Мистерии (пер. Соколова) - Кнут Гамсун

Нагель искалъ Дагни; ея нигдѣ не было видно. Онъ поклонился фрейлейнъ Андресенъ, которая также была въ бѣломъ передникѣ; онъ спросилъ вина, и она принесла ему шампанскаго.

Онъ смутился и взглянулъ на нее.

— Вѣдь вы же не пьете ничего другого, — сказала она, смѣясь.

Это колкое замѣчаніе подѣйствовало на него однакоже оживляюще; онъ попросилъ ее выпитъ съ нимъ бокалъ, и она тотчасъ же сѣла за его столикъ, хотя у нея было много дѣла. Онъ поблагодарилъ ее за любезность, наговорилъ ей комплиментовъ по поводу ея костюма, пришелъ въ восторгъ отъ ея "ойлье" [2], которымъ она украсила свое декольте. Она была интересна сегодня: длинное аристократическое лицо съ длиннымъ носомъ было необычайно, почти болѣзненно тонко; и оно не мѣнялось, по немъ не пробѣгали нервныя гримаски. Говорила она съ величавымъ спокойствіемъ, въ обществѣ ея чувствовалась какая-то увѣренность: это была дама, это была женщина.

Когда она встала, онъ сказалъ:

— Здѣсь сегодня должна быть одна особа, которой мнѣ очень хотѣлось бы оказать нѣкоторое вниманіе: фрейлейнъ Гуде, Марта Гуде, не знаю, знако-мы ли вы съ нею? Я слышалъ, будто она пришла. Не умѣю сказать, до чего мнѣ хочется доставить ей удовольствіе; она, такъ одинока; Минутта разсказалъ мнѣ о ней. Какъ вы думаете, можно ли мнѣ позвать ее сюда, къ намъ? Конечно, только въ томъ случаѣ, если вы ничего противъ этого не имѣете?

— Нѣтъ, наоборотъ! — отвѣчала фрейлейнъ Аядресенъ. — я съ удовольствіемъ сейчасъ же позову ее сюда: я знаю, гдѣ она.

— Но и вы также вернетесь сюда, не такъ ли?

— Да, благодарю васъ.

Пока Нагель сидѣлъ въ ожиданіи, мимо прошли судья Рейнертъ, адьюнкъ и между ними Дагни. Нагель всталъ и поклонился. Дагни тотчасъ поблѣднѣла, несмотря на жару; на ней было желтоватое платье съ короткими рукавами, а на шеѣ была надѣта слишкомъ тяжелая золотая цѣпь. Эта цѣпь была ей не къ лицу. Дагни на одно мгновенье остановилась у двери: она подняла одну руку къ затылку и поправила прическу.

Нагель подошелъ къ ней. Въ немногихъ пылкихъ словахъ онъ просилъ ее простить ему его проступокъ тогда, въ пятницу; это былъ послѣдній, самый послѣдній; онъ никогда больше не подастъ ей повода хоть что-нибудь прощать ему. Онъ говорилъ тихо, сказалъ только необходимыя слова и умолкъ.

Она выслушала, даже взглянула на него и, когда онъ кончилъ, сказала:

— Я теперь, право, даже не знаю, о чемъ вы говорите; я это забыла, я хочу это забыть.

И она прошла. Она посмотрѣла на него совершенно равнодушно.

Всюду гудѣли люди, раздавался звонъ чашекъ и стакановъ, хлопанье пробокъ при откупориваніи бутылокъ, смѣхъ, восклицанія, а изъ залы доносились звуки скверной духовой музыки…

Когда фрейлейнъ Андресенъ вернулась съ Мартой, съ ними подошелъ и Минутта; всѣ присѣли къ столу Нагеля, гдѣ и просидѣли съ четверть часа. Фрейлейнъ Андресенъ отъ времени до времени шла со своимъ подносомъ къ посѣтителямъ, требовавшимъ кофе; въ концѣ концовъ она совсѣмъ ушла, у нея было слишкомъ много дѣла.

