Лжец на кушетке - Ирвин Ялом

Но ему все равно пришлось отказаться. Проклятье! Проклятье! Проклятье! Но разве у него был выбор? Неужели он хотел повторить судьбу Сета Пейнда? Или Сеймура Трот-тера? Он знал, что поступил правильно.

В пятницу, приближаясь к массивным мраморным дверям клуба «Пасифик юнион», Маршал испытывал сильное волнение, граничащее с ужасом. Долгие годы он понимал, что двери подобных заведений, таких, как «Пасифик юнион», «Берлингейм клуб» и «Богемская роща», закрыты для него. Теперь они открылись. На пороге он замешкался, но, сделав глубокий вдох, шагнул в тайную обитель посвященных.

Это был конец пути. Маршал думал, что путь этот начался в 1924-м в переполненном вонючем третьем классе трансатлантической баржи, которая привезла его родителей, совсем молодых, на Эллис-Айленд из Саутгемптона. Нет, нет, он начался еще раньше, в Пруссине — штетле[29] у самой русско-польской границы, в одном из его покосившихся деревянных домишек с земляными полами, где отец его ребенком спал в теплом закутке на большой глиняной печи, которая заполняла собой большую часть общей комнаты.

Как они попали из Пруссины в Саутгемптон? — поражался Маршал. По суше? На лодке? Он никогда не спрашивал их об этом. А теперь было уже поздно. Его отец и мать давным-давно обратились в прах, лежа рядышком в высокой траве кладбища «Анакостия» в пригороде Вашингтона. Из всех участников этого долгого путешествия в живых остался лишь один человек, способный рассказать об этом, — брат его матери, Лейбл, доживающий свои дни на длинном деревянном балконе пропахшего мочой дома престарелых в Майами-Бич с его стенами, покрытыми розовой штукатуркой. Пора позвонить Лейблу.

Центральная ротонда, изящный восьмиугольник, была обставлена величественными диванами из кожи и красного дерева. На высоте девяти футов ее венчал изумительный потолок: тонкий цветочный узор, выгравированный на полупрозрачном стекле. Мажордом, облаченный в смокинг и тонкие кожаные перчатки, почтительно поприветствовал Маршала, а услышав его имя, кивнул и провел его в гостиную, в дальнем конце которой у огромного камина сидел Питер Макондо.

Гостиная поражала своими размерами — половина Пруссины, наверное, поместилась бы под высоким потолком, покоящимся на полированных дубовых стенах со вставками геральдических лилий на алом атласе И кругом кожа — Маршал быстро насчитал двенадцать длинных диванов и тридцать массивных стульев Некоторые стулья были заняты морщинистыми седовласыми сухощавыми стариками, читающими газеты. Маршалу пришлось присмотреться, чтобы убедиться, что они еще дышат. Двенадцать канделябров на стене, то есть всего сорок восемь в комнате, по три ряда лампочек в каждом — пять во внутреннем, в следующем — семь, во внешнем — девять, всего двадцать одна лампочка, а во всей комнате… Маршал прекратил подсчеты, заметив пару трехфутовых металлических фигур на одном из каминов — копии закованных рабов Микеланджело; в центре комнаты стоял массивный стол, заваленный грудами газет, в основном финансовых, со всего мира. У одной стены в застекленной витрине находилась огромная фарфоровая чаша конца восемнадцатого века с табличкой, на которой было указано, что она была получена в дар от одного из членов клуба и была изготовлена в мастерской Чинг-те Ченг. На ней были изображены сцены из романа «Сон в красном тереме».

Подлинник. Да, это подлинник, думал Маршал, приближаясь к Питеру, который болтал с другим членом клуба, сидя на диване. Его собеседником был высокий представительный мужчина в красном клетчатом пиджаке, розовой рубашке и цветастом аскотском галстуке. Маршал никогда раньше не видел, чтобы кто-то так одевался, никогда не видел, чтобы кто-то мог допустить такую шокирующую дисгармонию в одежде и выглядеть при этом так элегантно и достойно.

«О, Маршал, — произнес Питер. — Рад вас видеть. Позвольте представить вам Роско Ричардсона. Отец Роско был лучшим мэром в истории Сан-Франциско. Роско, это доктор Маршал Стрейдер, ведущий психоаналитик Сан-Франциско. Ходят слухи, Роско, что доктор Стрейдер недавно удостоился огромной чести: в одном из университетов будут проводиться серии лекций, названные в его честь».

После короткого обмена любезностями Питер повел Маршала в обеденный зал, вернувшись к прерванному разговору:

«Роско, я не верю, что на рынке может прижиться еще одна компьютерная система, но не могу полностью отрицать эту возможность. Если Сиско действительно решит делать инвестиции, я буду более заинтересован. Убедите меня, и я обещаю убедить своих инвесторов. Будьте добры, отправьте бизнес-план в Цюрих, и я ознакомлюсь с ним в понедельник, когда вернусь в офис.

