Сказочник - Наталия Орбенина

– Господин Сердюков! – брови Софьи сердито взметнулись. – Сударь, вы должны быть снисходительны к своеволию моей старой няньки. А именно ее своеволие, ее бесхитростная ложь привели вас сюда и ввели в заблуждение. Но она действовала от чистого сердца, без злого умысла. Она пыталась помочь мне, зная, что я сама в полицию не пойду.

– А почему? Вы не доверяете нашей доблестной полиции?

– Вовсе не в этом дело. Моя история такая странная, непонятная мне самой, ее и пересказать-то трудно. Со стороны может показаться, что все это – бред сумасшедшего.

– Очень хорошо! – оживился следователь. – Вы рассказываете мне все в подробностях, а я прощаю вам и вашей няньке обман полиции.

– Да я и так вам уже столько всего рассказала о себе, – засомневалась Софья и покосилась в сторону Горшечникова.

Тот совершенно правильно понял ее взгляд. Он тут лишний!

– Э нет! Я уж никуда не уйду! Уж дозвольте мне остаться! Я ведь тоже вроде как пострадавшее лицо! – И он решительно опустился на стул, хотя его никто не приглашал.

Софья пожала плечами. Теперь все равно! Бесстрастным и печальным голосом она поведала незнакомому человеку, следователю полиции, о своих переживаниях, об отношениях с Нелидовым, совершенно не стесняясь ни Сердюкова, ни мужа. Она словно говорила о другой женщине. Пересказывая события, Софья пыталась сама все разложить по полочкам, может быть, именно теперь ей удастся понять, что все-таки произошло и кто такой Нелидов? Но ясности не наступило. Более того, по недоуменному или озабоченному лицу следователя она поняла, что была права, когда боялась рассказывать. Слушателю трудно понять, что было реальностью, что бредом, что преступлением, а что фантазией. Причем непонятно чьей.

– Да-с, история получается занимательная. – следователь хрустнул суставами пальцев, как часто делал, когда думал или волновался. – Или, верней, ужасная история. Три трупа и одно покушение на убийство! Настоящая Синяя борода! А почему же вы все-таки не хотели призвать полицию, если вас чуть не убили?

– Константин Митрофанович, – с укоризной заметила Софья. – Я рассказывала вам о человеке, которого любила безумно, всем сердцем. И продолжаю любить, вот в чем мой ужас!

При этих словах Горшечников крякнул от неловкости. Жена публично признавалась в чувствах к любовнику. Но Софья спокойно и открыто поглядела ему в глаза. Что теперь скрывать, лгать, коли все уже сказано!

– Софья Алексеевна, я задам вам чрезвычайно неприятный для вас вопрос. Как вы сами чувствуете, это Нелидов убил своих жен, это он пытался вас утопить? – Следователь постарался придать своему голосу как можно больше мягкости, чтобы уменьшить боль, которую доставлял женщине.

– Я сама задаю себе этот вопрос, поэтому отвечу вам прямо. Я не знаю. Именно данное обстоятельство и повергает меня в смятение. Я чувствую себя предателем, Иудой по отношению к человеку, которого боготворю и… – она подавила тяжелый вздох, – смертельно боюсь! Но я знаю точно, что существует некая сила, которая делает реальностью его вымыслы. Если он не убийца или убийца поневоле, то, значит, надо признать наличие неких мистических субстанций, которые каким-то странным образом приходят в движение в нашем мире и обретают свою ужасную плоть.

Софья поникла головой. Ей, учителю, вещать о мистических субстанциях полицейскому чину было совершенно неловко.

– Я вижу, вы удручены, это немудрено. Я могу вам пока только сказать следующее: очень часто настоящее преступление, самое что ни на есть реальное, может рядиться в мистические одежды. В моей обширной практике таковые случаи имелись. Я теперь вас покину, мы с вами говорим с самого утра, уже несколько часов кряду, вам надо отдохнуть, а мне подумать. Господин Горшечников, быть может, вы проводите меня до гостиницы?

Сердюков поклонился и направился к двери. Горшечников задергался. Наконец он попал к Софье, его не выдворили, он бы желал говорить с ней тоже!

– Ступай, Мелентий Мстиславович, с господином Сердюковым, – почти ласково произнесла Софья. – а завтра поутру придешь, и уж тогда мы с тобой наговоримся всласть! – Она горько усмехнулась. – Ступай, ступай, я не обманываю тебя! Завтра!

Горшечников приблизился к жене и оробел окончательно. К ручке приложиться или чмокнуть в щеку? Вздохнул и клюнул тонкое запястье.

Мужчины вышли из дому и с наслаждением после душных комнат вдохнули морозный воздух. Филипп топил от души!

Сердюков огляделся по сторонам, и Горшечников любезно указал ему направление. По дороге, слово за слово, Мелентий и не заметил, как уже принялся рассказывать следователю о странном визитере Прудкине. О его неприличном предложении, которое, увы, Горшечников принял. Но Сердюков ни словом, ни жестом не выказал Горшечникову своего осуждения. Более того, тот непонятный человек, как показалось Мелентию, чрезвычайно заинтересовал полицейского.

– Так что же, говорите, такого странного вы приметили в гостинице?

– Сам не пойму, до сих пор маюсь! – сконфузился собеседник. – стоит что-то пред глазами. Знаете, как будто трешь и не видишь!

– Да, да, да, – следователь о чем-то размышлял. – И больше он не появлялся. И не ответил вам на ваше письмо. Из чего можно предположить, что либо вашего визитера вообще не было и вы придумали данный персонаж, чтобы замести некие следы, – при этих словах следователя Горшечников остановился и открыл от возмущения рот, – либо что он и не собирался отвечать на письмо. Ему важны были только новости о беглецах. Он и не предполагал вам помогать, потому что, вероятно, там и долга-то никакого не было. Придумал первое, что в голову пришло, чтобы вас обвести вокруг пальца, заставить себе помогать. Но кто же это? Волосы до плеч, борода и пышные усы?

– А! – вдруг возопил Горшечников, – Усы! Как же я сразу не припомнил! Усы! Когда я пришел в гостиницу и он открыл мне дверь, у него не было усов!

Глава тридцать четвертая

На другой день чуть свет Горшечников уже был на пороге дома Софьи. Он почти не спал всю ночь, ворочался и нервничал, не зная как повести себя, что предпочесть. Благородный гнев, холодность или милосердие? Последнее как-то предпочтительнее, вернее, само собой получается. Уроков в гимназии в этот день, слава богу, у него не было, и посему ничто не заполняло разум, кроме собственной семейной драмы.

Софья встретила его с кроткой улыбкой, вернее намеком на улыбку. Эта жалкая гримаса окончательно расстроила Горшечникова и утвердила его в мысли о необходимости христианского милосердия к падшим. Вчерашний рассказ жены о ее страданиях и потрясениях произвел на Горшечникова самое что ни на есть сильнейшее впечатление. Он, правда, мало что понял, многое показалось ему маловероятным или нарочно придуманным, но в целом страшная, страшная история. Слава богу, теперь Софья в безопасности, полиция во всем разберется, на то она и полиция. А ему, Горшечникову, выпала судьба жертвенного супруга, который прощает, любит, поднимает падшую и заблудшую, дает ей надежду на душевное исцеление и прощение грехов. Да, да, именно так. Он добр и благороден. Он по-прежнему любит жену и прощает, или, вернее, в ближайшее время простит ее. Если она будет вести себя подобающим образом.