Приступили къ выполненію нумеровъ программы: пѣлъ квартетъ, студентъ Ойенъ громкимъ голосомъ продекламировалъ стихотвореніе своего собственнаго сочиненія, двѣ дамы сыграли на рояли, а органистъ выступилъ со своимъ соло на скрипкѣ. Дагни все еще сидѣла въ обществѣ своихъ двухъ кавалеровъ. Наконецъ отозвали и Минутту: ему нужно было повсюду бѣгать, позаботиться о чашкахъ, стаканахъ, бутербродахъ, — всего было слишкомъ мало приготовлено для такого множества народа.

Когда Нагель остался съ Мартой одинъ, она встала и хотѣла уйти. Ей нельзя оставаться съ нимъ одной: она замѣтила, что судья дѣлалъ какія-то замѣчанія на ея счетъ, а фрейлейнъ Килландъ смѣялась; нѣтъ, ей лучше уйти.

Но Нагель убѣдилъ ее, по крайней мѣрѣ, выпить еще рюмочку. Марта была одѣта въ черномъ; ея новое платье сидѣло на ней прекрасно, но не шло къ ней; оно старило эту своебразную дѣвушку и слишкомъ рѣзко выдѣляло ея сѣдину. Но глаза ея горѣли, а, когда она смѣялась, выразительное лицо ея совсѣмъ оживлялось.

Онъ спросилъ: — Ну, что же вы, веселитесь? Хорошо вы себя чувствуете?

— Да, благодарю васъ, — отвѣчала она, — мнѣ очень здѣсь нравится.

Онъ, не умолкая, говорилъ съ нею, примѣняясь къ ней по мѣрѣ силъ; выдумалъ разсказать ей небывальщину, надъ которой она, однако, много смѣялась; это былъ разсказъ о томъ, какъ ему удалось пріобрѣсти его драгоцѣнный пастушескій колоколъ. Сокровище, неоцѣненный антикъ! На немъ было вырѣзано имя коровы, имя этой коровы было Ойстешъ, такъ что, пожалуй, эта корова скорѣе должна была быть быкомъ. — Тутъ она сразу разразилась смѣхомъ; она забыла самое себя, забыла, гдѣ находится, качала головой и хохотала какъ дитя надъ этой жалкой остротой. Она положительно сіяла.

— Подумайте, — сказалъ онъ, — мнѣ кажется, Минутта ревнуетъ.

— Нѣтъ, — отозвалась она не сразу.

— Таково мое впечатлѣніе. Впрочемъ мнѣ больше нравится сидѣть тутъ съ вами одному. Такъ весело слушать, какъ вы смѣетесь.

Она не отвѣтила, а только опустила глаза.

И они продолжали разговаривать. Онъ все время сидѣлъ такъ, что столъ Дагни былъ ему виденъ.

Прошло нѣсколько минутъ. Фрейлейнъ Андресенъ опять подошла на минутку, сказала слова два, отпила изъ своей рюмки и ушла.

И вотъ Дагни вдругъ покидаетъ свой столъ и подходитъ къ столу Нагеля.

— Какъ у васъ тутъ весело! — сказала она, и голосъ ея слегка дрожалъ. — Добрый вечеръ, Марта! Чему же это вы тутъ такъ смѣетесь?

— Мы веселимся, какъ умѣемъ, — отвѣчалъ Нагель, — я болтаю, о чемъ придется, а фрейлейнъ Mapта уже слишкомъ снисходительна ко мнѣ и смѣется изъ вѣжливости… не нужно ли потребовать вамъ рюмку?

Дагни сѣла.

Необычайно сильный взрывъ одобренія въ залѣ подалъ Мартѣ поводъ встать и посмотрѣть, что тамъ происходитъ. Она шла все дальше и дальше; наконецъ оглянулась и крикнула:- Фокусникъ! Это мнѣ надо посмотрѣть! — И съ этими словами исчезла.

Пауза.

— Вы бросили вашу компанію, — сказалъ Нагель и хотѣлъ еще что-то сказать, но она перебила его:

— А ваша компанія васъ бросила.