Прекрасный человек, — сказал Питер, когда они распрощались. — Мой отец знал его отца. И прекрасно играет в гольф. Он живет как раз по дороге к Сайпрес-Пойнт. Интересный вариант инвестиции, но вам я его рекомендовать не буду: эти начинающие слишком долго раскачиваются Играть в эту игру слишком дорого — из двадцати новых проектов стоящим окажется один. Разумеется, если вам удается его угадать, он приносит больше, значительно больше, чем двадцать к одному. Кстати, надеюсь, вы не возражаете, что я обращаюсь к вам по имени?»

«Нет, что вы, конечно, нет Только по имени Это уже не профессиональные отношения».

«Вы говорили, что не были здесь раньше?»

«Нет, — ответил Маршал. — Проходил мимо. Восхищался. Это не похоже на места, где пасутся члены медицинского сообщества. Я почти ничего не знаю о клубе. Кто в него входит? В основном бизнесмены?»

«В основном старые денежные мешки Сан-Франциско. Консерваторы. В основном живут на проценты с наследства. Роско — исключение, вот почему он мне нравится. Ему семьдесят один, но он все еще высоко летает. Вот так…»

Они добрались до обеденной залы, и Питер обратился к мажордому: «Эмиль, мы готовы. Есть у нас шанс отведать того запеченного лосося в тесте?»

«Думаю, я смогу убедить шеф-повара приготовить одного специально для вас, мистер Макондо».

«Эмиль, я помню, каким удивительно вкусным он был в «Cercle Union Interaliee» в Париже». Тут Питер наклонился к Эмилю и прошептал ему на ухо: «Только никому не говорите: мне больше нравится, как его готовят здесь».

Питер продолжал оживленно обсуждать что-то с Эмилем. Маршал не слышал, о чем они говорили, пораженный великолепием обеденной залы, а в особенности гигантской фарфоровой вазой, в которой нашел пристанище шедевр японского искусства икебаны: восхитительные орхидеи, ниспадающие каскадом с покрытой красными листьями кленовой ветви. «Если бы моя жена это видела», — подумал Маршал. Кто-то получил кучу денег за эту композицию, так что у нее была возможность превратить свое маленькое увлечение в источник дохода.

«Питер, — произнес Маршал, когда Эмиль усадил их за стол, — вы так редко бываете в Сан-Франциско. Вы являетесь активным членом этого клуба, а также клубов в Париже и Цюрихе?»

«Нет, нет, нет, — ответил Питер, улыбаясь наивности Маршала. — Тогда бы мне пришлось заплатить около пяти тысяч за сэндвич, если бы я решил здесь пообедать. Все эти клубы — «Circolo dell Unione» в Милане, «Atheneum» в Лондоне, «Cosmos Club» в Вашингтоне, «Cercle Union Interaliee» в Париже, «Pacific Union» в Сан-Франциско, «Baur au Lac» в Цюрихе — составляют единую сеть: членство в одном клубе гарантирует привилегии во всех остальных. Собственно, вот откуда я знаю Эмиля: он работал в «Cercle Union Interaliee» в Париже». Питер взял в руки мелю. «Ну что, Маршал, начнем с напитков?»

«Просто воды, «Caligosta», если можно. Мне сегодня предстоит еще провести четыре сеанса».

Питер заказал дюбонне и содовую. Когда принесли напитки, он поднял свой бокал: «За вас и за Лекции Маршала Стрейдера».

Маршал вспыхнул. Он был настолько ошеломлен увиденным в клубе, что забыл даже поблагодарить Питера.

«Питер, лекции под моим именем — это великая честь. Я должен был поблагодарить вас сразу, но мысли мои были заняты моим последним пациентом».

«Вашим последним пациентом? Удивительно. Мне почему-то казалось, что, стоит пациенту закрыть за собой дверь, терапевт не вспоминает его до того самого момента, когда тот приходит на следующий сеанс».

«Вашими бы устами да мед пить. Но — и это профессиональная тайна — даже самые организованные терапевты думают о пациентах чуть ли не постоянно и даже ведут с ними безмолвные диалоги между сеансами».

«И не требуют за это дополнительную плату!»

«Увы, нет. За размышления приходится платить только юристам».

«Интересно, интересно! Вы, вероятно, говорите обо всех терапевтах, но, сдается мне, вы говорите именно о себе. Я часто размышлял над тем, почему остальные терапевты принесли мне так мало пользы. Может, это потому, что у вас уровень вовлеченности больше, может, ваши пациенты больше для вас значат».

Принесли лосося, но Питер, не обращая на это внимания, продолжал говорить о том, что Адриана тоже была очень недовольна своими предыдущими терапевтами.