Катастрофы под водой - Николай Мормуль

7 октября 1998 года

Н.Мормуль».

Я привожу это письмо с совершенно конкретной целью. Думаю, читатель должен знать о тех препонах, которые и сегодня чинят ищущим правду. А уж тем более, говорящим эту правду вслух... К слову, замечу, что состоявшийся в Санкт-Петербурге суд, несмотря на давление ФСБ, не обнаружил в действиях Никитина очевидного преступления и направил дело на дополнительное расследование. Предполагая подобный исход, юрист объединения «Беллуна» Ион Гаусло и адвокат обвиняемого Юрий Шмидт провели необходимую подготовку для передачи дела Никитина в суд Европейского Сообщества по правам человека. Может, хоть ЕС сможет убедить наших блюстителей «тайн»...

В 1998 году на «К-3», базирующейся в Гремихе, отмечался 40-летний юбилей подводной лодки. Гостевого народу приехало очень много, во втором отсеке всех угощали спиртом и бутербродами, дарили сувениры - искусно изготовленные буклеты. Фотографировались. Я спустился в центральный пост и обошел всю лодку с носа в корму. Особенно внимательно огляделся в пульте управления главной энергоустановкой и реакторном отсеке -родные места!.. Было отрадно, что традиции в содержании корабля сохранились: мои белые перчатки после обхода корабля остались такими же белоснежными. Хотя сейчас на лодке сокращенный экипаж, всего 27 человек. Командир — капитан второго ранга Евгений Анатольевич Федоров, командир БЧ-5 - капитан третьего ранга Николай Васильевич Федоренко. Согласно приказу Главнокомандующего ВМФ, «К-3», получившая в 1962 году почетное звание «Ленинский комсомол», подлежит переоборудованию в музей. Уже два года обсуждается вопрос, в каком именно месте ее лучше установить... И, может быть, после того, как первая атомная субмарина СССР станет музеем, мы и узнаем, наконец, все, что так долго хранилось в секрете.

«Воспоминание штурмана»

Олег Сергеевич Певцов - капитан 1 ранга в отставке, член первого экипажа ПЛА «К-3». Будучи штурманом прошел все этапы испытаний подводной лодки, начиная со стапеля до трагического похода в 1967 году, включительно. Первый штурман в ВМФ СССР, обеспечивший первый поход подо льдами к Северному полюсу. Награжден орденом Ленина.

Книга уже была набрана, как я наконец-то получил письмо от О.С. Певцова с воспоминаниями тех трагических минут осени 1967 года. По прошествии 32 лет время размыло отдельные детали, но дух сохранился. Дословно привожу все его письмо от 5 мая 1999 года, полученное мною из Соснового Бора - бесценные строки истории атомного флота, политые потом и кровью подводников:

«При возвращении с боевой службы, находясь уже где-то в районе Бискайского залива, мы получили радиограмму, в которой было дано новое задание. На рубеже 7 и 8 сентября мы по радио доложили об окончании выполнения задания, пытались уточнить наше место. Полученные результаты по определению места ПЛ вызвали у нас сомнение и, считая наше счислимое место достоверным, мы продолжили движение домой. Я лег спать в штурманской рубке за автопрокладчиком. Дело в том, что за 11 лет службы на ПЛ на своем месте в каюте 2-го отсека я спал 1 или 2 раза.

Сигнал аварийной тревоги я не слышал. Меня разбудил вахтенный штурман капитан-лейтенант Голутва, который был прикомандирован к нам на время боевой службы с другой ПЛ для прохождения стажировки.

Он сообщил мне об аварийной тревоге. Я лично подумал, что это объявлена учебная аварийная тревога и, поскольку я находился на своем месте по аварийному расписанию, то реагировал на его сообщение не энергично. Поняв это, Голутва заметил, что авария фактическая - пожар в I отсеке. Как и всегда я с трудом „задним ходом“ стал выбираться со своего лежачего места. На все это ушло какое-то время и я не стал свидетелем начальных событий.

Помню, что дверь из штурманской рубки в центральный пост была открыта, и я увидел замполита Жиляева у кремольеры переборочного люка во второй отсек. Никаких физических усилий для удержания кремольеры в опущенном состоянии он не прилагал. (Как потом мне стало известно из общения с членами экипажа, замполит и начальник РТС по сигналу „аварийная тревога“ прибежали из второго отсека в центральный пост).

Командир ПЛ Степанов Юрий Федорович (кстати мой однокашник по училищу) запрашивал I отсек об обстановке: „Первый, доложить обстановку!.. Первый, доложить обстановку!..“ и т.д. Ответов не было. (Уже после госпиталя мне стало известно, что командир I отсека, он же командир БЧ-3 по сигналу „аварийная тревога“ прибыл из 2-го отсека, где он отдыхал, в аварийный I-ый отсек и доложил: „Весь трюм в огне, все в дыму, задыха...“ и все).

