Наират-2. Жизнь решает все - Екатерина Лесина

Чайки ныряли в море. Белые стрелы в белое войско волн, что вал за валом накатывало на подножия скал, брызгами солеными угрожая Дайвар-ханме.

— Мааа! Мааа! Кабли! — кричал Юым, захлебываясь счастливым смехом.

И вправду корабли, на самой границе горизонта идут косяком, расстилают паруса да трогают тяжелую морскую гладь веслами. Взмах и еще взмах. Скоро ударит во дворе старый барабан, зажгут на дальних камнях сторожевые костры, а к городским пристаням поспешат коллекторы. И уже завтра торговцы постучат в ворота Дайвар-ханмы, грозной всадницей оседлавшей скалу.

— Уведи Юыма, вечереет, — велела каганари. — И вели подать кальян.

Холодный ветер, горячее вино и сладкий намум. Вечер, который, как все иные, не хуже, чем в Ханме, не лучше… И призрачный мир счастья, что раз от раза все более реален.

На следующее утро в ворота постучали не купцы, но гонец с алым бунчуком и лаковым футляром, каковой он вручил Агбай-нойону. И присовокупил просьбу лицезреть ясноокую каганари. Агбай ответил, что каганари больна.

Врал. Она не была больна, она была счастлива. Каганари Уми глотала намум и любовалась кораблями.

Триада 3.2 Бельт

Слаб тот, за чьей спиною много брошенных дорог. Но глуп тот, кто идет по чужой.

Присказка бродячих торговцев.

— Отрекаюсь!

ФерДьях Краснобородый, перед уходом в Белый Город.

Успеть к похоронам кагана.

Так сказал Ирджин. Бельт лишь пожал плечами, будто получив весть не о смерти ясноокого Тай-Ы, а о преставлении какого-нибудь мелкого нойона. При сборах стошенский смотритель был деловит, но несуетлив. Нехитрое хозяйство передал немым братьям — им до прибытия какого-то ирджинова родича предстояло самим управляться. Последним прощанием приимного Дома стал шмат дерьма от Хрызни и мат Орина.

Несколько дней в карете, такой душной и непривычной, окончились у стен Ханмы. В столицу въехали не то чтобы тихо, но вполне незаметно среди множества разномастных паломников, прибывших на похороны.

Успели.

Но всю траурную неделю провели взаперти, согласно указаниям Ирджина, исчезнувшего сразу после того, как Бельта и Орина определили на постой в неприметную лавку. Для них вся Хамна теперь сжалась до размеров двухэтажной клетки. И самое мерзкое заключалось в том, что Бельт начал привыкать к подобному.

Рыжая кошка развалилась на подоконнике, подставив солнцу тугое брюхо. Сквозь короткую светлую шерсть просвечивала розоватая кожица с крапинами блох. Кошка спала, только усы ее время от времени вздрагивали, да кончик хвоста начинал нетерпеливо стучать по стеклу, отгоняя любопытных воробьев. Ей не было дела до людей: она готовилась стать матерью, а потому добирала последние мгновенья спокойной жизни.

— Валяется, зараза. — Орин запустил в Рыжую огрызком яблока, но не попал, а кошка, лениво приоткрыв зеленый глаз, перекатилась на другой бок.

— Не нужно обижать моих животных, — произнес Кошкодав, подсовывая к усатой морде блюдце с молоком. — Пользы в них побольше, чем в некоторых людях.

Может, оно и так, но слишком много здесь зверья. Кошки слонялись повсюду, ютились под козырьками крыши и на самой крыше, порой забирались в дом, осваивая и первый, торговый, и второй, жилой, этажи лавки. Они орали по ночам, воевали или любились, уходили и возвращались, отъедались и зализывали драные раны. Или вот помет приносили, легко оставляя котят в заботливых руках Кошкодава. А тот, вместо того, чтоб топить, растил, возился с бессчетной армией бродяг. Впрочем, польза от них-таки была.

Там, где обитают кошки, мало пользы от собак. А без собак не найти тайники, в которых улыбчивый хозяин прятал мешочки с самыми ценными и редкими, запрещенными к продаже либо укрытыми от неимоверных пошлин ингредиентами. Их приносили днем, вместе с другими, такими же необычными по виду, но в тех — Бельт поддался любопытству, заглянул в несколько — было разрешенное: темные надкрылья пустынных жуков, белые комочки змеиного корня и калгана, желтый пух таволги или же сыпкий цвет бузины. Тертые маральи рога и разноцветные птичьи перья, кости, когти, лапы и мышиные хвосты. Многое вообще оказалось неузнаваем без помощи Кошкодава, хотя кое-что было вполне очевидно: глина и белый песок, янтарь, жемчуг, сурьма и красная охра. Белила. Чернила. Уголь. Соль. Барсучий и медвежий жир. Воск. Перечень бесконечен, и как тут человеческому глазу отличить одну труху от другой?

Кошкодав отличал мгновенно. Делил товар на тот, который оставался внизу, и тот, что отправлялся наверх, в особую комнату с длинным столом, аптекарскими весами и россыпью серебряных гирек. Некоторые же ингредиенты и зелья — их названия так и остались тайной — сразу исчезали в широком поясе, чтобы оказаться… Где? Наверняка, в схронах, о которых ведал лишь хозяин дома и кошки.

— Каждый живет, как умеет, — сказал Кошкодав в самый первый раз. — И каждый уродует себя, как умеет. Ты вот войной, кто-то зельем. Каждому свое.

И ковыляя по узкой лестнице, добавил:

— Каждому свое. Кто-то ищет, кто-то прячется.

Прятаться удобнее всего было именно в этой комнате. Помимо отличной дубовой двери здесь имелись неприметный лючок в полу, выводящий в коридор первого этажа, и целых два окна на противоположных стенах. Из одного легко выскочить прямо на низкую крышу соседней постройки, а рядом с другим ждет своего часа длинная доска, способная обернуться шатким мостком над узкой улочкой. Увы, теперь хозяину приходилось мириться с обществом двух сомнительного вида мужчин, а гостям — с кошками и разнообразнейшими запахами, преимущественно, неприятными. И всем приходилось мириться с тем, что увидено больше, нежели того требовал разум и чутье. Вот поневоле и отворачивался Бельт, не желая глядеть, как серые пушинки скользят с лопаточки в холщовую утробу мешка, а синяя нитка затягивает горлышко, запечатывая чужие грезы.

Орин же глядел от скуки и тоски.

— Курят дураки, — пробурчал он из-под маски: кусок материи и неаккуратные прорези для глаз, носа и рта. Судя по равнодушию, с каким Кошкодав принял грубую личину, ему не впервой было укрывать сомнительных людей. Всё как и говорил Ирджин.

Кошкодав, отстранив смоляную кошечку, сунувшую любопытный нос к мешкам, миролюбиво ответил:

— Как раз дуракам бегать в сказку нужды нет. Им и так хорошо. Они ж дураки, они сегодняшним днем живут. А вот когда умный человек завтрашнее видит, и оно его пугает, вот тогда и хочется ему уйти куда-нибудь.

Хочется. Была правда в тех словах, хотя сильно умным Бельт себя не считал, да только вот… Понесла жизнь-байга, выхлестнула на крутой склон, с которого только вниз дурным галопом, да на закусившем удила жеребце. Теперь и соскочить, шею себе ломая, — дурь, и усидеть на скользкое спине, руками за гриву цепляясь да подгоняя криком судьбу, — та еще забота. И бездорожье — паршивей некуда. Ну на то она и байга, тут на коня и чуйку полагаться следует. А чуйка ой какая нехорошая…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});