фольклористам не только в Москве, но и в центральных, и в северных районах России.

В одном из сюжетов серии лубочных листов «Пантюшка и Сидорка осматривают Москву», неоднократно переиздававшейся во второй половине XIX века, представлен разговор у памятника Минину и Пожарскому между деревенским парнем Сидоркой и его более грамотным земляком Пантюшкой, живущим в Москве:

«Сидорка. Глянь-ка, Пантюха! Вон это, на большом камне-то стоит не Росланей ли богатырь? Не царь ли Огненный щит Пламенное копье?

Пантюшка. Э, брат Сидорка, уж ты к Еруслану заехал, Лазаревича запел! Это, вишь ты, памятник богатырям Русским, которые спасли Русь от поляков. Это стоит Кузьма Минин, а это сидит князь Пожарский.

Сидорка. Уж впрямь, что богатыри, есть в чем силе быть! Рука-та ли, нога-та ли, али плечи-та — того гляди, один десятка два уберет!

Пантюшка. Дурашка, да ты мекаешь — они такие и были? Это нарочно так их представили, чтоб показать их великое мужество и великую любовь к родимому Отечеству.

Сидорка. Ну, Пантелей Естифеич! Недаром говорят, что за одного ученого двух неученых дают. Вот то ли дело, как ты маракуешь грамоте-то и понаторел у дьячка-то Агафона Патрикеича!»{696}.

В разделе «Театральная хроника» газеты «Северная пчела» 19 ноября 1848 г. появилась рецензия на бенефисный спектакль «Минин» (по пьесе А. В. Висковатова) актера и драматурга Г. Григорьева 1-го в Александрийском театре. Если верить автору газетного отзыва Р. З., «пиеса разыграна была очень хорошо. Г. Каратыгин 1-й придал роли Минина все благородство и одушевление, которыми всегда отличается его игра… Характер и речи Минина нам гораздо лучше нравятся в простом, естественном виде, нежели прежние Минины Крюковского, Кукольника и князя Шаховского, которые всегда становились на ходули древних героев. Автор очень хорошо понял, что ни теперь, ни еще менее в XVII веке, русские простолюдины не говорили свысока, а просто, тепло, одушевленно»{697}.

Посетивший Россию французский путешественник и литератор маркиз Астольф де Кюстин, написавший позже весьма критические и далеко не во всем справедливые записки «Россия в 1839 году», отметил в числе прочих недостатков русской жизни отсутствие должного уважения к исторической правде и подлинным реликвиям, приводя, в частности, факт постройки заново в 1834 г. Спасо-Преображенского собора, в котором покоился «Минин, освободитель России, чья память особенно прославляется после нашествия французов»{698}. Собор и в самом деле, уже во второй раз, был снесен и опять построен, так как в здании постройки середины XVII века появились трещины. Два его придела — один Св. Космы и Дамиана в честь Кузьмы Минина, второй Св. Димитрия Солунского в честь Дмитрия Пожарского — были освящены в 1852 г. В подвале собора была устроена гробница Кузьмы Минина, покрытая бархатной пеленой. Там проходила ежедневная ранняя литургия. А 22 октября ежегодно, как и в Москве, совершался крестный ход от Спасо-Преображенского собора к расположенному поблизости обелиску Минину и Пожарскому{699}. Под балдахином над могилой Минина стояла копия знамени князя Д. М. Пожарского, сделанная в 1855 г., а по сторонам гробницы — восемь знамен Нижегородского ополчения 1812 г., присланных императором Александром I, и иконы, принесенные в дар ополченцами Отечественной войны 1812 г.

В 1862 г. поэт