Затем об обстановке стали запрашивать второй отсек. Ответов тоже не было. (Уже после я узнал, что из шифр-поста, который находился в трюме 2-го отсека, был телефонный звонок шифровальщика в радиорубку, который сообщал, что он не может открыть лючок и подняться наверх из трюма на палубу).

В какой-то момент у кремольеры люка 2-го отсека вместо замполита командир приказал встать мне. Моя рука лежала на кремольере и никаких попыток открыть люк из второго отсека не предпринималось.

Периодически по требованию командира я докладывал температуру переборки между 2 и 3 отсеками, которую определял на ощупь. Помню, что докладывал 70°С, но это было, естественно, субъективное ощущение. Насколько я помню, даже на ощупь, температура менялась (уменьшалась). Видимо, учитывая это, командир принял решение уточнить обстановку во втором отсеке, но это мое мнение.

Командир отдал мне приказание сравнять давление со вторым отсеком. Я побежал почему-то на правый борт к клинкету, по-моему вдувной вентиляции. Командир тут же отреагировал: „Сравнять давление по вытяжной вентиляции“, клинкет которой находился на переборке в штурманской рубке.

Я открыл клинкет и помню только, как под большим напором с гудением через открытые грибки вентиляции в штурманскую рубку хлынул черно-серый с преобладанием серого цвета дым и хлопья. Кто и когда закрыл клинкет я не помню, возможно даже я сам по приказанию командира. (Уже после госпиталя Степанов спрашивал меня о том, что я видел при открытии переборочного люка. Я лично не помню, чтобы я при этом присутствовал. Дело в том, что при беседе командира с боцманом - мичманом Луней, они не сошлись во мнениях. Один из них утверждал, что видел большое пламя, а другой утверждал, что люк полностью открыть не удалось, т.к. этому препятствовало большое количество погибших от удушения людей. Видимо, поэтому и не мог подняться из трюма второго отсека шифровальщик, т.к. погибшие своими телами накрыли палубный лючок).

После попадания продуктов горения в центральный пост начались неприятности и здесь. Из трюма подняли на палубу ЦП матроса в состоянии типа эпилептического припадка. Его удерживали, не давая биться головой о палубу и другие металлические конструкции. В трюме ЦП погиб матрос-ученик, который одел фильтрующий противогаз.

Почему-то запомнился мне Зайцев Виталий, у которого, сидящего у пульта системы громкоговорящей связи, конвульсивно дергалась одна рука. Что делалось в это время с командиром, в памяти у меня не отложилось. Помню только тревожные и полные какой-то решимости глаза. Дело в том, что я сам в это время терял сознание.

Команда на включение в аппараты ИДА была дана, но, по-моему, кроме боцмана ее никто не выполнил. Мне трудно судить почему, но можно предположить, что это могло быть понято, как элемент паники или трусости (по крайней мере, я лично считал так). Возможно этому способствовало в какой-то мере и то, что незадолго до этого аппараты ИДА были размещены по-новому, более аккуратно что ли, но неудобно для доставания их, т.к. много аппаратов было размещено на подволоке.

Видимо, уже после задымления ЦП мы начали всплывать в надводное положение. Я помню, что команда „продуть среднюю“ была дана. Трюмный открыл общий клапан на продувание средней, но, видимо, недостаточно, ибо лодка всплывала медленно. Он делал как всегда, с целью экономии ВВД. Командир быстро отреагировал на это и, отстранив трюмного, открыл клапан на полную катушку.

Видимо, в это время я и потерял сознание. Терял сознание я наверное постепенно, но довольно быстро. Помню только то, что я думал о трудностях, которые предстоит испытать жене, ибо моему младшему сыну было только 8 месяцев, а старшему шел седьмой год.

Уже, находясь в госпитале, в одной палате с приписанным помощником командира капитаном-лейтенантом Лесковым, я узнал от него, что после всплытия верхний рубочный люк открывал он, как и положено, по приказанию. Но первым на мостик вышел не командир с сигнальщиком, а замполит Жиляев. Поэтому в каком состоянии находились в это время командир и командир БЧ-5 я не знаю.

Очнулся я от того, что ко рту мне поднесли аппарат ИДА с открытым кислородным клапаном. Я, видимо машинально, еще ничего не соображая, губами искал загубник. Открыв глаза, я увидел нашего доктора капитана Толю Фомина и еще кого-то из матросов. Доктор спросил меня о том, что смогу ли я подняться на мостик один, т.к. я тяжелый и оказать мне в этом помощь проблематично. Я поднялся на мостик сам, уронив с ноги одну из сандалий. Естественно, возвращаться за ней не стал. Поднявшись в ограждение рубки, я сел на банку и лбом уперся в тумбу перископа. Сильно болела голова. Море было балла 4, вернее волнение. Немного покачивало. Все оборудование рубки было мокрое. На мостике, видимо, был уже командир (я точно это сказать не могу), но помню точно приказание командира доктору организовать в 8 отсеке лазарет.