Отшельник Книга 3 (СИ) - Шкенёв Сергей Николаевич

И вместе с начинкой всё это оставляло незабываемые впечатления!

Бух! Бух! Бух!

Ядра улетели, чтобы взорваться белыми облачками точно над ничего не подозревающей конницей.

Бух! Бух! Бух!

К орудиям судовой рати коммерческой экспедиции присоединились пушки соседей. Ядра красного цвета и только они. Казнозарядная артиллерия со сменными коморами заряжена картечью и пока молчит — это на крайний случай, если обезумевшие кони понесут своих седоков прямо на окопы со стрелками.

Бух! Бух! Бух!

Кавалерию противника затягивает белесым туманом, потихоньку сдвигающимся в сторону пехотной толпы под действием лёгкого ветерка. В этот полупрозрачный туман летят новые ядра, благо бездымный порох не мешает собственной стрельбе.

Ещё не родившийся поэт когда-нибудь напишет про смешавшихся в кучу коней и людей. Или он никогда не родится и не напишет эти строчки. Но в протяжный вой в его поэме слились залпы тысячи орудий, а не дикое ржание внезапно ослепших и взбесившихся коней. Реагировали одинаково — что огромные, откормленные овсом и ячменём рыцарские дестрие, что сухощавые и легконогие венгерские скакуны, что похожие на лохматых собак-переростков татарские животинки. Так же сбрасывали с себя седоков, катались по земле, подминая под себя, калеча и убивая ударами копыт не успевших или не сумевших спрыгнуть с седла наездников, и ржали, ржали, ржали…

Седокам выпала участь ничуть не лучшая. Может быть, даже худшая, потому что человек мыслящий имеет воображение, услужливо рисующее самые мрачные варианты. Страшная резь в глазах, такая, что невозможно их открыть, а слёзы стекают по лицу уже ручьями? Это глаза лопнули и вытекают… Кашель разрывает грудь, внутри всё горит, нет сил и возможности сделать следующий вдох? Это пришла смерть от удушья, как у висельника… потом вывалится синий язык, которым с удовольствием позавтракают или пообедают пернатые падальщики.

— Они все умрут? — потрясённо спросил Римский Папа, не отходивший ни на шаг от господина Конева.

Вениамин Павлович кивнул:

— Умрут обязательно. Кто-то сегодня, кто-то чуть позже, а кто-то вообще лет через десять. Но это вряд ли, на строительстве Суэцкого канала столько не проживут.

— Вы хотите сказать, что…

— Что это не отрава? Разумеется, не отрава, если ядро прямо над головой не взорвётся. Зачем же убивать дармовую рабочую силу, которая сама к нам пришла?

— Слава тебе, Господи! — Его Святейшество перекрестился на православный манер, спохватился, вздрогнул, сплюнул, и перекрестился уже по-католически.

Белесый туман накрыл далеко не всех и не всё. Самое большее — тысячи полторы-две из передового отряда тяжёлой кавалерии, которой на первый взгляд было вообще немеряно. От горизонта и до горизонта! Не меньше пяти тысяч! Но и той отравы, что досталась неудачникам, хватило для безудержной паники и стремительного бегства тех, кого ещё не накрыло. А как не бежать, если непонятная и ужасающая мгла надвигается неотвратимо, движимая лёгким встречным ветерком? В иное время тот освежающий и дающий прохладу ветерок посчитали бы за благо, но не сейчас… Очень даже не сейчас!

Сейчас только бежать! Бежать от ужаса и опасности, с которыми невозможно биться лицом к лицу, которые не возьмёшь ни мечом и ни копьём. Только бежать, бежать и бежать!

Мешают задние ряды, подталкивая в спину? Тем хуже для них, там и кони поплоше, и народец пожиже. Стоптать, наплевать, и забыть!

Правда, сделать это не так-то просто, потому что в вопящей и мечущейся в панике толпе, где то и дело валятся на землю хватанувшие отравы кони, и не развернуться толком. Никому нет дела до знатности и титулов, никто и никому не собирается уступать дорогу к спасению. Свою бы шкуру спасти… мечом или саблей прорубиться туда, где свежий воздух, где нет смертельно опасного тумана. Туда, где жизнь!

