Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

неравномерного распределения информационной инфраструктуры . На одном конце цифрового разрыва мы видим постоянную борьбу за контроль над проектированием и развитием метаинфраструктур новой военной экологии. Здесь большие пугающие истории колеблются между моделями цифрового общества, которые ограничены капитализмом наблюдения и государством наблюдения (Zuboff 2019), обрамляя, например, то, как жители Торонто описывают социальные инновации как "умные города", в то время как аналогичные технологии используются для притеснения уйгурского мусульманского населения в Синьцзяне.

Но создание информационного преимущества не только структурировано государственной идеологией; оно также является функцией инфраструктурных инвестиций, которые выходят далеко за пределы контроля государства. В этом отношении девять крупнейших технологических фирм мира - Google, Amazon, Apple, IBM, Microsoft и Facebook в США и Baidu, Alibaba и Tencent в Китае - занимают центральное место, доминируя в инвестициях в искусственный интеллект, машинное обучение, облачные вычисления и прогнозирование поведения людей на основе богатых контекстуальных данных (Webb 2019). Здесь капитализм наблюдения и государство наблюдения проявляются в виде технологий, которые наблюдают и манипулируют поведением, создают фальшивые лица, поддельные голоса и глубокие подделки, когда программные алгоритмы вычисляют, как изображение или видео с чьим-то лицом может быть подделано, чтобы человек сделал или сказал что-то, чего он на самом деле никогда не делал. Эти технологии направлены на воссоздание цифровых разрывов между людьми, живущими в условиях обилия информации.

На другом конце спектра, в тех частях мира, где Интернет и технологии, обеспечивающие его работу, были слабо развиты, цифровое неравенство навязывается более непосредственно через само оборудование: путем снижения стоимости интеллектуальных технологий, но предварительной конфигурации их с дезинформационной архитектурой, которая изменяет конфигурацию того, что можно увидеть. С одной стороны, речь идет об удобстве, возможности подключения и выборе. В то же время новые каналы коммуникации опосредуют внимание, которое при редакционной осторожности может быть использовано для политического эффекта. Например, Филиппины заполонили дешевые смартфоны. Это, в свою очередь, произвело революцию в проведении политических кампаний, позволив Родриго Дутерте использовать Facebook в качестве центральной платформы для своего избрания на пост президента. В рамках кампании, которая подчеркивала жесткий курс на борьбу с наркотиками, PR-стратеги Дутерте направили цифровых авторитетов, операторов фальшивых аккаунтов на уровне сообщества и низовых посредников на формирование общественных дебатов. В конечном итоге стратегия Дутерте вызвала волну вигилантизма в полиции и нарушение надлежащего правового процесса, а кульминацией стало санкционирование президентом убийств, направленных не только против наркоторговцев, но и против потребителей наркотиков в целом (Померанцев, 2019).

Но эти цифровые разрывы становятся особенно заметны, когда вы выходите непосредственно на поле боя. Ведь именно в горниле насилия мы можем начать разбирать, как одни избиратели сохраняют голос, а другие самоцензурируются или молчат. Возьмем, к примеру, сирийскую гражданскую войну. Если говорить о структуре и влиянии дигитализации, то более чем десятилетняя война в Сирии была катастрофической для сирийцев, но она оказалась очень полезной для тех, кто хочет понять и подготовиться к будущей войне. Так, мы стали свидетелями того, как Соединенные Штаты совершенствуют средства и методы целеуказания, которые они впервые разработали в первом десятилетии XXI века. В результате этих усилий война с беспилотниками, операции спецназа и миссии "убить/захватить" достигли вершины совершенства. В то же время ИГ продемонстрировало важность контроля над нарративами и манипулирования веб-сообщениями в целях вербовки, брендинга и государственного строительства (Зима 2019). Как следствие, мы наблюдаем смешение технологических и тактических инноваций, где старые и новые системы работают отдельно и вместе друг с другом, объединяясь и перестраивая боевые действия с помощью готовых технологий, чтобы создать оружие, которое в равной степени является киберпанком и сложным (Hashim 2018; Cronin 2020).

В разгар боевых действий гражданскому населению пришлось адаптировать свое поведение к меняющимся фронтам. Даже если доступ к интернету через проводную инфраструктуру, контролируемую правительством, остается ограниченным из-за перебоев с электричеством и повреждений от взрывов, развивается децентрализованная телекоммуникационная инфраструктура. По данным ООН, в июне 2017 года ежемесячная стоимость 40 гигабайт данных в сетях 3G или 4G составляла около 11 долларов США, что стало возможным благодаря инфраструктуре мобильной связи, использующей WiMax или Wi-Fi из турецких городов, которые предоставляют услуги подписки местным жителям, или спутниковой связи с интернет-кафе. Из двадцати интернет-провайдеров в Сирии три принадлежат правительству. Независимые спутниковые провайдеры запрещены правительством Асада, а владельцы киберкафе в районах, контролируемых правительством, должны получать лицензию от Министерства внутренних дел и следить за пользователями Интернета. Не имея возможности контролировать централизованную телекоммуникационную сеть, правительство может лишь частично ограничивать доступ к веб-контенту, цензурировать новости, удалять данные и в крайнем случае отключать доступ к интернету. В результате правительство вынуждено дополнять свой ограниченный контроль над интернетом жесткими уголовными наказаниями, задержаниями, слежкой, запугиванием и техническими атаками либо со стороны служб безопасности, либо со стороны Сирийской электронной армии - группы проправительственных хакеров, которые атакуют оппозиционные организации.

Вероятность того, что гражданские лица могут столкнуться с серьезными последствиями, не ограничивается подключением к неправильной сети на территории, контролируемой Асадом. Информационная среда внутри ИГ была столь же нестабильной, и по мере того, как фронты сражений перемещались, подключение к Интернету определяло поведение тех, кто следил за насилием. Например, тем, кто фиксирует свидетельства применения химического оружия, необходимо следить за тем, чтобы не загружать материалы, в которых называются имена жертв или делаются обвинения. Если вы подключитесь не к той сети или эта сеть будет захвачена врагом, называние людей может привести к непредвиденным негативным последствиям для всех участников. Кроме того, как отмечает НПО "Сирийский архив", даже при загрузке данных необходимо следить за тем, чтобы контент не был удален. Иногда удаление контента и аккаунтов происходит случайно. В то же время манипуляции с цифровыми записями открывают возможности для пропаганды. Для таких контент-платформ, как YouTube, это ставит алгоритмы модерации поискового контента на цифровые рубежи, что, в свою очередь, заставляет НПО вступать в гонку со временем, чтобы сохранить важные доказательства, чтобы в будущем военные преступления могли быть надлежащим образом преследованы.

Нестабильность архива в плане того, как платформы вроде YouTube решают, какой контент может быть размещен и сохранен, и поскольку противники теперь понимают, что они должны пытаться блокировать или ограничивать доступность загруженных материалов, указывает на многочисленные проблемы, связанные с поддержанием контроля над серой экологией. Как мы уже видели, цифровой архив претендует на то, чтобы стать непрерывным средством формирования нарратива в течение двадцати четырех часов в сутки и семи дней в неделю. Таким образом, манипулирование нарративом происходит в режиме 24/7, а война за контроль над ситуацией переносится непосредственно в центры обработки данных, расположенные на сайте в местах, удаленных