Лжец на кушетке - Ирвин Ялом

Маршал перестал думать. Время действовать. «Питер, в офисе я видел вас лишь с одной стороны. Теперь я знаю вас лучше. Теперь я знаю, что принесло вам такой успех в делах. Вы ставите перед собой цель и движетесь в направлении этой цели с редким упорством и смекалкой… и изяществом. — Маршал протянул Питеру руку. — Я принимаю ваше предложение. С огромной признательностью».

Об остальном они договорились быстро. Питер предложил Маршалу партнерство в пределах одного процента акций. Маршал решил, что, если уж он пошел на это, нужно играть по-крупному, и вложил максимум: девяносто тысяч. Деньги он получит с продажи акций «Уэллс Фарго» и «фиделити» и переведет их на цюрихский счет Маршала в течение пяти дней. Питер собирался окончательно выкупить «Rucksen» за восемь дней, а по датским законам он должен был предоставить список акционеров. Питер также обещал оформить вексель и доставить его в офис Маршала до отъезда в Цюрих.

Вечером того же дня, когда Маршал проводил своего последнего пациента, в дверь кабинета постучали. Курьер, прыщавый подросток-велосипедист в джинсовой куртке с ярко-красными нарукавниками и обязательной бейсболке «San Francisco Giants» козырьком назад, вручил ему конверт с заверенным нотариусом письмом, в котором были изложены все аспекты соглашения. Вторая бумага, на которой Маршал должен был оставить подпись, гласила, что он обязан потребовать полного возмещения своей инвестиции в случае, если по каким-либо причинам стоимость акций «Rucksen» упадет ниже номинала. В конверте лежала и записка от Питера: «Для вашего полного спокойствия, оформленный моим юристом вексель будет доставлен вам к среде. Вот вам мой подарок в честь подписания договора о нашем партнерстве».

Маршал достал из конверта коробочку из ювелирного салона «Shreve's». Он открыл ее — и от удивления у него перехватило дыхание. С замиранием сердца Маршал надел отделанные брильянтами часы «Ролекс».

Глава 10

В четверг вечером, около шести, Эрнесту позвонила сестра Евы Голсуорт, одной из его пациенток.

«Ева попросила позвонить вам и сказать, что пора».

Эрнест оставил записку с извинениями пациенту, который должен был прийти в 18.10, прикрепил ее к двери кабинета и помчался к Еве. Ей был пятьдесят один год, и она страдала раком яичников в терминальной стадии. Ева преподавала писательское мастерство. Это была изящная, исключительно достойная женщина. Эрнесту нравилось представлять себе, что он всю свою жизнь прожил бы с Евой, будь она моложе, а обстоятельства их встречи — иными. Он считал ее красивой, искренне восхищался ею и был поражен ее жизнелюбием. Последние полтора года он полностью посвятил смягчению боли ее умирания.

В работе с большинством пациентов Эрнест использовал понятие «сожаление». Пациенты должны были разобраться с прошлыми сожалениями и избегать сожалений в будущем. «Ваша задача, — говорил он, — жить так, чтобы, обернувшись назад через пять лет, вы бы ни о чем не жалели».

Случалось, эта стратегия «антиципирующего сожаления» терпела неудачу. Но в большинстве случаев она оказывалась действенной. Но ни один пациент не относился к этой методике так серьезно, как Ева, которая полностью посвятила себя, как она говорила, «выжиманию всех соков из этой жизни». Узнав свой диагноз, Ева за последующие два года круто изменила свою жизнь: она рассталась с нелюбимым мужем, завела сумасшедшие романы с двоими мужчинами, о которых давно мечтала, побывала на сафари в Кении, закончила два рассказа и объехала страну, навестив троих своих детей и некоторых любимых студентов.

Все это время она тесно и продуктивно сотрудничала с Эрнестом. Кабинет Эрнеста стал для Евы тихой гаванью, куда она могла принести все свои страхи, связанные со смертью, все те мрачные мысли, которыми она не могла поделиться с друзьями. Эрнест пообещал тотчас с ней все прорабатывать, ничего не страшась и не замалчивая, обращаться с ней не как с пациентом, но как с попутчиком, с товарищем по несчастью.

И Эрнест сдержал свое слово. Ева приходила к нему последней из пациентов, потому что после сеанса его часто охватывала тревога — относительно смерти Евы, да и собственной. Он постоянно напоминал ей, что она не еГ инока, что они вместе смотрят в лицо ужаса конечности й ггия, что он пойдет за ней настолько далеко, насколько может. Когда Ева попросила его дать обещание, что он будет с ней, когда она будет умирать, Эрнест выполнил ее просьбу. Последние два месяца болезнь уже не позволяла ей приходить к нему в офис, но Эрнест поддерживал с ней связь по телефону и иногда заезжал к ней домой, не требуя платы за эти визиты.