И вот уже зазвенело оружие и пролилась кровь тех, кто ещё несколько минут назад шёл в едином войске с единой целью. Единство куда-то испарилось, и осталось озверение, напрямую завязанное на желание выжить. Кровь, если она не своя, это всего лишь кровь — на живом человеке сама подсохнет и отвалится без всякого ущерба. Она же чужая!

А кто там дальше, пешие воины? Господи, да кто вообще обращает внимание на двуногое быдло, если это не знаменитые испанские терции или печально известные швейцарские наёмники? Их тоже всех стоптать, перемешать с землёй и… и вырваться отсюда!

С каждым прилетевшим и взорвавшимся ядром количество желающих сбежать с поля боя, вдруг ставшего полем смерти, всё увеличивалось и увеличивалось. Со стороны и издалека это казалось волной, что образуется при оползне подмытого водой речного берега, только здесь волна не уменьшалась на расстоянии, а стремительно увеличивалась. Паника, она такая. Эта внезапная болезнь заразнее чумы, действует мгновенно, и распространяется стремительно.

Пехота под воздействием сразу двух опасностей отреагировала так, как и полагается хорошо обученным и опытным воинам, прошагавшим всю Европу в поисках славы, звонкого серебра, продажных девок, и возможности безопасно и безнаказанно пограбить всласть. А другие сюда и не пришли, ибо не место впервые взявшим в руки мечи соплякам в благодатном Крыму, поместье в котором ещё и заработать нужно, в том числе и прошлыми заслугами. Поместья с виноградниками, садами, пастбищами, пашнями… И обязательно с сильными и послушными рабами.

Да, мечты об обеспеченной старости придают дополнительные силы. От них крепнет рука, сжимающее оружие, движения становятся чёткими и размеренными, и даже доспехи кажутся надёжнее, чем есть на самом деле.

Поэтому то здесь, то там отдельные отряды сбивались в плотный строй, ощетинившись во все стороны алебардами и длинными списами, с одинаковым успехом наматывающими на себя конские или человеческие потроха. Плотный строй как раз хорош против конницы, чужой или своей, вот как сейчас. Ведь отравленное марево где-то там вдалеке, а кавалерия в безудержном бегстве уже топчет неудачников. Вот пусть кавалерия и умирает! Пусть она умрёт первой, а пехота… А вдруг пехота и не умрёт?

И опять пролилась кровь, пропитывая сухую землю. Землю, за многие тысячи лет уже привыкшую к чужой крови.

— И вот скажи, зачем мы тут копали? — Жила Боянович достал пару пшеничных сухарей из поясной сумки, и один из них протянул товарищу. — Только силы и время потратили, а могли бы отдохнуть после плавания. У меня до сих пор плечи от вёсел болят.

— Ежели что-то болит, значит ты живой, — ответил Беркун Евсеевич. — Сухарик с солью?

— С солью и на подсолнечном масле чуток прожарен. Ну так прав я насчёт окопов, или неправ?

— Полностью неправ.

— Это почему же? Нам даже пострелять не пришлось. Всё пушки решили, а мы ни единого выстрела не сделали.

— Ещё не вечер, настреляемся ужо досыта, ажно морды от пороховой гари почернеют, — обнадёжил Беркун Евсеевич. — Уж поверь, дружище, я такие вещи загодя чувствую.

— Или знаешь чего такое, о чём я не слышал?

— Ага, есть в военной науке тактика, про которую ты не ведаешь.

— Чего это не ведаю, очень даже ведаю. Даже про стратегию краем уха…

— Вот, и она тоже! И обе эти науки прямо указывают нам… — Беркун Евсеевич прервался, напряжённо вглядываясь вдаль. — Да вот тебе и подтверждение!

Только сейчас Жила Баяновия расслышал гул пушек, идущий с севера, а потом и разглядел плотные массы пехоты, передвигающейся с сумасшедшей скоростью. Так не ходят по полю боя, так бегу от сокрушительного удара, спасая свою жизнь.

— Окружили со всех сторон, стало быть.

— Да кто же их теперь выпустит отсюда? Этого окружения и надо было ожидать.

— На нас гонят.

— А мы на них. И нет тут разницы, где молот и где наковальня — бей сильнее, и так оно самое правильное.

— Умеешь ты правильные слова подобрать, Беркун Евсеевич. Вот кто бы мне ещё так просто смог всё самое сложное растолковать?

— Ну так… А ещё я запасливый, — на бруствер брякнулся довольно объёмистый кожаный мешок. — Четыре сотни патронов к нашим арисакам.