История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - Семён Дмитриевич Ахшарумов

Затем Линге рассказывает, что однажды около двух часов пополуночи он услышал на лестнице сильный шум. Люди в большом числе приходили с шумом и останавливались у двери тюрьмы, находившейся под его комнатой, о чем-то рассуждали, спорили, хлопотали, и Линге очень ясно слышал стоны.

Он по этому поводу пишет следующее: «Было ли это посещение для оказания помощи или казнь, приводили ли туда доктора или палача? Не знаю, но через три дня после того, в то же самое время я услышал у той же двери шум, но не такой сильный, и мне казалось, что поднимались по лестнице, что ставили гроб и клали туда тело. Затем я почувствовал сильный запах можжевельника. В другом месте это было бы случаем обыкновенным, но в Бастилии, в такое время и в двух шагах от меня!»

Несмотря на то что начальство имело целью доводить заключенных до отчаяния, принимались меры, чтобы они никак не могли лишить себя жизни. С этою целью, как уже было выше сказано, отбирали у них ножи, ножницы, бритвы и все острые предметы, но нельзя же было остановить рост волос и ногтей, а потому если заключенный хотел их подстричь, то должен был просить, чтобы ему дали ножницы. Тюремщик обязан был присутствовать во все время стрижки и тотчас после того уносить ножницы. Что касается бритья бороды, тюремный лекарь обязан был два раза в неделю брить ее[66]. Тюремное начальство наблюдало, чтобы рука узника никогда не дотронулась даже до футляра, в котором находилась бритва, «этот ужасный инструмент», по выражению Линге.

Один из заключенных, граф де Лялли, произвел однажды в Бастилии большую тревогу. Он схватил бритву и, смеясь, отказался возвратить ее. Хотя это вовсе не означало какого-либо злого умысла, тем не менее ударили в набат и потребовали военную силу. Уже 20 солдат, вооруженных штыками, шли на помощь, но, к счастью, вся эта тревога окончилась тем, что страшный инструмент был снова положен в футляр. До такой степени опасались дать заключенным что-либо острое, что не давали ножей для того, чтобы разрезать пищу, которую они получали три раза в день: в 7 часов утра, потом в 11 часов и, наконец, вечером в 6 часов. Тюремные служители обязаны были приносить ее каждому из заключенных, находившемуся в их отделении, и они же разрезали пищу ножом, закругленным с конца, который тотчас же после этого должны были прятать в карман. Но и за ними самими наблюдали, дабы они не оставались долее, чем было нужно, чтобы поставить кушанье. Кроме того, они не несли никаких обязанностей относительно заключенных. Они иногда сами делали исключения и оказывали услуги, которых от них не имели права требовать, но должны были делать это тайком, иначе губернатор не преминул бы наказать их самих.

Линге пишет про тюремщиков, что они лучше своих начальников и единственные изо всех надзирателей Бастилии, которым доступно было чувство сострадания. В мемуарах Линге содержатся интересные подробности о том, как кормили в Бастилии заключенных. Он пишет, что губернатор принял на себя подряд доставлять пищу заключенным, и это была выгодная для него афера, так как не всем отпускался одинаковый обед. В этом отношении распоряжения были различные. Некоторым отпускали на обед не более 4 унций мяса, но другим, в том числе и самому Линге, давали его в большем количестве. По этому поводу он пишет: «Служило ли это во благо или нет – не знаю. Если при этом человек менее подвергался унижению, то следовало опасаться, нет ли тут каких-либо козней». Продолжая рассказывать об этом, Линге пишет, что некоторые во все время своего пребывания в Бастилии питались только молоком, другие же, как, например, де ла Бурдонне, выхлопотали себе позволение получать из дому пищу, а Линге в этом постоянно отказывали и даже в течение восьми месяцев не позволяли покупать что бы то ни было, хотя у него были деньги, хранившиеся у начальства.

«Я никогда не ел много одного и того же блюда, – продолжает Линге, – а то, что казалось мне подозрительным, обмывал в нескольких водах. Несмотря на все эти предосторожности, я все-таки не избежал того, чего так опасался. На восьмой день почувствовал колики, и у меня началась рвота кровью, и от этих страданий я почти никогда не мог отделаться». Эти припадки, возобновлявшиеся время от времени с новою силой, указывали на одну и ту же причину. Линге подозревал, что его отравляют по проискам врагов, которые в данном случае будто бы действовали подкупом. Он часто писал об этом главе парижской полиции и словесно заявлял тюремному начальству, но на это ему всегда отвечали: «Если бы вас хотели отравить, то разве остались ли бы вы живы?»

Не беремся разрешать вопрос, обоснованны ли были его подозрения.

Далее в своих записках Линге рассказывает о том, что Бастилия не была вполне заперта для посторонних. Хотя квартира губернатора и находилась в то время вне Бастилии, он часто туда являлся для приема приходивших к нему с визитами. Точно так же принимали в Бастилии гостей все служившие там, до последнего поваренка. Кроме того, по праздникам и в те дни, когда бывали фейерверки и иллюминации, публику допускали на башни крепости, и люди приходили туда толпой, чтобы полюбоваться зрелищем. При подобных случаях Бастилия представлялась царством мира и спокойствия, и никто не подозревал того, что происходило внутри. Посетители видели большой сад и гуляли по платформам Бастилии, которые находились на значительной высоте и на которых, следовательно, воздух был чист.

При этом они слышали, что в обыкновенные дни этот сад и эти платформы предоставлены для прогулки заключенным. Это могло ввести их в заблуждение и заставляло подумать, что хотя в Бастилии узникам живется и несладко, но, по крайней мере, сносно.

К рассказу об этом Линге прибавляет: «Так, возможно, было прежде, но не теперь». Затем он рассказывает, что де Лоне, бывший тогда губернатором[67], старался извлекать выгоду изо всего. Так, он отдал этот сад внаем одному садовнику, продававшему овощи и фрукты, с условием, что последний будет уплачивать ему ежегодно известную сумму[68]. Сдав внаем этот сад, губернатор выхлопотал запрещение пускать туда заключенных для прогулок. Последних водили прежде гулять и на платформы на башнях.

«Они располагались так высоко, что стоявшие на них не могли узнать находившихся внизу, равно как и последние не могли узнать находившихся наверху. Вследствие такой высоты воздух там был чистый, и заключенным было и отрадно, и полезно пробыть там