Сокровище рыцарей Храма - Виталий Гладкий

— Где, в каких ярах? Точное место знаешь?

Приставу лучше, чем кому-либо, было известно, что отыскать человека в ярах — это все равно что найти иголку в стоге сена.

— А чего ж не знать? — Ванька с хитрым выражением быстро-быстро потер большим и указательным пальцами. — Про уговор не забыли?

— Сукин сын! Как смеешь?! — вскинулся было в гневе пристав, но тут же взял себя в руки; он знал, что в денежных вопросах Золотой Зуб непробиваем и угрозами его не испугаешь; придется платить. — Держи… — Семиножко достал портмоне и бросил на дамский столик сторублевую купюру. — Но смотри! Ежели соврал…

— Вы что, первый год меня знаете? Врать вам — себе дороже… — С этими словами Ванька спрятал «катеньку» в карман и продолжил: — Он обретается в землянке Овдокима с каким-то незнакомым хмырем. С виду — чистый грак. Не нашего поля ягода.

— Кто таков Овдоким?

— Грамотей. Шибко вумный. Как задвинет речугу, в башке звон начинается.

— Он что, политический?

— Нет. Дурковатый. Философ. Сбежал в босяки от хорошей жизни. Человек, грит, должон быть поближе к земле-матушке. В общем, безобидный человек. Никому зла не делает и жить не мешает. А приютил он Ваську Шныря по доброте душевной, безо всякого умыслу.

— Понятно… — Семиножко на некоторое время погрузился в размышления. — Вот что, Иван, надо тебе поучаствовать в одной нашей операции.

— Петр Мусиевич, вы… вы чего?! — оторопел Золотой Зуб. — Если наши засекут, что я ходил на дело вместе с фараонами, мне капут. Я, конечно, люблю вареные раки, но в гости к ним, на дно Днепра, мне как-то не по фарту.

— Надо, Ваня, надо! Наденешь машкару, приклеишь усы и бороду, возьмешь в руки клюку — и никакая собака тебя не узнает. Ты ж артист, все можешь, — польстил пристав мазурику.

— Ну ежели так… — Ванька Золотой Зуб все еще пребывал в сомнениях. — И все равно я боюсь.

— Ты будешь отдельно от остальных. Твоя задача — проследить за Васькой и вовремя дать нам знак, когда он выползет из норы.

— Так вы в ярах брать его не будете? — оживился Ванька.

— Нет.

— Тогда другое дело. А чего ж не подать знак — подам. Это запросто.

— Вот и хорошо. Но только не вспугни Шныря! Он хитрый и ушлый. Заметит слежку — забьется еще глубже, в такую нору, что нам оттуда никогда его не достать.

— Понял я, понял. Да, Шнырь — известный хитрец. Но и мы не лыком шиты. Все сделаем, Петр Мусиевич, как надо.

— А теперь слушай…

И пристав начал излагать Ваньке свой план.

Глава 16

2007 год. Покушение

Оставив машину на стоянке, Глеб направился на Крещатик пешком. Ему очень хотелось увидеть «Майдан нэзалэжности», ставшим в одночасье знаменитым на весь мир из-за «оранжевой» революции, бурлившей здесь в 2004 году.

На Андреевском спуске людей было много — как во время большого праздника. Стараясь не выделяться из толпы (а то еще примут за «москальского» шпиона и намнут холку), он шел неторопливой походкой, предаваясь воспоминаниям детства и с интересом наблюдая за происходящим.

Действо было хорошо знакомо ему по многочисленным телевизионным передачам. Как он уже знал, шла вторая фаза «революции», затеянной уж точно не в небесной канцелярии. Президент распустил своим указом Верховную раду, и теперь политические силы мерялись амбициями с помощью «электората».

Спустя какое-то время Глеб сообразил, что лучше всего занять нейтральную позицию. Он шел по довольно узкому пространству между двумя противоборствующими сторонами, которые толпились с разноцветными флагами и транспарантами, и, как приснопамятный генсек Брежнев, механически делал ручкой и тем и другим.

При этом Глеб приятно улыбался, кивал и всем своим видом давал понять, что где-то глубоко в душе он принадлежит к сочувствующим революционным веяниям, но пока еще не определился с выбором стороны. Такая двойственность импонировала собравшемуся на Майдане народу, и все наперебой приглашали Глеба встать в их ряды.

«Революционеров» разделяли две тонкие цепочки стражей порядка, на лицах которых можно было прочитать тоскливую обреченность, неземное страдание и вопрос: «Доколе?!» Похоже, киевским ментам революционные события уже надоели дальше некуда. И, будь на то их воля, они бы выбрали третью сторону, которая характеризуется лозунгом «Моя хата с краю». Он был придуман украинским крестьянством в годы Гражданской войны и не утратил актуальности до сих пор.

Немного потолкавшись среди возбужденного люда, Глеб благоразумно решил не искушать судьбу и зашел в какое-то кафе, чтобы немного отдохнуть от жары и выпить чашку кофе. Его обслужили быстро, и он с наслаждением расслабился в прохладе, исходившей от мощного кондиционера.

— Здравствуйте, уважаемый Глеб Николаевич!

Провались в этот момент под ним пол, и то Тихомиров-младший так не удивился бы, услышав в общем-то обычное приветствие. Он резко повернул голову и увидел немного ненатуральную улыбку незнакомого господина средних лет, который, несмотря на жару, был одет в светлый летний костюм, явно сшитый не на фабрике «Большевичка».

— День добрый, — с трудом проглотив неожиданно образовавшийся в горле ком, вежливо ответил Глеб.

Господин, не дожидаясь приглашения, сел напротив Глеба и попросил мгновенно подлетевшего официанта принести ему какой-нибудь прохладительный напиток.

— Удивлены? — спросил он, продолжая улыбаться.

— Не так, чтобы очень… — ответил Глеб, постепенно успокаиваясь. — Однако странно…

— Что именно?

— По-моему, мы с вами не знакомы.

— Это легко поправить. Позвольте представиться — Кристиан Боже.

— Вы француз?

— В некотором роде… — господин снова оскалился. — В двадцать первом веке национальность можно считать пережитком прошлого. Нынче мы все космополиты.

Он говорил по-русски с заметным акцентом, но фразу строил правильно. «Похоже, — подумал Глеб, — господин Боже — потомок русских эмигрантов первой волны. Мамаша, скорее всего, какая-нибудь русская княжна, а папахен — захудалый французский дворянчик». То, что Кристиан Боже «голубых кровей», можно было определить по его манерам.

— Есть такая теория, — ответил Глеб. — Но откуда вам известно мое имя?

— Как можно человеку, который серьезно занимается историей Западной Европы, не знать Глеба Тихомирова? Ваша книга по древностям Меровингов[46] считается одной из лучших по этой теме.

— Ну, это преувеличение… — не дал себя обольстить Глеб. — Моя монография не может считаться полноценным историческим трудом.