Наират-2. Жизнь решает все - Екатерина Лесина

На постель запрыгнула давешняя беременная кошка, которая всего за один день, казалось, раздулась в несколько раз. Безо всякой боязни она забралась Орину на колени, мяукнула, вроде как укоризненно, и потерлась боком и брюхом о грязную рубаху.

— А потому, — сказал Орин, опуская тяжелую ладонь на кошачью спину. — Потому, что она тоже тварь. Как они все. Пока нужен буду, будет любить, а чуть что…

Кошка заурчала громче, совсем уж по-женски, уговаривая, увещевая.

— Нет уж, не поломают они Орина из Хурда. Я сам кого хочешь!.. Ты же со мной, Бельт?

— С тобой, ложись давай. И на себя посмотри, на кого ты похож стал? Натуральная свинья.

— Я? Нет, Бельт, я не свинья. Я твой каган. Запомни.

Кошкодав нашелся в комнатушке в задней части дома. Здесь ставни тоже были плотно задвинуты и, ко всему, укреплены толстыми решетками, которые держались на массивных скобах. Крепко вроде, а при случае можно и снять, выбраться на соседнюю крышу, а с нее, надо полагать, и в переулочек соскочить.

Кошкодав сидел на корточках, склонившись над весами, на одной чаше которых стояло три серебряных гирьки, на другой высилась горка зеленоватой трухи. Кошкодав то подсыпал, то, захватывая былинки пинцетом, снимал излишки, силясь достичь равновесия, да не ладилось.

— Сядь, — буркнул он, не прерывая своего занятия. — Подожди.

Бельт плюхнулся на подушки — стульев или кресел в комнате не было — и приготовился к неприятному. От этого разговора, кто бы там и что ни просил передать, он не ожидал ничего хорошего.

— Зря я ввязался в ваши дела, — Кошкодаву удалось, наконец, отмерить требуемую долю зелья, которое он тотчас аккуратно высыпал в резную шкатулочку с вызолоченным верхом. — Опасаюсь теперь в собственную комнату соваться.

Остатки травы он сметал пушистой беличьей кистью, даже в подобных мелочах оставаясь честным. И честность эта коробила.

— Зачем тогда ввязался?

— Старые долги. Старым друзьям. Никто так не подставит, как старый и когда-то добрый друг, — Кошкодав сунул палец в холщовый мешочек, доверху полный серой пылью, облизал. — А ты, небось, думал, что все, кто приходит в лаборатории, становятся квалифицированными камами? Нет, не все.

— Таланта не хватило?

Бельту вдруг захотелось вывести этого странного человека из равновесия. По какому праву тот вообще пребывает в равновесии, когда мир вот-вот рухнет и погребет под обломками и его треклятую лавку, и кошек, и мешки с зельем? По какому праву он сам этот мир расшатывает? Травит, выгоняя с дымом остатки чужого разума?

— Не хватило денег и немножко протекции. Зато я стал неплохим алхимиком, — он закрыл глаза, прислонился к стене: — Веришь, я, в отличие от тебя, на своем месте… Мне хорошо на моем месте… Особенно, сейчас… Нет, это не то, о чем ты подумал. Еще не то. Считай, самая грань. По грани ты и сам ходишь, но моя безопаснее.

— Значит, деньги зарабатываешь?

Бельт протянул было руку к коробочке, но прикоснуться ему не позволили.

— Э нет, это особый заказ для особых людей, — Кошкодав рассмеялся. — У меня одни сплошные особые заказы. Все бегут от себя, словно не знают, что это невозможно. А деньги… Да, сначала мне нужны были деньги. Очень нужны. Наирэ не всегда значит богатство. На улице подыхать никому неохота. Зато теперь я — хозяин чужих снов. Правда, звучит? Смотри, сколько их.

Шкатулочки, шкатулки, табакерки, мешочки из скользкого шелка и украшенные серебряными пластинами рога. Строй чужих болезней, пагубных привязанностей, неведомых внешнему миру. Неужели их так много, странников и беглецов? И если это правда, если люди больны, то значит сам мир болен, а значит, не грех будет очистить его? Вырезать дрянь? Пусть жестоко, но… Жесток ли лекарь, отрезая гниющую ногу?

— Я могу прекратить все это. Мне есть на что жить, — Кошкодав, пошатываясь, поднялся. — Но в эту лавку сядет кто-то другой, более сговорчивый и менее брезгливый. Слышишь, Бельт, нельзя быть слишком брезгливым. К тому же это — одна лавка из многих. А к ощущению брезгливости со временем привыкаешь.

— Это то, что ты должен был мне объяснить?

— Нет, вовсе нет, — пальцы Кошкодава легли на глаза. — Первое: тебе больше не стоит подолгу бродить по улицам Ханмы. И второе: велено передать, чтоб завтра ты был готов. Утром придут. Оденься прилично, потому что пойдешь в хороший дом. Там подтверждение того, что тебя не обманывают и хотят помочь. И не только тебе.

— Спасибо, — это Бельт сказал вполне искренне, потому как подобного подарка — неужели разрешат с Лаской встретиться?! — он не ожидал.

— Моей заслуги в том нет.

Бельт хотел было уйти, но остановился на пороге. Если Кошкодав учился на кама, то должен знать.

— Послушай, если кто-то… лишился глаз, может ли кам — очень хороший кам! — вернуть их?

— Вернуть? Вопреки воле Всевидящего? — Кошкодав зашелся хрипловатым смехом. — Истории про всемогущих камов изрядно преувеличены. Камы вообще редко способны на чудеса и великие свершения. Куда чаще их творят обычные люди.

Зарна сидела над пяльцами, тыкала иглой в натянутую ткань, почти не глядя. Порхала иголочка, пробираясь сквозь плотные нити, тянула алый шелк, стежок со стежком создавая предивный узор. Поползут по подолу огненные лозы, на которых капельками-жемчужинками вызреет виноград, сядут птицы с перьями лазоревыми и золотыми, темным янтарем заблестят глаза их.

Но сейчас Зарну меньше всего интересовала канва. Склонив голову чуть набок, она разглядывала мужчину, появление которого в доме нарушило сложившийся уже порядок жизни. Это из-за него девоньку уснуть заставили, да так глубоко, что и не поймешь — сон это еще или что пострашнее. Зарна сперва-то крепко перепугалась и начала перо куриное к девонькиным губам прикладывать: дышит ли? Дышала. И теперь, во сне, почти красавицею стала, исчезли с лица недоверие, злость, ушел страх, который девонька старательно прятала. Но у Зарны глаз цепкий, она с рожденья людей верно читала. И этого, у кровати сиднем сидящего, получше будущего узорчатого шитья представляла.

Кемзал новый, почти неношеный, нарядный даже, да видно — непривычный. То дернется, то плечом поведет, то начнет за пуговицы хвататься, проверять, на месте ли. Сапоги тоже новые, да не к кемзалу — высокое голенище, темная гладкая кожа и едва заметный выпил по подошве — под стремя.

— Она всегда теперь так? — спросил мужчина, повернувшись к Зарне; оцарапал цепким взглядом. Настороженный, недоверчивый.

— Да, господин, — ответила Зарна, как учили, и мысленно зарок дала этот грех перед стенами бурсы отмолить. — Хан-кам велели…