Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

угрозы после 11 сентября и заканчивая выходом Трампа из заморских пут и последующим созданием скрытого врага для поддержания террора.

Все это происходило в то время, когда с января по апрель 2020 года было сокращено 22,1 миллиона рабочих мест, а уровень безработицы поднялся до 14,8 процента в результате мер по блокировке COVID-19. Это неизбежно повысило уровень тревоги среди тех сообществ, которые оказались наиболее уязвимыми в результате финансового краха 2008 года. В этом контексте пандемия COVID-19 предоставила прекрасную возможность перенести бета-войну в сердце общества, чтобы еще больше запутать человека в сети и архиве бесконечных целей. Так, Наоми Кляйн утверждает, что

[i]Потребовалось некоторое время для того, чтобы все улеглось, но нечто, напоминающее последовательную доктрину пандемического шока, начинает вырисовываться. Назовем это "Экранным новым соглашением". Гораздо более высокотехнологичное, чем все, что мы видели во время предыдущих катастроф, будущее, которое спешно создается в то время, как трупы все еще накапливаются, рассматривает наши последние недели физической изоляции не как болезненную необходимость для спасения жизней, а как живую лабораторию для постоянного - и очень прибыльного - будущего без прикосновений.

Кляйн считает, что пандемия предоставляет правительству и большим технологиям оптимальную возможность для сотрудничества в "будущем, в котором каждый наш шаг, каждое наше слово, все наши отношения будут отслеживаться, прослеживаться и обрабатываться с помощью данных".

Кризис COVID-19 - идеальный шторм для "Радикальной войны". После многих лет уступки доступа к нашим личным данным в обмен на все более и более свободную цифровую жизнь и работу, население оказалось в наиболее уязвимом положении, став объектом массовых экспериментов в рамках партисипативной слежки. Враг, созданный на основе этого оружейного архива, не будет демонизированным лидером, заклейменным и упрощенным как добро и зло для анонимной аудитории MSM. Вместо этого врагом станет тот, кто и что появится из цифрового архива, как часть обыденного процесса идентификации и нацеливания на человека.

Как мы утверждали в Глава 1именно привычное использование смартфона - и обещание удобства и персонализации без трения - делает нас менее осознанными или менее готовыми к полноценному взаимодействию с угрозой, которую представляет собой информатизация всего обыденного, включая то, куда мы идем и кого встречаем. Именно смартфон предлагает целые группы населения в качестве потенциальных мишеней, делая его структурной особенностью полей сражений Радикальной войны, полей сражений, которые мы добровольно создаем своим собственным участием. И все же, несмотря на то, что смартфон появляется благодаря часто кажущемуся бездействующим, но мгновенно доступным цифровым архивам, именно постоянное видеонаблюдение в реальном времени и почти мгновенное запоминание изображений данных опосредует то, как работает память и история в XXI веке. Эти опосредованные интерпретации происходят не случайно, а возникают благодаря взглядам инженеров-электронщиков и разработчиков программного обеспечения, которые конструируют эти системы систем.

С одной стороны, исчезновение культового врага отчасти объясняется нестабильностью некоторых государств после окончания холодной войны и их погружением в сложные гражданские войны. В то же время символика зла, годами воплощавшаяся в удобных врагах с помощью в основном услужливых западных мейнстримных СМИ, также была разрушена появлением нетрадиционных медиа в новой экологии войны. Таким образом, падение этого врага также является симптомом того, что мы обозначили как кризис репрезентации. Но войны в таких странах, как Ирак и Ливия, последовавшие за смещением диктаторов и правительств, - это не только символ провала военных интервенций и западных концепций военно-гражданских отношений двадцатого века. Она также отражает фундаментальные изменения в репрезентации войны в цифровом архиве и ее обрамлении в общей памяти. Эта социотехническая совокупность не просто является следствием относительной слабости государственной власти в международном порядке, но, что более точно, свидетельствует об успехе западной "цивилизационной войны" (Brauman 2019) над информационными инфраструктурами тех, кто теперь от них зависит.

Диаграмма: Управление

ТЕХНОЛОГИИ КОНТРОЛЯ

Приложения для отслеживания контактов COVID-19 представляют собой полезную линзу, через которую можно рассматривать современные технологии контроля. Проблема, с которой столкнулись разработчики во Франции и Великобритании, заключалась в том, что компании Apple и Google могли определять, как будут работать эти приложения и можно ли передавать личные данные государственным органам здравоохранения. Избранному правительству с трудом удалось убедить компании Силиконовой долины ослабить настройки конфиденциальности в своих операционных системах, фактически оставив Apple и Google возможность "понимать мир и вмешиваться в него, при этом правдиво заявляя, что они никогда не видели ничьих личных данных". Большие технологии могут использовать свою инфраструктурную мощь, чтобы диктовать суверенным правительствам, как использовать персональные данные.

В борьбе за контроль над отношениями между данными и вниманием многое зависит от неравномерного распределения информационных инфраструктур новой военной экологии. Правительство может быть суверенным, но у больших технологий есть средства для осуществления социальных изменений. Большие технологии создали транснациональные инфраструктуры, которые сделали возможными многочисленные траектории данных, взорвавшие наше понимание войны и глубоко опосредованно повлиявшие на наше восприятие мира. Однако в процессе своего развития информационные системы, обеспечивающие войну XXI века, были неравномерно распределены по всему миру. Эта неравномерность пересматривает цифровые разрывы всевозможными способами, создавая идеальные возможности для военной эксплуатации и разрушая старые, устоявшиеся категории войны, изменяя способ производства знаний о сражении.

В этой новой экологии войны война за контроль над этими инфраструктурами простирается от поля боя до технологических платформ, которые позволяют и совместно конструируют современный опыт. Нелегко понять, как проявляется этот "код/пространство", пока сами технологии контроля не станут известны, чем они являются (Bridle 2019). Так, только когда игра дополненной реальности Pokémon GO станет феноменом в Москве, мы сможем увидеть, что Кремль окружен искажающим GPS-полем, которое не позволяет игрокам приобретать покемонов, а иностранным агентам - снимать GPS-координаты для целей слежения и наведения на цель. Только через эти повседневные процессы разрывов можно выявить эту реальность, показывая, как цифровой мир перестраивает социальные отношения внутри страны, даже если он раскрывает новые измерения в вопросах, связанных с войной.

В XXI веке информационные инфраструктуры перестраивают вооруженные силы так же, как Uber переписал порядок заказа такси, а Airbnb помог найти жилье для отдыха. Проще говоря, радикальной войной не могут управлять только военные. Ее нельзя разделить на аккуратные доктринальные, физические, информационные и когнитивные области (Alberts et al. 2001), потому что новая экология войны всегда в действии и всегда участвует: ее инфраструктуры представляют собой тот самый путь, по которому мы формируем наше понимание войны. Это неизбежно оказывает дезориентирующее воздействие на военные бюрократии, которые продолжают организовывать свою деятельность в соответствии с измерениями двадцатого века, связанными с тем, что находится внутри государства и что является