— Ахъ, она навѣрно опять вернется. Не правда ли, фрейлейнъ Гуде удивительно интересна? Да? Она сегодня весела какъ ребенокъ.

На это она не отвѣтила. а спросила:

— Вы уѣзжали?

— Да.

Пауза.

— Вы дѣйствительно находите, что здѣсь сегодня такъ весело?

— Я? Я даже не знаю хорошенько, что здѣсь происходитъ, — отвѣчалъ онъ. — Я сюда пришелъ вовсе не для того, чтобы веселиться.

— А зачѣмъ же вы тогда пришли?

— Единственно только для того, чтобы снова увидѣть васъ… конечно, только издали, молча…

— Ахъ, вотъ какъ! И ради этой цѣли вы привели съ собою даму?

Онъ не понялъ. Онъ взглянулъ на нее и задумался.

— Вы подразумѣваете фрейлейнъ Гуде? Не знаю, что на это сказать. Мнѣ много разсказывали о ней, она цѣлыми годами сидитъ дома, въ жизни у нея нѣтъ ни единой радости. Я не привелъ ее съ собою, я только здѣсь хотѣлъ немножко позабавить ее, чтобы она ужъ не слишкомъ скучала; вотъ и все. Привела ее и усадила за этотъ столъ фрейлейнъ Андресенъ. Боже, какъ не повезло этой особѣ! И волосы у нея сѣдые….

— Да, вы, надѣюсь, не думаете… Неужели вы можете воображать, что я васъ ревную, а? Вы заблуждаетесь! Да, я еще помню, что вы разсказывали объ одномъ сумасшедшемъ, который поѣхалъ кататься въ двадцати четырехъ каретахъ; этотъ человѣкъ шепелявилъ, какъ вы сказали, и влюбился въ дѣвушку, которую звали Кларой. Ахъ, да, я это отчетливо помню! И хотя Клара отвергала его, она все же не могла допустить, чтобы онъ женился на ея горбатой сестрѣ. Не знаю, для чего вы мнѣ это разсказывали; вамъ лучше знать, но мнѣ это все равно; вы не возбуждаете во мнѣ ревности, если только вы этого хотѣли добиться сегодня. Нѣтъ, ни вы ни вашъ шепелявый господинъ!

— Но, Боже мой, — сказалъ онъ, — вѣдь не можетъ же быть. чтобы вы это говорили серьезно.

Пауза.

— Нѣтъ, именно серьезно! — сказала она.

— Вы думаете, я прибѣгъ бы къ такимъ средствамъ, если бы хотѣлъ возбудить вашу ревность? Заняться сорокалѣтней особой и заставлять ее смѣяться, какъ только вы появляетесь… Вы, должно быть, считаете меня очень глупымъ.

— Я совершенно не знаю, какой вы, я только знаю, что вы вкрадываетесь ко мнѣ въ довѣріе и доставляете мнѣ самые тяжелые часы моей жизни, такъ что я теперь уже сама себя не понимаю. Я не знаю, глупы ли вы, не знаю и того, не безумны ли вы, да и не даю себѣ труда изслѣдовать это; мнѣ совершенно безразлично, какой вы.

— Да, что правда, то правда, — сказалъ онъ.

— А почему бы мнѣ это могло быть не безразлично? — продолжала она, раздраженная его согласіемъ. — Что мнѣ, въ концѣ концовъ, за дѣло до васъ? Вы скверно вели себя со мною, а я вдобавокъ должна за это все-таки заниматься вами? И, несмотря на это, вы разсказываете мнѣ исторію съ разными намеками; я убѣждена, что вы не безъ цѣли разсказали мнѣ исторію Клары съ сестрой, — нѣтъ, не безъ цѣли! Но зачѣмъ вы меня преслѣдуете? Я не говорю про этотъ именно моментъ, потому что теперь я сама подошла къ вамъ: но вообще отчего вы вообще не даете мнѣ покоя? И то, что я постояла тутъ минуту и поговорила съ вами, вы, конечно, объясняете такъ, будто это для меня что-нибудь значитъ. будто я дорожу этимъ…