Сестра Евы встретила его и проводила в спальню, где лежала больная. Кожа Евы сильно пожелтела — опухоль распространилась и на печень. Она тяжело дышала и вспотела так, что влажные волосы облепили ее череп. Она кивнула и шепотом, между вдохами, попросила сестру оставить их. «Я хочу, чтобы мой доктор провел со мной еще один сеанс».

Эрнест сел рядом с ней. «Вы можете говорить?»

«Слишком поздно. Не надо больше слов. Просто держите меня».

Эрнест взял Еву за руку, но она покачала головой. «Нет, прошу вас, просто обнимите меня», — прошептала она.

Эрнест сел на кровать, наклонился к ней, но не смог найти такого положения, чтобы сделать то, о чем она просила. Ему ничего не оставалось, кроме как лечь рядом с ней и обвить ее руками. Он не стал снимать пиджак и ботинки и не сводил глаз с двери, опасаясь, как бы не зашел посторонний, который может не понять, что здесь происходит. Ему было неловко, и он был рад, что их столько разделяет — простыня, ватное одеяло, покрывало, пиджак. Ева притянула его к себе. Постепенно напряжение, сковывавшее его, спало. Он расслабился, снял пиджак, откинул одеяло и крепче сжал Еву. Она ответила тем же. На мгновение он почувствовал непрошеное тепло внутри — предвестник сексуального возбуждения, но, разозлившись на себя, заставил его исчезнуть и приложил все усилия, чтобы передать Еве этим объятием свою любовь. Через несколько секунд он спросил: «Так лучше, Ева?»

Она не ответила. Дыхание ее стало затрудненным. Эрнест вскочил с кровати, наклонился над ней и громко позвал ее по имени.

Не отвечает. В комнату вбежала сестра Евы, услышавшая его крики. Эрнест схватил запястье Евы, но пульс не прощупывался. Он положил руку на ее грудную клетку и, аккуратным нажатием отодвинув в сторону ее тяжелую грудь, попытался прощупать апикальный пульс. Сердце Евы билось слабо, с перебоями, и он сказал: «Мерцательная аритмия желудочков. Очень плохо».

Несколько часов они дежурили у кровати больной, прислушиваясь к ее тяжелому прерывистому дыханию. «Дыхание Чейни—Стокса», — подумал Эрнест, удивившись, как этот термин, осколок знаний, полученных им на третьем курсе мединститута, смог всплыть из глубин его бессознательного. Иногда веки Евы начинали дрожать, но так больше и не поднимались. Пена слюны засыхала на ее губах, и Эрнест каждые несколько минут стирал ее бумажной салфеткой.

«Это признак отека легких, — произнес Эрнест. — Сердце отказывает, и жидкость скапливается в легких».

Сестра Евы кивнула, на ее лице читалось облегчение. «Интересно, — подумал Эрнест, — каким образом эти научные ритуалы — называние и объяснение феномена — способны заглушить страх. Я привел научное название ее дыхания? Я объяснил, каким образом из-за слабеющего правого желудочка жидкость оттекает назад в правое предсердие, а оттуда в легкие, отчего образуется пена? И что? Я же не предлагаю решения проблемы! Я всего лишь дал монстру имя. Но мне стало лучше, ее сестре стало лучше, и, если бы бедная Ева была в сознании, ей бы тоже скорее всего стало лучше».

Эрнест держал Еву за руку. Ее дыхание становилось все более поверхностным, более неровным и, спустя где-то час, остановилось. Эрнест не чувствовал биения пульса. «Она мертва».

Несколько минут они сидели молча, потом начали планировать свои дальнейшие действия. Они составили список людей, которым нужно позвонить, — детям, друзьям, в газеты, в бюро ритуальных услуг. Вскоре сестра собралась обмывать тело Евы, и Эрнест собрался уходить. Они наскоро обсудили, во что ее одеть. Сестра сказала, что тело Евы будет кремировано, и бюро ритуальных услуг, наверное, предоставит какой-нибудь саван. Эрнест согласился, хотя ничего об этом не знал.

По дороге домой Эрнест думал, что на самом деле его познания в этой области крайне скудны. Несмотря на долгие годы медицинской практики, анатомирование трупов в медицинском колледже, он, как и большинство терапевтов, никогда не видел своими глазами непосредственно момент смерти. Он сохранял спокойствие и профессионализм; да, он будет скучать по Еве, но ее смерть была милосердно легкой. Он знал, что сделал все, что мог, но провел беспокойную ночь: своей грудью он все еще ощущал ее тело.

Он проснулся в пять утра, цепляясь за остатки сна Он сделал именно то. что всегда советовал своим пациентам, когда тем снились тревожные сновидения: он без движения лежал в постели, не открывая глаз, и вспоминал свой сон. Взяв с прикроватного столика блокнот и ручку, Эрнест записал все, что ему удалось вспомнить: